Он должен зарубить себе на носу, что не пара ей: слишком они разные.
— Вижу свет впереди, — крикнул Рид.
Тревельон всмотрелся в темноту, в то время как потоки воды стекали с его треуголки.
— Если это постоялый двор, остановимся там на ночь.
— Да, сэр.
Лошади выбивались из сил, еле переступая ногами. Дорога превратилась в топкое месиво, карета раскачивалась из стороны в сторону, но огни приближались.
Это действительно оказалась гостиница, если можно так назвать древнее каменное строение с бедным подворьем и покосившейся конюшней. Карета въехала во двор и остановилась, и Рид соскочил с козел и побежал в дом. Через минуту он вернулся — в сопровождении двоих мужчин и с известием, что комнаты на ночь имеются.
Тревельон слезая с козел, едва не упал на колени, когда его нога угодила в жидкое месиво. От холода ногу свело жестокой судорогой. Вполголоса выругавшись, он потянулся к дверце кареты, а когда сумел ее открыть, объявил:
— Мы остановимся здесь на ночь.
Феба подняла голову от подушки сиденья. В карете было тепло и сухо. Каким-то образом ей удалось уснуть, и сейчас она выглядела свежей и отдохнувшей.
Вот бы донести ее до двери гостиницы на руках, но нога вряд ли выдержит.
— Идемте. — Он взял ее за руку. — Слава богу, тут недалеко.
— Ох! — воскликнула Феба, когда в лицо хлестанул первый же порыв ветра с дождем. — Ох как же холодно!
— И сыро.
Тревельон помог ей добраться до двери гостиницы, пытаясь прикрыть от потоков дождя, но все рано она промокла до нитки, не успев добраться до спасительного укрытия.
— Моей жене нужно согреться возле огня, — сказал он хозяину гостиницы — плотному коротышке с венчиком седеющих волос на затылке.
— Слушаюсь, сэр, — ответил тот. — Прошу вас сюда.
По узкой лестнице они поднялись в спальню — крошечную, но на удивление чистую, с кроватью под балдахином, где лежала гора одеял.
— Садитесь. — Тревельон помог Фебе, которая уже дрожала от холода, сесть на одиноко стоявший возле потухшего камина стул. Необходимо срочно ее согреть.
— Сию минуту займусь, — сказал хозяин гостиницы, намереваясь разжечь камин.
— Нет, я справлюсь сам, — остановил его Тревельон. — Лучше принесите моей жене горячей воды и что-нибудь поесть — что найдется.
— И пива, — сказала Феба, выбивая зубами дробь.
— Принесу сейчас же, — пообещал коротышка. — У меня оно превосходное, сварил самолично. Такое ядреное, вот увидите.
— Превосходно.
Хозяин вышел, а Тревельон неуклюже склонился над холодным очагом.
— У вас болит нога, — сказала Феба, обхватив себя руками.
— Болит, — согласился он равнодушно, поджигая древесную кору от свечи, оставленной хозяином. К счастью, пламя быстро разгорелось.
— О-о, так гораздо лучше.
Феба протянула руки к огню, но он видел, что она по-прежнему дрожит. Какая же она хрупкая! Что, если у нее начнется жар?
Когда он начал расстегивать пряжки ее туфель, она удивилась:
— Что вы делаете? Зачем?
— Принимаю меры к тому, чтобы вы не простудились.
Вернулся хозяин с большим тазом горячей воды и несколькими полотенцами, перекинутыми через руку.
— Ставьте сюда. — Тревельон указал на пол возле ног Фебы.
— Слушаюсь, сэр! Еду и пиво принесу через минуту.
Тревельон кивнул, и когда хозяин гостиницы вышел, внезапно охрипшим голосом сказал:
— Нам лучше успеть снять с вас чулки до его возвращения.
Он потянулся к ее маленькой изящной ножке, положил себе на колено, провел руками вверх по голени, скрытой под ворохом юбок. Его руки ощущали гладкость шелка и тепло кожи. Вот и подвязка поверх колена, а выше — обнаженная кожа, нежная и взывающая к ласке.
Развязывая ленту, он поднял глаза.
Феба сидела, откинув голову. На губах порхала улыбка, щеки порозовели. Тревельон замер, боясь дышать. Что он делает? Это же безумие: нельзя запускать руки под юбки леди. Пусть сама снимает свои чулки.
Но вместо этого он дрожащими руками скатал чулок: колено, икра, тонкая щиколотка — и положил на стул возле ее бедра.
Набрав в грудь воздуха, он взялся за второй чулок, внезапно представив себе то, что находится выше ленты, скрытое между бедрами, и по спине побежали капли пота.
Гладкий шелк, теплая плоть. Он нашел ленту и сжал эту изящную штучку своей большой, шершавой ладонью. Под его взглядом Феба судорожно вздохнула, язычок проворно облизнул губы. Он судорожно сглотнул и потянул ленту, уронил на пол, взялся пальцами за край чулка и медленно скатал с ноги.
За дверью что-то звякнуло, заставив его очнуться от запретных мечтаний. Ему следовало бы радоваться, но он выругался вполголоса, поспешно поднялся и поставил таз с горячей водой перед Фебой.
— Опустите ноги в воду — это вас согреет.
Дверь распахнулась, возвещая о новом пришествии хозяина гостиницы. Он принес поднос с едой и питьем. За ним шла женщина — вероятно, жена — со вторым тазом горячей воды, а за ней два мальчика: один нес столик, второй — стул.
Тревельон поспешно отступил, наблюдая, как под руководством хозяина предметы занимают положенные места. В результате перед камином встал стол с прекрасно сервированным ужином.
— Что-нибудь еще для вас или вашей супруги, сэр? — с улыбкой обратился к Тревельону хозяин.
— Нет, благодарю вас, этого достаточно. Получив несколько монет, хозяин поклонился и вышел, а Тревельон, прихрамывая, подошел к столу, сел и сообщил:
— Кажется, здесь рагу из курицы и клецки.
Собственный голос показался ему оглушительным.
— Чудесно. — Феба сняла намокший чепец.
Похоже, она и не догадывалась, какие чувства обуревают мужчиной, руки которого только что побывали под женскими юбками?
— Когда-нибудь вы мне расскажете, как стали хромым? — спросила вдруг девушка.
Он пристально взглянул на нее. Она сидела, касаясь столешницы подушечками пальцев и пытаясь на ощупь определить, что стояло перед ней на столе. И его поразила мысль — какая же она храбрая! Изо дня в день жить со своей слепотой, доверчиво следовать за ним и встречать нелегкие испытания их путешествия в веселом расположении духа и с неиссякаемым любопытством!
Тревельон невольно улыбнулся.
— Кружка с пивом стоит чуть правее вашей правой руки.
— Вот здорово! — Феба оживилась, придвигая к себе кружку, сделала осторожный глоток, однако нос все равно сморщила.
Он невольно рассмеялся:
— Слишком крепко?
— Крепко, но, кажется, мне даже нравится. Почему бы и нет?
— Но вы не уверены, — заметил он, наполняя ее тарелку.
— Я же говорила: прежде чем отказаться, надо несколько раз попробовать.
— Сильно сказано, — пробормотал Тревельон, слишком уж нежно, и придвинул к ней тарелку. — Ложка справа, хлеб слева.
— Благодарю вас. Пахнет действительно аппетитно!
Он начал задумчиво жевать, наблюдая, как она справляется с содержимым своей тарелки: осторожно помогая себе кусочком хлеба набрать в ложку рагу и аккуратно отправляя себе в рот.
— Это все моя лошадь, — сказал вдруг Тревельон.
Она подняла глаза — точнее, подняла лицо, — но не сказала ни слова в ответ на его туманное заявление.
— Ее звали Фиалка. Глупое прозвище для лошади драгунского полка, но ведь не я ее так назвал. Красивая была кобылка: быстрая, сильная, с большим добрым сердцем.
— Что же произошло? — Феба провела пальцем по ободку кружки.
— Это случилось больше двух лет назад, — начал Тревельон, припоминая события той темной ночи. — Мы патрулировали улицы Сент-Джайлза, и когда обнаружили одного весьма известного бандита, погнались за ним. Он, загнанный в угол, выстрелил в мою Фиалку.
Брови нахмурились над ореховыми глазами.
Какой ужас!
— Да. — Ему никогда не забыть криков боли, но Фебе лучше об этом не знать. — Она завалилась на меня, а это было крупное сильное животное.
Вспомнилась агония… Хруст кости. Белое лицо Уэйкфилда…
— А из-под лошади вытащил меня ваш брат. А потом…
— Что? — Ее лицо было таким юным, таким невинным, и отблески огня камина подсвечивали его сбоку, загораясь ореолом в волосах.
— Уэйкфилду пришлось пристрелить Фиалку.
Тревельон схватил кружку и сделал жадный глоток. Едкий вкус той ночи до сих пор разъедал ему язык.
Феба поежилась.
— Могу представить, какой это был ужас — и для вас, и для Максимуса.
Тревельон смотрел на нее во все глаза. Откуда у столь юной девушки такое умение сопереживать? Она была так естественна в своем сострадании! Нельзя, чтобы жизнь легла на нее тяжким бременем, заставляя с цинизмом воспринимать боль или любовь. Впрочем, она больше не ребенок, чтобы жить завернутой в вату. Она стала взрослой. Она имеет право знать.
Он не годится для нее.
— В ту ночь ваш брат спас мне жизнь, — сказал Тревельон. — Он привез меня в ваш дом и послал за врачом. Я уже ломал эту ногу, и второй перелом осложнил ситуацию. Не прими герцог своевременных мер, я, возможно, остался бы вовсе без ноги.
— Я и не догадывалась, что ранение было столь ужасным, — тихо сказала Феба. — Наверное, вам было очень больно.
— Доктор держал меня на обезболивающих.
Феба была права: от мучительной боли он не спал ночами, а разные снотворные, которые доктор оставлял возле постели, помогали мало.
— Я знала только, что вы были ранены и лежали у нас в доме. — Феба нахмурилась. — Почему Максимус оказался в ту ночь в квартале Сент-Джайлз? Очень странное для него место.
— Вы же знаете, что ваших родителей убили в Сент-Джайлзе, — произнес он задумчиво. — Это сильно повлияло на вашего брата, поэтому иногда он помогал мне ловить там преступников.
Феба кивнула, поджав губы.
— Это в духе Максимуса. Раньше, пока не появилась Артемида, его все раздражало. А что, он ездит в Сент-Джайлз?
— Нет. — Он со вздохом начал намазывать маслом хлеб. — Полагаю, эта страница его жизни закрыта. Как и моя. Я тоже не гоняюсь больше за ворами и самогонщиками.
— Я рада. Нет, не тому, как закончилась ваша карьера. Но ведь это очень опасно — преследовать вооруженных преступников и других негодяев. Слава богу, вы оставили это занятие.