— Кровать маловата для двоих взрослых, но ничего не поделаешь. Разумеется, посредине мы положим подушку или что-нибудь в этом роде.
Феба чуть склонила голову.
— А тут что, не две подушки, а больше?
— Нет.
— Тогда что же одному из нас положить под голову?
— Я что-нибудь придумаю. А теперь: прямо, справа от вас, умывальник и таз. — Она услышала шаги и звук льющейся воды. — Вполне хватит, чтобы умыться, хотя, к сожалению, вода холодная. И, простите, ночной горшок стоит под кроватью, с той стороны, что ближе к вам. Я пойду проверю, как там Рид: нужно убедиться, что он устроился. Вернусь через полчаса.
И он вышел из комнаты, предоставив ей возможность краснеть сколько угодно из-за упоминания о ночном горшке.
Вздохнув, Феба шагнула вправо, выставив вперед руку, и сразу же наткнулась на умывальный столик. Пальцы прошлись по столешнице, нащупали небольшой кувшин — оловянный — и фарфоровый таз с отбитым краем. Возле умывальника стоял стул, куда можно было положить вещи.
Кивнув самой себе, она распустила ленты чепчика. К счастью, одежда миссис Вустер, в отличие от ее собственной, легко снималась без помощи горничной. Феба горько вздохнула, вспомнив Пауэрс. Где сейчас эта девушка? Максимус, самое малое, выгнал ее, не дав рекомендаций. Вот уж никак не подумала бы, что горничная ее ненавидела. Впрочем, кто знает, что слуги думают о своих хозяевах… Пауэрс, должно быть, оказалась в отчаянном положении, если рискнула таким местом — еще бы, горничная сестры герцога! И Феба дала себе зарок: как только вернется в Лондон, обязательно наведет справки о Пауэрс и узнает, не нужна ли ей помощь.
Феба по очереди сняла косынку, фартук, юбку и корсаж и аккуратно сложила на стуле, оставшись в чулках, туфлях и сорочке, и умылась. Бррр! Тревельон не преувеличил: вода оказалась холодной.
Подстегиваемая мыслью о его возможном возвращении, пока она стоит тут в нижнем белье, Феба распустила шнуровку корсета, и тут вдруг сообразила, что вряд ли сможет сама все это потом надеть.
На миг она застыла. Что будет, если он увидит ее тело: сочтет распущенной девицей? И как она чувствовала бы себя, зная, что он на нее смотрит?
Странно: ее совершенно не заботило ни собственное тело, ни собственное лицо: она же их не видела, не могла крутиться перед зеркалом, отыскивая недостатки или достоинства, которыми могла бы особенно гордиться, — зато заботило, как отреагирует на него он.
Предавшись мечтам, что будет, если в один прекрасный день она отдастся его ласкам, Феба медленно распускала шнуровку, чувствуя, как ночной воздух холодит тело, как тянет вниз освобожденные от корсажа груди. Она обхватила их ладонями сквозь ткань сорочки, ее собственной, из тончайшего льна, легкой как перышко и скользящей под пальцами. У нее были полные груди и в ладонь не помещались. Впрочем, в ней всего было немного чересчур: округлый живот, крутые бедра, пышные ягодицы. Интересно, нравятся ли Тревельону невысокие пухленькие женщины или его больше привлекают высокие и стройные, с длинными ногами и лебединой шеей?
Она медленно провела руками вниз по телу, ощущая его теплую мягкость. На коже выступили мурашки, но вовсе не от холода: что-то звякнуло за дверью. Феба так и подскочила. Ох, нельзя, чтобы он застукал ее такой… размечтавшейся. Вряд ли это привлекательное зрелище. Сняв туфли и чулки, она занялась волосами.
С утра ее волосы были стянуты в простой узел, а потом собраны заново с помощью миссис Вустер. Феба вытащила шпильки и аккуратно сложила на умывальном столике. Может, заменить их удастся еще не скоро. Но тут возникла новая проблема: у нее не было ни гребня, ни щетки для волос. Вот растяпа! Надо было попросить у миссис Вустер.
Ее самобичевание прервал стук в дверь.
Пискнув, Феба бросилась к кровати и ударилась голенью о ее край — пребольно! — прежде чем нырнуть под одеяло. Стараясь придать голосу спокойствие, она сказала:
— Войдите.
Дверь открылась, и Тревельон спросил:
— У вас все в порядке?
— Да. — Она услышала, как что-то с глухим стуком упало на пол. Его сумка? — То есть нет: не найдется ли у вас гребешка?
— Конечно.
Она слышала, как он копается в сумке, затем приближающиеся шаги.
Фебу охватило наряду со смущением странное возбуждение: на ней ничего, кроме сорочки, не было. Волосы рассыпались по плечам. Она никогда прежде не оказывалась в столь двусмысленной близости от мужчины.
Задержав дыхание, она протянула руку и почувствовала, как в ладонь вложили гребень. Потом он отошел, а она принялась расчесывать волосы, начав с концов и поднимаясь вверх, по мере того, как распутывались пряди. Одеяло прикрывало грудь, но то и дело сползало: неудобно удерживать его на месте и одновременно причесываться.
Она облизнула почему-то пересохшие губы.
— Как там Рид?
— Вполне приемлемо. Наелся тушеной баранины и устроился на ночлег рядом с лошадью в стойле.
Она услышала стук: похоже, сапога об пол — и поняла, что Тревельон раздевается. Прямо перед ней.
Должно быть, она издала какой-то звук; он замер, а потом спросил:
— Простите, что-то не так?
— Нет-нет, все в порядке. — Она перебросила массу волос на левое плечо, и одеяло соскользнуло до середины груди.
Он кашлянул, и Феба поинтересовалась:
— Вам не кажется, что у вас начинается простуда?
— Нет.
Опять шорох. Что именно он сейчас снимает? Интересно, что на нем надето? Неужели он ляжет в постель голым?
— Вы уверены? А вот мне кажется, что вечер сегодня довольно прохладный. Вам бы выпить горячего молока с бренди. Плохо, если вы сляжете с лихорадкой.
— Я вполне здоров, — заверил ее Тревельон неожиданно очень близко: без сапог он передвигался совершенно бесшумно. — Ведь это не я сижу на холоде в одной сорочке.
Ох, так он заметил! И ей было приятно.
Сначала она почувствовала аромат бергамота и сандала, а потом услышала над самым ухом мурлычущий раскат его голоса:
— Вы закончили?
Скорее всего он имел в виду, что пора вернуть гребень.
— Гм… да. — Она протянула руку.
— Благодарю.
Гребень вынули из ее пальцев. Кровать накренилась, и Феба в ужасе ухватилась за матрас, чтобы не скатиться на средину.
— Я тушу свечу, — сообщил Тревельон. — И еще, на всякий случай я положил между нами свой сюртук.
Осторожно повернувшись на бок, она протянула руку и нащупала грубую ткань сюртука, который он свернул наподобие ковра и уложил между ними.
Собственно, в этом нет необходимости.
— Спокойной ночи, Феба.
Она улыбнулась, хотя он вряд ли мог это увидеть в темноте.
— Спокойной ночи, Джеймс.
Некоторое время она лежала, нежась в тепле и тишине, в полудреме, пока вдруг не вспомнила…
— Если мой брат не знает, куда мы направляемся, тогда как же он будет вам платить?
— Платить? — Он был явно озадачен.
— Ваше жалованье.
— Миледи, ни о каком жалованье речь не идет: я больше не состою на службе у вашего брата.
Феба была совершенно сбита с толку.
— То есть это не брат взял вас обратно, чтобы меня спасти?
— Нет.
— Но если Максимус не посылал вас… — Она пыталась обдумать ситуацию своей сонной головой. — Тогда почему вы здесь?
Но отвечать было некому: он крепко спал, — а вскоре и Феба провалилась в сон.
На следующее утро Тревельон проснулся, как всегда, ровно в шесть, но на сей раз в твердокаменно-возбужденном состоянии, потому что его шею обдавало теплое дыхание, нежная ручка покоилась на груди, лицо прижималось к плечу. Свернутый сюртук явно проиграл схватку с леди Фебой и ее сонным упрямством.
Некоторое время он лежал, прислушиваясь к ее дыханию, ощущая тепло ее мягкой груди. Каким-то образом он сумел обхватить свою подопечную одной рукой, так что она лежала в его объятиях. Любому, кто вошел бы в комнату, они с леди Фебой показались бы самыми что ни есть любовниками. Тревельон закрыл глаза. Будь они женаты, таким могло бы быть каждое их пробуждение: сладким и неспешным, исполненным предвкушения.
Но он не супруг леди Фебы, уж конечно, не любовник, и никогда им не будет. Эта мысль была как горькая пилюля, которую трудно проглотить: эта женщина не для него.
Тревельон попытался осторожно вынуть руку из-под шеи леди Фебы, вот только, пробормотав что-то, она свернулась калачиком, как еж, который не хочет, чтобы его тревожили. Приподняв голову, он взглянул на нее: как мило она сморщила носик! Светло-каштановые волосы разметались по подушке, закрыв пол-лица, одна прядка застряла между сочными розовыми губами.
Безнадежно вздохнув, он уронил голову на подушку. Похоже, она взяла его в плен. Хорошо, однако возбуждение не проходило: он чувствовал, как стучит его сердце и шумит кровь, жарко и настойчиво. Будь он в постели один, запустил бы руку в жесткую поросль внизу плоского живота и добился облегчения. Как раз в этот момент Феба пошевелилась и протянула руку к лицу, решив почесать нос, а потом выдохнула ему в шею:
— Что?
Он проглотил ком в горле, прежде чем ответить, но голос все равно остался хриплым. — Доброе утро, миледи.
Похоже, она еще не осознала, где находится, поэтому он дождался, когда девушка полностью проснется, и позвал по имени. Она вздохнула и отозвалась:
— Джеймс?
— Да?
— Что на вас надето? — Ее проворные пальцы уже ощупывали ткань его рубашки, потом на миг замерли. — А что еще? — Голос был со сна хрипловатый.
Он хмыкнул.
— Брюки.
Слава богу!
— Джеймс?
— Думаю, вам не стоит обращаться ко мне по имени, миледи, — сказал он чопорно и показался самому себе девственником лет восьмидесяти.
Какая ирония: как раз в этот момент девственница запускала руку в раскрытый ворот его рубашки, и Тревельон задержал дыхание, когда ее пальцы добрались до ключицы.
— Почему? Мне нравится ваше имя. Я всегда считала, что на мужчину по имени Джеймс можно положиться. Ведь я же могу на вас положиться?
Он проглотил ком в горле, стараясь не терять нить разговора.