Эгисф, микенский царь
Клитеместра, его жена
Электра, Хрисофемида, Орест — ее дети от Агамемнона
Воспитатель Ореста
Хор микенских девушек
Без слов: Пилад, крисейский царевич, друг Ореста; прислужница Клитеместры; слуги Ореста.
ПРОЛОГ
Вождя ахейских славных сил[299] под Троей,
Атрида сын, теперь ты видеть можешь
Все то, к чему стремился ты душой.
Здесь древний Аргос[300] твой желанный; в нем же
Святая сень неистовой Ио;[301]
Там прямо, друг мой, бога-волкобойцы
Ликейский торг;[302] налево от него
Прославленный богини Геры храм;[303]
А перед нами золотых Микен
Ты стогны видишь, видишь обагренный
10 Обильной кровью Пелопидов дом.[304]
Здесь пал отец твой. В день его убийства
Тебя я принял от сестры твоей,
Унес и спас — и вырастил героя,
Чтоб за отца убийцам ты отмстил.
Итак, Орест, и ты, кунак любезный,[305]
Пилад, скорей решайте, как нам быть.
Уже восходит яркий солнца круг;
Его встречает утренним приветом
Беспечных птичек голосистый рой,
И звездной ночи мрак покинул землю.
20 Еще недолго — выйдут люди. Быстро
Совет держите. В положенье нашем
Не время медлить — действовать пора,
О друг-слуга, сколь ясные являешь
Ты верности свидетельства своей!
Как благородный конь на склоне жизни
В опасности не никнет головой,
Но уши выпрямляет, так и ты
Нас к бою побуждаешь и средь первых
Готов идти опасною стезей,
И нас бодришь и сам вперед стремишься.
Свой замысел тебе я обнаружу;
30 Ты ж, острым слухом восприняв его,
Поправь меня, коль в чем изъян приметишь.
Когда я в Дельфах Феба вопрошал,
Каким путем мне за отца убийство
Возмездье от убийц его взыскать, —
Такое слово бог мне возвестил:
Чтоб я один, без щитоносной силы.
Как тать коварный, праведной рукою
Кровавой мести подвиг совершил.
Коль скоро мы узнали волю бога,
То в дом войди, когда удобный случай
40 Тебя введет; свидетелем всему,
Что там творится, будь — и с верным словом
Ко мне вернись. Узнать тебя не могут:
Ушел давно ты и успел с тех пор
Состариться; тебя не заподозрят
В сребристом цвете седины твоей.
А речь такую им держи: пришел ты
Гонцом к ним от фокейца Фанотея —
Он им ближайшим кунаком слывет —
С надежной вестью (не жалей тут клятвы),
Что принял смерть, по непреложной воле
Судьбы, Орест: с бегущей колесницы
Упал он на ристаниях пифийских.
50 Вот речь твоя: ее запомни твердо.
А мы, покорные завету бога,
Отца курган обильным возлияньем
И прядью срезанных волос почтим.
Затем вернемся с урной меднобокой
(Ее в кустах заранее я спрятал)
И подтвердим обманную им весть
Обманным словом, что Ореста тело
Уж сожжено и обратилось в прах.
К чему боязнь? Хоть на словах умру я,
60 На деле жизнь и славу обрету.
Нет в слове прибыльном дурной приметы.
О многих слышал я, о мудрых людях,
Что слухи ложные[306] про смерть свою
Они пускали, а затем, вернувшись,
С сугубой славой доживали век.
Уверен я: над тьмой молвы зловещей
Звездою яркой на врагов сверкну!
Вы ж, боги предков, ты, земля родная,
Благословите мой приход, молю;
Равно и ты, мой отчий дом. Пришел я
70 Под сенью правды, по завету бога,
Тебе былую чистоту вернуть.
Не допусти же, чтоб в бесчестье изгнан
Отсюда был я; власть отца верни мне
И род его дай основать мне вновь.
Теперь довольно. Ты иди, старик,
Не упусти решающей минуты.
Уйдем и мы: зовет нас добрый час,
Вершитель всех великих дел для смертных.
О горе, горе мне!
Ты слышишь, сын мой? Полный скорби стон
Прислужницы раздался из чертога.
80 То не страдалицы ль Электры плач?
Послушать бы, о чем она горюет!
Нельзя. Что Феб нам приказал, с того
Начать — наш долг, ничем не отвлекаясь.
Отца могиле — первой дань заботы!
Вот силы нам и одоленья путь.
О чистейшее солнце, о ясный, с землей
Равнодольный эфир,[307]
Вы — свидетели горького плача,
Вы — свидетели жестких ударов
90 Окровавленных рук в истомленную грудь,
Чуть рассеется ночи туманной покров!
А как сна я усладу привыкла вкушать,
Это знает чертога постылого одр;
Да, он знает, что вечно я плачу о нем,
О несчастном отце. Его в вражьем краю
Упокоить не смог кровожадный Арес;
Наша мать и ее сопостельник Эгисф
Одолели тебя: словно дуб, ты упал,
Пораженный кровавой секирой в чело.
100 Так позорно, так жалко погиб ты, отец,
И никто не дерзает оплакать тебя
Кроме дочери сирой, Электры.
Но зато не умолкнет печальная песнь,
Моей жалобы стон,
Пока звезд я алмазных теченье,
Пока дня я сияние вижу!
Точно мать безутешная, птичка лесов,
Точно эхо унылое отчих хором,
Буду вечно мольбу я лихую твердить:
110 О чертог Персефоны, Аидова сень,
О подземный Гермес и Проклятия Дух,[308]
О святые Эринии, дщери богов!
Вы, что видите жертвы безбожных убийств,
Вы, что видите ложа растленье во тьме,
Помогите, явитесь, отмстите врагам
За страдальца отца нечестивую казнь!
И пришлите мне брата скорей моего!
Ослабела я, сил нет одной выносить
120 Нарастающей скорби обузу.
ПАРОД
О несчастной матери дочь!
Вечно ль будут слезы твои
В плаче течь ненасытном, друг Электра?
Столько уж минуло лет, как родителя
Гнусно сгубила супруга коварная,
Как трус предатель кровь героя пролил.
Будь проклят он! Бог простит нам злобу.
Дети отцов благородных,
130 Вижу, утешить пришли вы печальную;
О, понимаю я ваше усердие,
Но не хочу отказаться от плача я —
Плача о смерти отца горемычного.
Любви моей
Каждую ласку всегда возвращали вы:
Оставьте ж песню горя
В устах подруги!
Ах, бессилен жалобы стон,
Стон мольбы; не встанет отец
Из Аида, чьи воды всех приемлют.[309]
140 Тщетно, о меру в печали забывшая,
Душу ты точишь тоской неустанною;
В ней нет решенья бедственной загадки:
К чему ж нести мук бесплодных бремя?
Тот неразумен, кто павших
Смертью лихой забывает родителей!
Ей отдалась я душою, что в зарослях
Итиса, Итиса кличет[310] без устали,
Птица печальная, Зевсова вестница.
И ты мне бог,
150 Мать-Ниобея,[311] страданьем венчанная,
Чьи в каменной могиле
Не сохнут слезы!
Тебе ль одной, подруга,
Мрак горя жизнь покрыл?
Возьми в пример там под сенью дома
Твоих сестер, кровь тебе родную:
Вспомни, как Хрисофемида живет или Ифианасса![312]
И тот в безболье юных лет
160 Блажен, кого отчий град
Сыновней любви венцом
Скоро украсит, лишь Зевсовым манием
На радость нам вернется он — Орест.
Его весь век бесплодно дожидаясь,
Без брачных уз, без детей я чахну,
Слезы без отдыха лью, неутешного
Горя обузу влача. Забывает он
Долю свою и мои наставления;
170 Вести одни посылает он лживые!
Тоскует он вечно, да,
И все же в тоске к нам явиться медлит.
Дерзай, дерзай, подруга!
Ведь жив великий Зевс:
Все видит он, все объемлет властью,
Ему доверь гневных сил избыток
И, не прощая врагам, от чрезмерной вражды откажися.
Бег времени — надежный бог.
180 И верь, не забывчив он,
Парнасской равнины гость,[313]
Сын Агамемнона — как незабывчив
Бог, Ахеронтской правящий волной.
Ах, долгий век унес мои надежды!
Проходят дни, силы нет бороться.
Столько уж лет без детей изнываю я,
Помощи нет от супруга любимого;
Точно прислужница, всеми презренная,
190 В доме отца я брожу, облаченная
В наряд такой, в поздний час
С пустых столов крохи яств сбирая!
Стон стоял в возвратный час,
Стон стоял над ложем мук,[314]
Стон секиры встретил взмах,
Над главой царя взнесенной.
Ее хитрость вручила, любовь подняла;
Они ужаса образ потомству всему,
Сговорившись, явили, — будь смертный иль бог
200 Смерти той вершитель.
О черный день! Из всех он сердцу
Был ненавистней моему.
О ночь кровавая! О ты,
Неизреченная трапеза,
Обуза горя навсегда!
Там, там принял он
Худую смерть от рук двойных!
Будьте прокляты вы, руки!
Жизнь сгубили вы мою.
Пусть же Зевс, судья небесный,
210 Вам воздаст сугубой болью,
Пусть не раскинется полдень сияющий
Вам, свершившим это зло!
Стань на месте, речь твоя!
Взвесь умом, откуда зло:
Знай, мятежной распри вихрь
На позор себе вздымаешь.
Ты несчастия долю себе избрала,
Разжигая вражду омраченной душой;
А в вражде приближаться к владыкам своим —
220 Беспобедный подвиг.
Ах, ужас, ужас сердце давит;
Строптив мой дух, сомненья нет.
И все же в ужаса тисках
Я гнев свой сдерживать не стану,
Пока живу я и дышу.
Кто — кто в горький час,
Подруги милые мои,
Мне шепнет благое слово,
Верной мыслью метя в цель?
Бросьте ж, бросьте утешенья:
230 Бед моих стянулся узел,
Нет избавленья от горя мне лютого,
Нет слезам моим конца!
Слово дружбы молвлю я,
Словно мать, полна любви:
Не плоди виной вины!
Знает ли меру беда беспросветная?
Дело ли чести — измена умершему?
Где среди смертных обычай такой?
Пусть позор меня покроет,
240 Если я, в утешной доле
Беззаботно процветая,
Долг родителю воздать
Позабуду, и повиснут
Крылья вопля моего!
Дланью врагов своих
В прах обращен, в ничто,
Спит в могиле он,
А убийц чета
Мзды не знает за кровь его.
Где ж быть тут страху,
250 Где быть стыду в жалком роде смертных?
ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ
Подруга милая, для общей пользы
К тебе пришли мы. Если ж мы не правы,
Ты побеждай; с тобой мы заодно.
Мне совестно, подруги, вечным плачем
Вам досаждать; но будьте милосердны!
Ах, не моя в том воля, верьте мне.
Возможно ль деве благородной крови,
Приняв такое горькое наследье
Обид отцовских, сдерживать себя?
А для меня с днем каждым, с каждой ночью
260 Оно цветет скорей, чем убывает.
Везде лишь горе. Матери родной
Я ненавистна; в собственных хоромах
Должна с отца убийцами я жить,
Их властной воле слепо подчиняться,
От них подачки и отказ терпеть.
Подумайте, какой мне день сияет,
Когда Эгисфа на отца престоле
В отца я вижу царственных парчах,
Когда предатель в пламя очага,
Что был свидетелем его злодейства,
Богам струю святого приношения
270 Из чаши льет убитого царя?
И худшее я вижу из нечестии:
Как на родительский он всходит одр,
Убийца подлый, с матерью несчастной...
Да полно! Звать ли матерью ее,
Что сон в его объятиях вкушает?
Нет; точно мало ей греха и срама,
Что с осквернителем она живет,
Забыв о гневе бдительных Эриний, —
Она в насмешку над своим злодейством,
Дня улучив возврат, когда отец
Ее коварства жертвою погиб,
280 Овец приводит, хороводы ставит
И месячным молебствием богов
Спасенья — так зовя их — ублажает!
Все это видеть я должна — недаром
Я взаперти сижу — и плачу, плачу,
В слезах свою кручину изливаю,
И проклинаю пир тот нечестивый,
Что именем отца уж нарекла[315]
Молва народная; но тихо, тихо,
Сама с собой — ведь даже плакать вволю
Мне не дают. Она, — она, что всюду
В речах своих достоинство блюдет! —
В таких словах скорбящую поносит:
"О тварь безбожная! Одна ль на свете
290 Отца лишилась ты? Никто другой
Не взыскан горем? Сгинь лихою смертью!
И пусть печали этой никогда
С тебя не снимут преисподней боги!"
Вот наглости ее пример. А если
Ей намекнуть на возвращенье сына,
Она, себя не помня, с диким воплем
Летит ко мне. "Не ты ль всему виною?[316]
Не ты ль, из рук моих его похитив,
Отправила в далекий край? Но верь мне:
Достойная тебя постигнет кара!"
И дальше льется слов поток бесстыдных,
300 И достославный вторит ей супруг, —
Он, этот трус презренный, эта язва,
Он, что руками женщин бой ведет![317]
И жду я, жду, когда ж святая грянет
Ореста месть — и в ожиданье чахну.
Он вечно медлит, иссушая корни
И нынешних и будущих надежд.
В таком несчастье места нет почтенью
И добрым нравам, милые; не диво,
Что в злой судьбе и злые мысли зреют.
310 Скажи одно мне: близок ли Эгисф
К беседе нашей, иль ушел из дома?
Ушел, конечно. Не была б я с вами,
Будь дома он. В полях он, далеко.
За весть спасибо. Легче будет мне
Собраться с духом и спросить тебя.
Спроси о всем, чего душа желает.
Изволь, спрошу. Что говорят о брате?
Спешит иль медлит? Все я знать хочу!
Спешить готов — да только долго медлит!
320 Не сразу муж великих дел творец.
Но жизнь ему спасла я все же сразу!
Он благороден, не теряй надежды!
Одной надеждой жизнь моя красна.
Теперь ни слова! Из дому выходит
Хрисофемида, кровь тебе родная;
В руках у ней даров заупокойных
Сосуд, подземным божествам привет.
И вот ты снова у дверей, сестра,
И все поешь старинной скорби песню
330 Ужель тебя не отучило время
Порывам тщетным угождать души?
И мне — настолько знаю я себя —
И мне тяжел насущной жизни облик,
И будь я в силе — вмиг они б узнали,
Как я нещадно осуждаю их.
Но нет нам ветров ласковых, — и парус
Мы свой спустить должны и бросить мысль
О показных ударах, от которых
Не больно им. Такое же решенье
Я и тебе желала бы внушить.
Конечно, правда не моим словам
Сопутствует, а твоему сужденью;
Но я свободы жажду, а она
340 Лишь послушанью полному награда,
Ужель совсем забыла ты отца,
Родившего тебя, и только помнишь
О матери? Ведь вся твоя премудрость —
Ее заученный урок; ни слова
Ты от себя сказать мне не могла.
Что ж, выбирай! Иль ты должна сознаться,
Что нет в деяньях разума твоих,
Иль, что, владея разумом и волей,
Ты забываешь о своих родных.
Ты только что сказала, что охотно —
Будь в силе ты — дала бы волю гневу.
Зачем же мне, в старанье неусыпном
За честь отца, не хочешь ты помочь?
350 Нет, и меня ты совратить стремишься,
Чтоб с малодушием бесчестье слить!
Зачем? Скажи мне — иль тебе скажу я,
Что мне наградой будет, если плач
Умолкнет мой. Живу и так я — жалко,
Не стану спорить; что ж? С меня довольно.
Но их я мучу и из их мучений
Венок почета для отца сплетаю, —
Коль радость там доступна, под землей.
Твоя же ненависть словами лишь
Грозна, на деле ж заодно ты с ними,
С убийцами отца. Не буду я
Покорна им, хотя б они мне дали
360 Все те дары, что так милы тебе.
И пышный стол, и полную до края
Тебе я чашу жизни уступлю;
Мне ж будут пищей лишь врагов мученья:
Они вкуснее почестей твоих.
И ты бы так судила, если б разум
Ты обрела. Подумай: величаться
Державнейшего дочерью отца
Могла бы ты, а предпочла прослыть
Лишь дочерью при матери твоей!
Позор тебе в глазах всего народа,
Предательнице ближних и отца!
Ради богов, не отдавайся гневу!
370 В речах обеих правда есть; могли бы
Вы поучиться друг у друга смело.
Ах, милые, не привыкать мне, видно;
К ее речам. Смолчала б и теперь,
Но вижу, горе ей грозит такое,
Что плач ее умолкнет сам собой.
Скажи, какое? Если хуже участь,
Чем жизнь моя, — не стану возражать.
Узнаешь все, что мне самой известно.
Они решили, — если жалоб вечных
Не прекратишь ты — заточить тебя
380 В подземный терем; там уж не увидишь
Сиянья солнца ты. За рубежом
Страны родной, жива в могильной сени,
Ты о себе затянешь скорби песню.
Итак, блюди себя, меня ж в несчастье
Не упрекай: теперь прозреть пора.
Так поступить они со мной решили?
В тот самый час, когда Эгисф вернется.
Пусть с богом он вернется — хоть сейчас!
Безумная, в чем речи смысл твоей?
Чтоб он, вернувшись, мысль свою исполнил.
390 Исполнил — для чего? В уме ль своем ты?
Чтоб дальше, дальше мне уйти от вас!
А жизнь свою совсем в ничто ты ставишь?
На диво превосходна эта жизнь!
Была бы лучше, каб за ум взялась ты.
Опять меня предательству ты учишь?
Тебя учу я силе уступать.
Сама учись; мне это не по нраву.
Что пользы нам в паденье безрассудном?
Падем, коль надо, за отца отмстив!
400 Отец простит нас, уповаю твердо.
Так утешать себя лишь трус способен!
А ты ни в чем мне уступить не хочешь?
Не дай мне бог настолько стать безумной!
Тогда прощай! Иду, куда послали.
Куда ж идешь ты? Для кого дары?
Их мать велела посвятить отцу.
Не может быть! Тому, кого из злобы...
Сама убила — мысль твою дополню.
Кто мог решенье это ей внушить?
410 Тревожный сон[318] приснился ночью ей.
О боги предков! Хоть теперь вступитесь!..
Тебе отвагу страх ее внушает?
Сон мне поведай — все потом скажу.
О нем немного лишь известно мне.
Хоть этим поделись. Из слов немногих
Нередко смерть мы черпаем и жизнь.
Есть слух такой. Приснилось ей, что видит
Она отца; для нового общенья
На свет вернулся он. И вот, схватив
420 Свой царский посох — ныне им владеет
Эгисф — в очаг его он водрузил.
И посох отпрыск дал, и отпрыск этот
Все рос, да рос — и, наконец, покрыл он
Зеленой сенью весь микенский край.
Так мне свидетель рассказал, при коем
Она виденье солнцу открывала.
Вот все, что знаю. И меня она
С дарами шлет того же страха ради.
Электра! Именем родных богов
Тебя я заклинаю: уступи мне!
Не дай безумию тебя повергнуть.
Ведь если ныне оттолкнешь меня —
430 Увидишь, с плачем призовешь обратно.
Сестра моя! Не оскверняй могилы[319]
Ее дарами. Не потерпят Правда
И Благочестье, чтобы ты отцу
Несла даянья от жены преступной.
Развей их по ветру; а то в песок
Зарой поглубже, чтоб они покоя
Его не потревожили — и ей,
Когда умрет, сохранными остались.
Не будь она преступнейшей из жен. —
440 Не вздумала б надгробным возлияньем
Убитого супруга гнев купить!
Сама подумай: милостиво ль примет
На дне могилы дремлющий отец
Ее дары? Она ж его убила
И, как врагу поруганному, руки
Отсекла,[320] и затем, чтоб скверну смыть,
Живую кровь, пятнавшую секиру,
О голову убитого обтерла!
Так и теперь она твоей услугой
С себя стереть клеймо убийства мнит.
Нет, так нельзя. Все это брось, отцу же
Волос своих прядь крайнюю отрежь,
450 Да от меня прибавь — убогий дар,
Но это все, чем дочь его богата —
Мой скромный пояс, да волос кольцо[321]
Запущенных. И помолись, к могиле
Склонившись, чтоб из мглы подземной он
Усердную нам помощь на врагов
Своих явил, и чтобы сын его
Орест, живой, стопой победоносной
Его злодеев головы попрал.
Тогда мы впредь щедрейшею рукою
Его почтим, чем можем чтить теперь.
Я верю, да, я верю — этот сон
460 Нерадостный не без его веленья
Приснился ей. Но все ж, сестра моя,
В угоду мне, самой себе в угоду
Послушайся меня — всего же боле
Блюдя любовь к дражайшему из смертных,
В обитель душ сошедшему отцу!
О благочестии радеет дева;
Разумна будь, послушайся ее.
Послушаюсь. Не терпит двоеречья
И споров Правда — делом служат ей.
Но вы молчанья, милые, покровом
Моей попытки смелость осените;
470 Не то — узнает об исходе мать,
И поплачусь я за нее жестоко.
СТАСИМ ПЕРВЫЙ
Если вещий мой ум тьмой не окутан,
Если мыслью не празден он —
К нам грядет предтечей
Святая Правда с силой праведной в руке.
Недолго ждать, взыщет кровь за кровь она.
Отваги грудь полна,
480 Сладкой надеждой дышит ночи благодатный сон.
Знать, помнит недругов родитель,
Эллинов почивший вождь,
И помнит их секиры древней
Челюсть медная вовек,
Она, что позорной силой
Жизнь его исторгла.
Медной поступи звон слышу во мгле я,
490 Вижу взмахи несметных рук:
Сонм грядет Эриний!
Кровавой свадьбы зуд несладостный проник
Чету убийц Правде в поношение.
Возмездья час настал!
Верю я, верю: кары исполненьем сон грозит[322]
Творцам и пестунам злодейства;
Если правда есть для нас
И в сновидениях тревожных
500 И в реченьях божества,
То призрак минувшей ночи
Благо нам готовит.
О ты, что над пеной волн
Свершил многослезный путь,
Наездник лихой Пелоп!
На горе познал тебя
Край родной.
Пылает над пеной волн
Златой колесницы свет;
510 С златой колесницы вглубь
Низринут тобой Миртил;
Застыл на устах его
Безмерной обиды стон.[323]
С той поры
Не знал многослезный дом
Покоя от мук греха.
ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ
Опять гуляешь ты на воле, вижу.
Что делать! Нет Эгисфа: он один
Тебя обуздывал, чтоб хоть на людях
Ты не позорила семьи родной.
Но нет его, а на меня вниманья
520 Не обращаешь ты... А все ж ты много
И перед многими коришь меня,
Что царствую надменно, что бесстыдно
Тебя и горе поношу твое.
Надменность мне чужда, тебя ж браню я,
Отведав много бранных слов твоих.
Всегда отец тебе предлогом ссоры,
Что от меня он принял смерть свою.
Да, от меня! Не стану запираться:
Моей рукой его сразила Правда.
И, будь разумна ты, — ты помощь ей
Сочла бы долгом принести. Ведь он,
530 Тот твой отец, о ком ты вечно плачешь,
Всех эллинов бездушьем превзошел:
Он в дар богам[324] сестру твою зарезал.
Счастливый муж! Ему ее рожденье
Не стоило болезни и трудов,
Как мне, что в муках родила ее.
Так молви же, за что, кого он ради
Ее заклал? Аргивян, скажешь ты?
Откуда ж право их на дочь мою?
Иль Менелаю-брату угождая,
Ему он в жертву кровь мою принес?
По праву ж взыскан он своею кровью!
Скажи сама: ведь двух детей отцом[325]
540 Был Менелай! Не им ли надлежало
Скорее пасть, коль их отец и мать
Губительной войны причиной стали?
Иль так уж жаждал царь теней Аид
Моих, а не ее детей отведать?
Иль твой отец преступный не умел
Любить моих детей и всю любовь он
Лишь к детям Менелая сохранил?
Отцу ль под стать такое безрассудство!
Так мыслю я, — пускай с тобою розно,
Зато согласно с дочерью убитой.
Вот почему я не скорблю о деле
550 Руки моей. Тебе ж совет: сама
Разумней будь, коль мать корить ты хочешь!
Теперь не скажешь ты, что мною вызван
Твоих речей неласковых поток.
А впрочем, если ты согласна, правду
Сказать готова я — и за отца
И о сестре покойной заодно.
Согласна, говори. Когда б и раньше
Со мной ты так почтительна была,
Без горечи могла б тебя я слушать.
Вот речь моя. Отца убила ты —
Сама сказала. Мыслимо ль признанье
Ужаснее — по правде ль ты убила
560 Его, иль нет? Но докажу тебе,[326]
Что правды не было в твоем деянье,
Что ты злодея подчинилась ласке —
Того же, с кем и ныне ты живешь!
Спроси ловцов богиню Артемиду,
За что на нас прогневалась она
И ветров рать в Авлиде задержала.
Иль лучше я тебе скажу: ее
Ведь не потребуешь к ответу. Слушай!
Отец мой — так сказали мне — гуляя
В лесу богини, шумом ног своих
Спугнул пятнистого оленя;[327] метким
Его он выстрелом убил — и слово
На радостях кичливое сказал.
570 За это гневом воспылала дева;
Ахейцев ждать заставила она,
Пока отец, в возмездие за зверя,
Свое дитя ей в дар не принесет.
Вот повод гибели ее; и в Трою,
И вспять домой был прегражден им путь.
Тогда отец под гнетом принужденья
И после долгой, тягостной борьбы
Заклал ее — не Менелая ради.
Но пусть права ты; пусть его хотел он
Возвысить. Что же? Неужели смерть
Он от тебя за это заслужил?
Где ты закон такой нашла? Смотри же!
580 Являя смертным приговор такой,
Пример расплаты за вину ты явишь.
Как будем друг за друга убивать мы —
Тебе по праву первой пасть придется.
Но нет; предлог тот вымышлен тобой.
Не то — скажи, какой отплаты ради
Погрязла в сраме ты таком? Зачем
Ты с кровопийцей-мужем делишь ложе,
С которым раньше ты отца сгубила?
Зачем детей ему рожаешь,[328] — тех же,
Что в ложе чести рождены тобой,
590 Чужими почитаешь? Как за это
Тебя одобрить? Иль и тут ты скажешь,
Что мстишь за дочь? Постыдное признанье!
Позор, хотя б и дочери в угоду.
Врага-злодея мужем называть!
Да что! И слова не даешь сказать ты;
Всегда упрек я слышу, что на мать
Я клевещу. Меж тем, я госпожой
Скорей, не матерью тебя считаю.
Живу я, как раба; терплю обиды
600 И от тебя и от него, что другом
Твоим явился. Сын же твой, Орест,
С трудом руки твоей избегший, — в горе
Среди чужих изгнанником живет.
И за него корить меня ты любишь,
Что мстителем тебе его ращу.
Да я сама, коли б могла, отмстила!
Вот речь моя. Зови меня пред всеми
Дурной, бесстыдной, злоречивой, — пусть!
Когда такой воистину я стала, —
Что ж! матери я не срамлю своей.
610 Она вся дышит гневом, вижу я:
Но с ней ли правда — нет о том заботы.
Достойна же заботы дочь такая,
Что мать свою так злобно оскорбить
Отважилась — она, младая дева!
Вы сами видите, на все она
Способна, нет в стыде для ней преграды.
Неправда. Стыдно мне, до боли стыдно.
Судья — не ты. Сама я понимаю,
Что не девичье дело я творю.
Но где исход? Твои наветы злые,
620 Твои поступки к этому меня
Принудили. В среде порочной зреют
Сами собой порочные дела.
Речей немало, дерзкая, внушают
Тебе поступки и слова мои!
Ты им виною. Ты дела дурные
Творишь — они ж в слова облечься жаждут.
Да знает же святая Артемида:
Тебе припомнит спесь твою Эгисф!
Вот и угрозы! Ты ж сама велела
Мне говорить, а слушать не умеешь!
630 Велела, да. Но все ж — хоть помолиться
Ты разрешишь в благоговенье мне?
Изволь, молись. И вообще довольна
Ты будешь мной: отныне я молчу.
Подай сюда с плодами мне кошницу,
Прислужница. Хочу к владыке Фебу
Смиренную молитву вознести,
Чтоб снял он с сердца гнет давящий страха.
У алтаря Аполлона.
Окружена немилою средою,
К тебе взываю, Феб-предстатель мой.
Внемли моей мольбе ты сокровенной.
Я не могу при дочери строптивой
640 Облечь желанье в ясные слова:
Она способна с криком ликованья
Их разгласить по городу всему.
Нет, так внемли, как я молиться буду.
Тот сон двуликий, что во мраке ночи
Явился мне — его, о светлый бог,
Коль он мне друг, исполни дружелюбно,
Коль враг, — на вражью обрати главу!
И если кто растит крамолу тайно,
Дабы, лишив меня моих богатств,
Низвергнуть в прах — ты заступись, владыка.
650 Дай, чтоб и впредь, живя безбольной жизнью,
Атридов дом и этот власти посох
Хранила я, в кругу друзей, что ныне
Меня блюдут. Благослови меня
С детьми моими — я о тех молюсь,
Что не привыкли злобною враждою
И горечью мне сердце отравлять.
Будь милостив, ликейский Аполлон,
И дай нам всем мольбам согласно нашим.
Услышь и то, о бог непогрешимый,
Что я таю в молчанье осторожном:
Все видят очи Зевсовых сынов.
660 Как мне узнать, микенские гражданки,
Здесь ли чертог властителя Эгисфа?
Ты сам уж догадался, гость. Он здесь.
А здесь, у алтаря, его жена?
Державный вид в ней выдает царицу.
Опять ты прав: она перед тобой.
О, радуйся, владычица! Несу
Благую весть от верного я мужа.
Я слушаю охотно, все ж вопрос
Тебе мой первый: кто тебя отправил?
670 Фокеец Фанотей, с известьем важным,
С каким, мой гость? От друга ты, наверно.
Приносишь дружелюбную мне речь?
Орест погиб, — вот вкратце мысль ее.
О жизнь моя! разбита ты сегодня.
Что ты сказал, мой гость? Ее не слушай!
Скажу еще раз: нет в живых Ореста.
Погибла я! Нет места мне на свете.
Оставь ты нас! — А ты, мой гость, скажи мне
По правде все, какой он смертью пал.
680 Все расскажу я; с тем сюда и послан.
На поле славных эллинских стязаний
Явился он, дельфийских ради игр.
И вот, когда раздался громкий клич
Глашатая, и первым был объявлен
Ристанья подвиг — пред людьми предстал он,
Блестящий, юный, всем на восхищенье.
И оправдал природы благодать
Исход бегов. С венком победы славным
Оставил он парнасскую стезю.
В словах немногих, многих дел величье
Я возвещу: не видел я поныне,
Чтоб столько славы муж один стяжал.
690 Одно запомни: сколько видов спора
Блюстители ни объявляли игр —
Во всех победы цвет сорвал твой сын.
И ликованье слышалось в ответ,
Когда глашатай объявлял, что первый —
Аргивянин, по имени Орест,
Сын Агамемнона, что всей Эллады
Повел в поход прославленную рать.
Так было дело. Но коль бог враждебен,
Злой доли не избегнет и герой.
Прошли те дни. И снова встало солнце,
И скакунов открыло ветроногих
Ретивый бег. Явился он опять
700 И с ним возниц испытанных немало.
Был там ахеец, был спартанец; двое
Из Ливии далекой колесницы
К нам привезли: меж них был пятым он,
С коней четверкой фессалийских. Дале
Этолянин с четверкою гнедых,
Седьмой — с гористой области магнетов,
Восьмой — наездник энианский,[329] белых
Коней владыка; из Афин, богами
Воздвигнутых, девятый; а десятым
Соперником явился беотиец.
Метнули жребий, стали по порядку,
710 Как им по жребью место указали
Блюстители. Вот звук трубы раздался —
Бег начался. Возницы с громким криком
Поводьями стегнули скакунов,
И понеслись со скрипом колесницы
По пыльному ристалищу вперед.
Вначале вкупе были все, но каждый
На волю рвался, не щадя бича,
Чтоб миновать передней колесницы
717 Чеку и ржущих головы коней.
723 И долго прямо все вперед неслись.[330]
Вдруг энианца кони, закусивши
В упрямстве удила, метнулись вправо —
Меж тем к концу шестой уже шел круг —
И в повороте головой о кузов
Ударились ливийской колесницы;
На них другие налетели. Всюду
Паденье, грохот, общий крик и ужас;
Обломки конского крушенья вмиг
730 Наполнили крисейскую поляну.
Завидя вовремя беду других,
Афинянин, рассчетливый возница,
Рванул направо — и пронесся мимо
Бушующей пучины. Наш Орест
Последним правил: утомлять коней
Он не хотел и возлагал надежды
На состязания конец. Увидя,
Что изо всех один соперник цел,
Он поднял бич и сильным, острым свистом
Над самыми ушами скакунов
Погнал вперед их. Вот они сравнялись,
Несутся рядом, и главами лишь
740 Коней поочередно выдаются,
718 И каждому четверки задней жар
Затылок жжет, и брызги белой пены
И спину и колеса покрывают.
Искусно бег свой направлял Орест:
Всегда вплотную огибал он мету,
Давая волю пристяжному справа
722 И сдерживая левого. И все
741 Почти круги прошел благополучно,
На устремленной колеснице стоя.
Но в этот раз при огибанье меты,
Он левый повод опустил[331] — и осью
Ударился о выступ. Вмиг чека
Разбилась; он, упавши с колесницы,
В резных запутался ремнях, а кони
В испуге по поляне понеслись.
750 Крик ужаса тут вырвался у всех;
Все плакали о юноше прекрасном,
Что после стольких подвигов такую
Несчастную он участь испытал.
Его ж все дальше волочили кони[332]
По жесткой почве; то лицом к земле он
Был обращен, то, навзничь лежа в прахе,
Беспомощно колени возносил
К безжалостному небу. Наконец,
Наездники, с трудом остановивши
Коней безумный бег, из пут его
Освободили. Кровью истекая,
Неузнаваем был он для друзей.
Немедленно огню его предав,
Героя тело в урне невеликой,
Печальный пепел, избранные люди
Страны фокейской к вам несут, чтоб витязь
760 Гробницей был почтен в земле родной.
Так умер он. И на словах плачевен
Его исход; для нас же, очевидцев,
Он всех несчастий нашей жизни злей.
О горе нам! Теперь владык исконных
До основанья весь разрушен дом.
Как мне назвать, о Зевс, твое решенье?
Неужто — счастьем? Иль грозой, но все же
Спасительной? О жребий безотрадный!
Своим же горем жизнь спасать свою!
Сомнения твои мне непонятны.
770 Я родила его, и в этом ужас!
Нет той обиды, чтобы мать решилась
Возненавидеть детище свое.
Напрасен был приход мой, вижу я.
Напрасен? Нет! Не говори: напрасен!
Ты верные приметы мне принес
О гибели того, кто, мной рожденный,
Отстал от груди и любви моей
И на чужбине меж чужими вырос.
Покинув край родной, меня ни разу
Не видел он; убийцею отца
Меня он звал и угрожал мне местью
Ужасною; не осенял меня
780 Ни ночью сон приветливый, ни днем
Покой отрадный; каждый новый час
Лишь гибели отсрочкой мне казался.
Но этот день свободу мне вернул;
Прошел мой страх пред ним. —
И перед нею.
Она ведь большей язвой мне была.
Живя со мною, кровь мою сосала
Из недр души моей. Теперь довольно!
Уж не смутят меня ее угрозы,
Покоя не нарушат моего.
О горе мне! Орест, твою кончину,
Оплакать я должна, — а над тобой
790 Родная мать глумится. Хорошо ли?
Тебе — не знаю, а ему — вполне.
Внемли, оплот усопших, Немесида!
Она вняла — и дело решено.
Кощунствуй смело; власть — твоя отныне.
Орест иль ты меня молчать заставят?
Умолкли мы, — умолкла бы и ты.
Благословен приход твой, гость, за то уж,
Что ты ее заставил замолчать!
Итак, спокойно я уйти могу?
800 Нет, так нельзя: и нас бы ты обидел
Таким уходом, и того, кто в путь
Тебя отправил. Нет, войди в наш дом,
Ее ж оставь на площади: пусть вволю
Себя оплачет и друзей своих.
Вот мать! Не правда ль, в исступленье горя
Безумным воплем огласила стогны
Бедняга, про страдальческую смерть
Родного сына услыхав? Так нет же!
Ушла со смехом! Горе, горе мне!
Орест мой милый, всю меня сгубил ты
Своею смертью. Из души моей
810 Последнюю надежду вырвал ты —
Что день придет, когда грозою ясной
Ты мести грянешь — за отца в могиле
И за меня несчастную. Теперь же
Что делать мне? Одна на свете я,
Без брата, без отца. Опять рабой
Убийц презренных стать! Ужель со мною
Достойно, боги, поступили вы?
Нет, я не в силах под одною кровлей
Жить с ними доле; здесь у входа дома
Лежать хочу я вне семьи, покуда
Вконец я не исчахну. Если ж кто
Из домочадцев вида моего
820 Не вынесет — пусть смерть мне даст. Спасибо
Ему скажу. Обузой стала жизнь:
Нет боле в ней предмета для желанья.
КОММОС
Где ж ты, перун Зевса, и ты,
Яростный луч Солнца? Зачем,
Видя такое,
Спокойно ты терпишь?
О горе мне, горе!
К чему эти слезы?
830 Горе!
Оставь твои стоны!
Пожалей!
Как?
Он под землей, знаешь сама;
Если ж ты вновь светоч надежд
В сердце возжешь, станет кругом
Вдвое черней горе!
840 О горе мне, горе!
Он властвует мощно!
Горе!
Да, горе: убийца —
Сражена!
Да!
Знаю, сразил мститель ее:
Горе отца сын утолил.
Был и у нас мститель такой, —
Взяли его боги!
Ах, жалка жизнь твоя, жалка?
850 Испытала я вдоволь усладу ее,
Как за месяцем месяц, что мутный поток,
Вереницей рыданий[334] тянулся!
Знаем грусть твою.
Будь же нем, зов любви!
Там, ты видишь, нет...
Чего?
Надежды нет на крови участье родной,
Крови отца-героя!
880 Смертным всем смерти час сужден.
Суждено ли и то, чтоб в ристанья пылу
Безнадежно повиснуть в тенетах вожжей
И в мучениях дух испустить свой?
Горю меры нет!
Где ж ей быть? Дом чужой
Без руки моей —
Увы!
Огню предал несчастного брата; молчал
870 Плач упокойной песни!
ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ
На крыльях радости к тебе лечу я,
Родная; я забыла о приличье,[335]
Чтоб поскорее известить тебя.
А весть моя — восторг и избавленье
От зол, в которых изнывала ты.
Неисцелима скорбь моя; помочь мне
Бессильна ты; к чему ж слова твои?
Так знай же! Здесь Орест наш, здесь, так явно,
Как пред тобою я теперь стою!
Ты, видно, обезумела: глумишься
880 И над моим, и над своим несчастьем!
Клянусь отцовским очагом! По правде,
А не в глумленье молвлю я: он здесь!
Ах, бедная! чьему пустому слову
Поверила так беззаветно ты?
Своим глазам, а не чужому слову
Я верю: нет надежнее улик.
Улики, как же! Брось огнем надежды
Обманчивым больное сердце греть!
Ради богов, хоть выслушай! Узнаешь,
890 Звать ли разумной впредь меня, иль нет.
Что ж, говори, коль так тебе приятно.
Все расскажу, что видела сама.
Пришла к отца я древнему кургану.
Вдруг вижу — на холма вершине млека
Еще белеет свежая струя.
Кругом ее площадка вся покрыта
Цветами — всеми, что растит земля.
В недоуменье дух я затаила;
Смотрю кругом, не видно ли вблизи
Кого из смертных. Нет; везде молчанье.
900 Я подошла поближе, и у края
Сжигальницы — прядь молодых волос,
Ножом отрезанных, внезапно вижу.
И как увидела ту прядь я — вдруг
Меня как молньей озарило: образ
Душой взлелеянный Ореста явно,
Из смертных всех любезнейшего, встал
Передо мной; он эту прядь оставил!
Беру ее — так хочется мне вскрикнуть...
Но нет, то место свято: только слезы
Счастливые зеницам застят. — В этом
И ныне так же я убеждена,
Как и тогда, что он один могилу
Тем приношением украсить мог.
Кому ж пристало благочестье это?
Тебе еще, да мне. Но про себя
910 Я знаю, что виновница не я,
И про тебя уверена. Ведь даже
Молитвы ради из дому уйти
Тебе нельзя — гроза нависнет тотчас.
О матери и думать праздно — дух
Ее не так направлен, да и вряд ли
Она б скрывалась. Нет, то был Орест:
Он эту почесть оказал отцу!
Итак, мужайся, милая. Не вечно
Одна судьба над смертным тяготеет.
На нас злодейка хмурилась доселе;
Зато теперь день радости настал!
920 Как ты жалка в безумии своем!
Опять упрек? Нерадостен рассказ мой?
Не знаешь ты, где мысль твоя витает.
Не знаю я, что видела сама?
Его уж нет, несчастная! Оплот наш
Погиб, не жди отрады от него!
Что ты сказала? Кто принес известье?
Свидетель близкий гибели его.
Удивлена я; где ж свидетель этот?
Желанным гостем с матерью вошел он.
930 О горе нам! Но кто ж отца курган
Украсил столькими дарами чести?
Скорей всего — на память о покойном-
Ореста друг с чужбины их принес.
О бедный брат! А я к тебе спешила
На радостях, не зная, как близка
Была кручина. Вот я здесь — и что же?
К печали прежней новую нашла.
Все это правда. Но прими совет мой —
И ты обузу лютых зол стряхнешь.
940 Могу ль умершим жизнь я возвратить?
Речь не о том! Ума я не решилась.
Что ж ты велишь — в пределах сил моих?
Чтоб мой завет исполнила ты стойко!
Не откажусь, коль пользу он сулит.
Ты знаешь: без труда удачи нет.
Да, знаю, и труда жалеть не буду.
Так выслушай решение мое.
Что от друзей нам помощи не будет —
Сама ты знаешь: нет у нас их боле.
Что были, тех Аид похитил; так-то
950 Покинуты мы всеми и одни.
Пока я знала, что в расцвете силы
Живет наш брат — он был моей надеждой,
В нем видела я мстителя, родная,
Обетованного за кровь отца.
Его не стало — на тебя отныне
Взираю я. Ты смелою рукою
Должна со мной, сестрой твоей, повергнуть
Эгисфа — тайн быть не должно у нас.
Подумай! Долго ль в благодушье мирном
Согласна ждать ты? Знаешь ли надежду
Нескошенную хоть одну? В слезах
960 Тебя я видела, что вес наследье
Отца ты потеряла, что без брака
И без детей ты вянешь столько лет.
И будешь дольше вянуть, будь покойна:
Не так уж легкомысленен Эгисф,
Чтоб дать взойти иль твоему потомству,
Иль моему, себе же в явный вред!
Итак, решись! За мной последуй смело!
И благочестия ты долг исполнишь,
Почтив отца и брата заодно;
970 И вновь свободной прослывешь — такою,
Какою от рожденья ты была;
И жениха достойного найдешь:
Ведь все стремятся к благородству люди.
А слава, слава! Милая, ужель
Не видишь ты, какой венец нетленный
Себе и мне ты подвигом своим
Добудешь? Как и граждане, и гости,[336]
Завидев нас, воскликнут с похвалой:
"Вот две сестры, что отчий славный дом
Воздвигли вновь, что, не жалея жизни,
Врагам-убийцам в час победы их —
980 Кровавой мести в грудь вонзили меч!
Хвала и честь, привет и ласка им!
Пусть и на праздниках богов и в вече
Их за отвагу слава осенит!"
О милая! Послушайся меня!
Отцу на помощь, брату в утешенье,
Избавь от зол обеих нас! Решись!
Тому, кто от рожденья благороден,
Позорно жизнь позорную влачить!
990 Здесь вещий ум полезен — и тому,
Кто дал совет, и кто совет приемлет.
Ах, был бы ум ей спутником, подруги,
Она бы раньше, чем раскрыть уста,
Про осторожность вспомнила. Но нет!
Она ее и помнить позабыла!
Откуда смелость почерпнула ты
Такую, что сама кинжал хватаешь
И мне прислуживать себе велишь?
Не видишь разве, что не мужем ты,
А женщиной родилась, что слабее
Твоя рука, чем меч твоих врагов?
Что к ним судьба всегда благоволит,
1000 А к нашей доле вовсе безразлична?
Возможно ли, с таким врагом воюя,
На радостный надеяться исход?
Пусть лишь узнают наши речи — вдвое
Обуза бедствий станет тяжелей,
И не утешит золотая слава
Пред обликом позорной смерти нас.
Не в смерти ужас[337] — нам желанной станет
Она, но выбрать честной не дадут.
Молю тебя, не допусти, чтоб в корень
1010 Погибли мы, и дом наш опустел.
Оставь свой пыл! Слова твои забудем:
Их не было, до слуха моего
Не долетел их звук. Но ты, родная,
Хотя теперь, хоть поздно образумься:
Бессильная, всесильным уступи!
Послушайся! Предвиденье и мудрость —
То лучший смертному от бога дар!
Нежданным слово не было твое:
Прекрасно знала я, что ты отвергнешь
Мой замысел. Итак — своей рукою
Должна исполнить дело я, одна:
1020 Порыв души моей не будет праздным.
Ах!
Зачем такой ты не была в тот миг,
Когда отец наш умирал! Ему бы
Надежную ты помощь принесла.
Умом была слабее я, не духом.
Такой бы ум тебе на весь твой век!
Я вижу, помощи мне нет в тебе.
Злой замысел ведет к исходу злому.
Завиден ум твой — трусость незавидна.
Стерпела брань — и похвалу стерплю.
От этой ты опасности ушла!
1030 Дней много впереди: они рассудят.
Прощай! Я пользы от тебя не жду.
Была б и польза, если б ты хотела.
Ступай, и мать предупреди свою!
Нет, не настолько мне ты ненавистна.
Позоришь ты меня своим решеньем!
Позора нет в нем, лишь забота есть.
Твоей должна я правде подчиниться?
Разумна будь, и за тобой пойду.
Лоск слов твоих кривую мысль скрывает.
1040 Свою болезнь ты верно назвала.
Ужель не видишь правды ты моей?
Бывает, что и правда вред приносит.
Не признаю законов я таких!
Возьмись за дело, и признаешь скоро.
Возьмусь, не бойся. Страха нет во мне.
И не изменишь ты решенья? Правда?
Дурных решений ненавистней нет.
В мои слова ты вдуматься не хочешь?
Уж с давних пор начертан мне мой путь.
1050 Тогда прощай! Ни мне твоя горячность
Не по сердцу, ни разум мой — тебе.
Прощай, сестра! Меня с тобой не будет,
Хотя б в тоске изныла ты.[338] Безумье
Гоняться вслед за призраком пустым.
Что ж, если разум пред собой ты видишь,
Гонись за ним. А как в беду тебя
Он заведет, — совет ты мой одобришь.
СТАСИМ ВТОРОЙ
Под сенью туч
Реет разумных племя птиц.
Нежной заботой чтут они
1060 Тех, что родили их и корм
Им приносили в дни весны.
С них мы зачем не берем примера?
Нет, как свят нам перуна блеск,
Свят нам Правды небесной лик,
Нет, не минет нас кара!
О замогильной глас молвы!
Кликни Атридам вглубь земли
Весть безутешной скорби, весть,
Полную слез и обиды горькой!
1070 Скажи им все:
Как пошатнулся дом родной,
Как загорелась двух сестер
Лютая рознь, и нет надежд,
Чтоб осенил их кроткий мир.
Всеми покинута в море бедствий
Век изводит Электра свой;
Все звучит о судьбе отца
Стон ее соловьиный.
Уж не заботит смерть ее:
Рада не видеть солнца свет,
1080 Лишь бы стереть убийц чету,
Есть ли пример благочестья равный?
В тине жизни позорной
Погрязнет доблесть вся венчанных славой душ,
Имя их в бездну канет.
Но твой, дитя, светел путь, слез горячих полный;
Соблазны зла сразила ты, двойной хвалы честь стяжав:
Хвалы ума и любви дочерней.
1090 Стань же властью и силой
Врагов превыше всех, насколько ныне им
Ты в униженье служишь!
Нашла тебя в горе я, в жалостной судьбине;
Но из заветов божьей Правды лучший ты, всех святей,
Умеешь чтить — долг любви дочерней!
ЭПИСОДИЙ ЧЕТВЕРТЫЙ
Гражданки, правду ли сказали нам,
И верно ль путь намеченный мы держим?
1100 Что хочешь знать ты, и зачем ты здесь?
Давно мы ищем, где живет Эгисф.
Живет он здесь; пославший не солгал.
Вопрос второй: кто известит его
О нашем радостном к нему приходе?
Как член семьи властителей — она.
Иди же, дева, доложи, что гости
Фокейские царя Эгисфа ждут.
Ах, чую горе! не несете ль вы
Той страшной вести явные улики?
1110 Твоей не знаю вести; старец Строфий
Мне об Оресте порученье дал.
Какое, гость? Дрожу я вся от страха.
Умершего мы жалкие останки
В той амфоре, что видишь ты, несем.
О смерть моя! Теперь сомненья нет!
Вся пред глазами тяжесть злоключенья.
Коль об Ореста ты скорбишь несчастье,
То знай: в сосуде этом прах его.
О, ради бога, гость, дай в руки взять мне
1120 Ту амфору, коль пепел в ней его;
Хочу себя и весь наш род несчастный
С ним вместе плачем и слезой почтить.
Подайте смело урну незнакомке.
Уж, видно, не вражда ей мысль внушила,
А голос дружбы или долг родства.
О жалкий груз,[339] дражайшего из смертных,
Ореста прах, души его наследье!
Как обманул надежды ты мои!
Теперь ничто ты, ноша рук пустая,
1130 А из дому цветущим я тебя
Отправила. Зачем от жизни бог
Не отрешил меня пред той минутой,
Когда руками я тебя своими
Похитила и от убийц спасла,
Чтоб был воспитан ты в земле далекой!
Тогда бы смерть ты принял в тот же день
И был бы в отчей схоронен гробнице.
Теперь же вне страны, беглец несчастный,
В земле чужой страдальческою смертью
Погиб вдали ты от сестры своей.
Я не могла заботливой рукой
Тебя омыть в купели погребальной;
Я не могла, как долг велит сестре,
1140 Твой бедный прах из челюстей огня
Всепожирающих принять: чужою
Рукою упокоенный, пришел ты,
В сосуде легком, легкой горсть золы!
О мой призор давнишний, бесполезный!
О неустанность сладостных забот!
Не так ты матери, как мне, был дорог.
О лепет детский! Ведь меня одну
Ты няней звал, меня одну сестрою.
И столько счастья день один унес!
1150 О брат мой милый! Все с собой похитив,
Как вихрь, умчался ты. В гробу отец наш,
В гробу и я, и ты уж сам ничто.
Смеется враг, ликует в исступленье
Мать бессердечная...[340] а сколько раз
Мне вести тайные ты посылал,
Что мести долг над нею ты исполнишь!
Несчастен, горек жребий твой и мой:
Он всю надежду отнял, и тебя
Таким прислал мне — вместо жизни милой,
Лишь пепла горсть и призрачную тень.
1160 О горе,
О жалкий образ, горе,
О путь ужасный, горе,
Ужасен путь твой, брат мой дорогой!
Меня с собою, брат мой, погубил ты.
Прими ж меня в последний твой приют:
И я — ничто. С тобою во гробу я
Хочу лежать. Когда ты видел свет,
Я неотступно мысли все роднила
С тобой, мой брат; так пусть и в смерти нас
Одной могилы осенит покров;
1170 Печали ведь лишь мертвые не знают.
От смертного отца ты рождена,
Электра; смертным был твой брат: смирися!
Нам всем назначен их удел печальный.
Что мне сказать? Какой исход в волненье
Найти? Не в силах тайну я сберечь.
В чем боль твоя? Что хочешь ты сказать?
Электры ль вижу славный образ я?
Электры образ? Да — из жалких жалкий!
Какой же страшной взыскан я кручиной!
1180 Уж не меня ли ты жалеешь, гость?
О бедственно загубленная жизнь!
В меня ты метишь, гость, зловещим словом?
Без радости, без брака вянешь ты!
Что значит взгляд твой, и зачем твой стон?
И своего же горя я не ведал!
Откуда ж ныне ты о нем узнал?
Тебя увидев в горестях ужасных!
Что знаешь ты о горестях моих?
Ужели вид твой превзошли они?
1190 Так знай же: дом с убийцами делю я!
О, с чьими? Молви! Где источник зла?
С убийцами отца. Рабой я стала!
Кто ж волю так насилует твою?
Ей имя — мать, но нрав не материнский.
Но чем же? Силой, иль лишений гнетом?
И силой, и лишеньями, и всем.
И нет тебе заступника на свете?
Один лишь был — его ты прах принес!
Несчастная! Как жалко мне тебя!
1200 Один ты пожалел меня доселе.
Да! Я один такой же болью[341] болен.
Уж не в родстве ли с нами ты, мой гость?
Я б рад сказать; но верны ль дев уста?
Они мне верны; тайны не нарушат.
Коль так, отдай мне урну,[342] все узнаешь.
О нет, молю! Не отнимай ее!
Дай веру слову! Нет обмана в нем.
О, не лишай меня моей отрады!
Оставь же урну!
Милый мой Орест,
1210 И прах твой у меня хотят отнять!
Без слов зловещих! Ты скорбеть не вправе.
Скорбеть не вправе о погибшем брате?
Не след тебе так называть его!
Мне, что утехи лишена последней?
Не лишена ты; урна не твоя!
Но я в ней прах Ореста обнимаю!
Да не Ореста! То молва одна.
Где ж бедному насыпали курган?
Нигде. Живым не надобен курган.
Что ты сказал?
Святую правду, верь.
1220 Он жив, мой сокол?
Если жив я сам.
Ты — ты — Орест?
Печать отца ты знаешь?
Взгляни, проверь, сказал ли правду я!
О день восторга!
Да, восторга, верю.
О голос милый!
Ты узнала брата?
В моих руках?
В твоих руках навек!
Подруги милые, гражданки-девы,
Здесь, здесь Орест! Уловкой смерть была —
Уловкой той же возвращен он жизни.
1230 Да, милая! И от прибоя счастья
С очей росится радости слеза.
Пришел, пришел!
О родная кровь, дорогой мой брат,
Ты пришел, нашел
Ты здесь, ты видишь ту, кого желал!
Я здесь, но ты храни молчанье, жди!
Молчанье?
Так лучше: в доме нас услышать могут!
Смотри! И жен рукою смерть разит:
Сама ты знаешь — опыт не забыла.
О лютой скорби песнь!
Ах, напомнил ты незабвенную,
1250 Незаживную рода Атридов рану!
И это знаю. Пусть настанет час,
И все мы вспомним — всю кручину дома.
О каждый час,
Каждый час теперь речь о ней ведет;
Правда так велит.
Теперь, теперь блеснула воля мне!
Блеснула, знаю; так храни ж ее!
Но как же?
Уйми речей до времени поток!
1260 Ярким светом ты предо мной стоишь,
Мне ль молчанья мглой омрачить его?
Уж надежда мне больше не светила!
Вновь вспыхнула,[344] когда подвигли боги.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О радость без конца!
Коль сам бог сюда нам тебя послал, —
1270 Твой возврат ко мне диво превыше дива!
Мне жаль перечить радости твоей,
Но подчиняться ей сверх меры — страшно.
Столько долгих дней я ждала тебя;
Путь желанный свой совершил ты ныне!
Ты застал меня в горе горестном:
О, не будь жесток!
Я, жесток, сестра?
Не лишай меня радости моей.
И другим того не простил бы я!
1280 Так согласен ты?
Нет сомнения.
О подруги мои!
Не надеялась этот голос я
Услыхать хоть раз, — и услышала!
Все же и тогда чрез уста мои
Не прорвался крик неумеренный.
Ты со мной теперь, ликом ласковым
Упиваюсь я — этой радости
Не забыть уж мне в самом горьком горе!
Теперь оставь речей избыток долгих,
Не говори, как мать тебя терзает,
1290 Ни, как Эгисф безумною рукою
Крошит, роняет, по ветру разносит
Отца наследье; за такою речью
Призыв минуты упустили б мы.
Ты ж мне скажи, что мне для дела нужно:
Куда явиться, где нам скрыть себя,
Чтоб смех врагов навеки онемел?
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Затем одно.[345] Нам в дом войти придется:
Блюди ж себя, чтоб радости печать
Нас на лице не выдала твоем.
Нет, точно правда весть о том ударе,
Скорби и плачь; а как блеснет удача —
1300 Тогда и смеху волю мы дадим.
О брат мой, все, что важным ты считаешь
И мне закон: ведь от тебя я радость
В дар получила; вся она — твоя.
Я и великой выгоды своей
Не окуплю малейшим огорченьем
Твоим, мой милый; недостойной службой
То было б богу, что возносит нас.
Дела же наши сам ты знаешь; слышал,
Что нет Эгисфа во дворце, что дома
Лишь мать одна; она же не увидит
1310 Улыбки счастья на устах моих.
Живуч старинной ненависти след;
К тому же слезы — радостные, правда —
С того мгновенья, как открылся ты,
С очей моих струятся неустанно,
И как им не струиться! Ведь в одном
Пришествии предстал ты предо мною
И мертвым и живым. Такое чудо
Ты совершил, что если бы отец
К нам вдруг явился — я б не удивилась,
Не отказала бы глазам в доверье!
И вот ты здесь, желанный кончен путь —
Отныне ты мне повелитель. Я же,
Будь я одна, один венец из двух
1320 Стяжала бы: я или благородно
Спасла б себя, иль благородно пала б.
Молчанье![346] В доме шум шагов я слышу.
Идут к дверям.
Войдите, чужестранцы,
Вам дом открыт; с собою принесли вы
Нерадостный, но неизбежный дар.
Безумные! Что делаете вы!
Ужели ни во что спасенье жизни
Вы ставите? Иль ум врожденный ныне
Оставил вас? Не на краю пучины
Стоите вы — среди валов ваш челн,
1330 И вы грозы не видите своей?
Ведь если б я все время верным стражем
Не охранял вас — раньше вас самих
Деянья ваши были бы в чертоге.
Заботою я отвратил своею
Ближайшую опасность; но и вы
Оставьте негу долгих разговоров
И ненасытного веселья крик!
Войдите в дом. Опасна в деле нашем
Медлительность. Решенья час настал!
Что ожидает во дворце меня?
1340 Все к лучшему; никто тебя не знает.
Ты смерть мою, конечно, возвестил?
Для них ты ныне — преисподней житель.
А что ж они? Смеются или плачут?
Скажу потом. Теперь же знай: для нас
Все к лучшему — и то, что хуже худа.
Кто этот гость? Скажи мне, брат любимый!
Не догадалась?
Разум мой молчит.
Кому меня передала — не помнишь?
Что ты сказал?
А кто меня в Фокиду
1350 Отнес, твой мудрый замысл исполняя?
О боги! Он — единственный, что верность
Тогда соблюл убитому отцу?
Тот самый: вот ответ на все вопросы.
О свет родимый, о спаситель дома
Единственный! Тебя ль я вижу здесь?
Его, меня — от стольких зол отважно
Ты сохранил! О руки дорогие,
О незабвенная услуга ног!
Уж сколько времени ты здесь — и тайны
Не выдал мне. Казнил меня словами,
1360 Неся безмерной радости дела!
Привет тебе, отец мой! Да, я вижу
Отца в тебе! Привет! И знай, что в день
Один возненавидела тебя я
И возлюбила больше всех людей.
Довольно слов. В своем вращенье небо
Нам много дней, Электра, ниспошлет,
Чтоб ясность полную тебе представить
Всех ныне недосказанных речей.
А вам, друзья, я снова повторяю:
Час дела наступил! Теперь царица
Одна, теперь в хоромах нет мужей.
1370 Спешите же! Не то — приспеет враг вам
Числом грознее и сильней умом.
Идем, Пилад. Не терпит долгой речи
Назревший час. Скорей же во дворец,
Привет пославши всем богам родимым.
Что неусыпно наш порог блюдут.
Услышь мольбу их, Аполлон властителе
Услышь и мой молитвенный призыв!
Тебе не раз усердною рукою
Даров посильных долю я несла;
Тебя и ныне с почестью посильной
Прошу, молю и заклинаю я:
1380 О Аполлон Ликейский! В деле нашем
Яви нам помощь милостью своей!
Пусть знают люди, какова награда
Нечестию от праведных богов!
СТАСИМ ТРЕТИЙ
Вот он идет — а перед ним
Свежей крови жар — бог-ловец Арес.
Скользнул под сень отверженных хором,
Чуя верный след древнего греха,
Псиц-Эриний сонм.
Конец тревоге; вещий сон
Души моей пред нами вмиг
1390 Предстанет въявь!
Переступил через порог
Тайной поступью бледной рати друг[347]
В древледержавный отческий чертог;
Жаждет меч его вновь отточенный
Кровь за кровь взыскать.
Конец настал; ведет его,
Коварство мраком скрыв, Гермес.
У цели он.
ЭКСОДКОММОС
О, тише, тише, милые подруги!
Они уж там; свершится дело вмиг!
1400 Что там творится?
Урну украшает
Венком она; они пред ней, над ней...
Зачем же ты здесь?
Сторожить должна я,
Чтоб не застал при деле их Эгисф.
Голос Клитеместры
О дом! кровавый дом!
Друзья вдали, убийцы лишь вокруг.
Чу! крик раздался; слышали, подруги?
Я слышу вопль... страшно мне...
Вопль невыносимый!
Голос Клитеместры
Несчастная! Ах, где ты, где, Эгисф?
Вторичный крик!
Голос Клитеместры
1410 Дитя, дитя мое!
Мать пожалей!
А ты его жалела,
Жалела ты родителя его?
О город, о горем испытанный род!
Довольно висела судьба над тобой;
Конец ей, конец!
Голос Клитеместры
Ударил ты!
Коль ты силен, еще раз!
Голос Клитеместры
О горе мне!
Тебе с Эгисфом — да!
Свершились проклятья; жизнь обрел
В тьме земли скрытый царь;
1420 Незримой тягой кровь точит убийц своих, —
Возмездья кровь, — древле смерть вкусивший.
Они вернулись; жертвенная влага
На их руках; их осуждать не нам.
Орест, свершилось?
Все к добру в чертоге,
Коль доброе вещал нам Аполлон.
Она погибла?
Не страшися боле
От матери бесчестья[348] и обид.
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Довольно слов; медь блестит,
К нам Эгисф стремится.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
1430 Орест, уйди!
Где видишь ты его?
Он близок, да?
С предместья он собрался[349]
С веселым видом в невеселый путь.
Скорей в междудверии скройтесь, скорей!
Свершили вы счастливо дело одно —
Второе теперь!
Исполним все.
Иди в чертог, не медли.
Я ухожу.
Приму его сама.
Злодей пусть услышит кротких слов
Льстивый звук от тебя;
1440 Не чуя близкой гибели, он прянет сам,
Как дикий зверь, в сеть суровой Правды!
Кто скажет мне, где гости из Фокиды,
Что весть несут нам об Ореста смерти,
Погибшего в крушенье колесниц?
К тебе вопрос мой; да, к тебе — что сталось
С обычной дерзостью твоей? Та весть
Всех более тебя должна заботить,
Всех лучше ведать ты ее должна!
Ты прав; могла ль я чуждой оставаться
Судьбе нежданной тех, кто близок мне?
1450 Где ж чужестранцы? Научи меня!
Обласканы приветливой хозяйкой.
Они про смерть сказали достоверно?
И доказали правду слов своих.
Так я могу доказанному верить?
Не только верить — можешь посмотреть.
Речь не по нраву радостна твоя!
Что ж, радуйся, коль радость тут уместна!
Молчанье всем! Откройте настежь двери![350]
Смотри, микенский и аргосский люд!
И если раньше кто-нибудь из граждан
1460 Надеждой дух свой тешил безрассудной —
Пускай, взирая на недвижный труп,
Мою узду безропотно приемлет;
Пускай не ждет, чтоб строгой кары сила
Взрастила поздний разум у него!
Примером — я. Ты видишь — я разумна,
Пред силою склонилася твоей.
О Зевс, его ль я вижу? Жертвой пал он,
Средь счастья, божьей зависти, — не стану
Я гнев твой, Немесида, вызывать.
А вы снимите гробовой покров:
Хочу и сам родную кровь оплакать.
1470 Своей рукой сними. Не мне, — тебе
Пора взглянуть на труп и поклониться.
Ты молвил правду; так да будет. Ты же
Скажи царице, чтоб сюда пришла.
Она вблизи; и звать ее не нужно.
Что вижу? Боги!
В ком ты обознался?
Кто вы? Как мог среди тенет коварных
Я очутиться?
Не заметил ты,
Что мертвыми зовешь живых все время?
Я понял, понял! Нет сомненья боле:
1480 О вестник лживый! Знаю, ты — Орест!
И ты, пророк, так долго заблуждался?
Ах, смерть настала! Умоляю, дай мне
Сказать хоть слово!
Ради бога, брат мой,
Не дай ему словами жизнь продлить.
[Что пользы нам,[351] когда злодей презренный
Отсрочит смерти неизбежной миг?]
Тотчас убей, убитого же тело
Могильщикам достойным предоставь,
От взора нашего подальше; прежде
1490 Не стихнет боль измученной души.
Ступай в чертог скорей! Не время ныне
Для слов пустых; мне жизнь твоя нужна.
Зачем в чертог? Ужель ты мраком скроешь
Столь славный подвиг? Здесь меня убей!
Ты там умрешь, где от твоей секиры
Отец мой пал; не наставляй меня!
Иль неизбежно, чтобы этот дом
Зрел долю Пелопидов днесь и присно?
Нет, лишь твою, пророк тебе я в этом.
1500 Не от отца наследье[352] эта мудрость!
Ответами ты смерть лишь замедляешь;
Ступай.
Веди же!
Ты вперед иди!
Побега путь ты преградить мне хочешь?
О нет; лишь смерти добровольной путь;
Ее ты горечь всю изведать должен.
И то уж вред,[353] что не тотчас злодеев
За их деянье настигает казнь;
Тем и плодится нечестивцев племя.
О Атреевы внуки, из многих кручин
Вы прорвались на свет по свободы пути:
1510 Ваше счастье исполнилось ныне!