Эва усмехнулась: чего еще можно ожидать от Монтгомери?
В дверь постучали. Жан-Мари вопросительно поднял бровь, но она лишь пожала плечами.
Ее верный охранник и друг, храня на лице выражение, достойное настоящего дворецкого, сообщил:
— Мистер Малколм Маклиш желает засвидетельствовать вам свое почтение, мадам. Неожиданно.
— Пригласи его.
Войдя в гостиную, мистер Маклиш заметно нервничал, несмотря на беззаботную улыбку, которая стоила ему многих усилий. На нем был светло-коричневый костюм, в руке он мял черную треуголку.
— Благодарю, мисс Динвуди, что согласились меня принять!
Эва кивнула и указала на один из обитых розовым шелком стульев.
— Не за что, мистер Маклиш. Приятно скоротать время до вечера в компании. Прошу вас, присаживайтесь.
Маклиш примостился на самом краешке и бросил настороженный взгляд на Жана-Мари, который занял свой пост у входа гостиной.
— Я подумал… гм. Знаете, я хотел бы с вами поговорить.
Эва доброжелательно улыбнулась, а Маклиш кашлянул и добавил:
— С глазу на глаз.
Эва задумалась. Обычно она старалась не оставаться наедине с мужчинами — за исключением герцога и Жана-Мари, — но тут взыграло любопытство.
Она кивнула своему стражу, и тот, ни слова не говоря, вышел из гостиной, плотно закрыв за собой дверь, но Эва знала, что волноваться не стоит: он никуда не ушел: стоит за дверью и, если что, быстро придет на помощь.
— Итак, слушаю вас.
— Это насчет герцога Монтгомери, — выпалил гость. — Кажется, у вас с ним особые отношения.
Эва невозмутимо смотрела на него, не опровергая и не подтверждая этого заявления, и, похоже, ее молчание вывело его из равновесия.
— То есть я хочу сказать: я надеюсь, что вы его доверенное лицо. Ведь он меня шантажирует.
На это она не могла не откликнуться.
— Боюсь, он кого только не шантажировал! Это его любимое занятие, знаете ли.
Маклиш сухо рассмеялся.
— Вы так говорите, словно шантаж — это хобби, нечто вроде разведения борзых собак или коллекционирования табакерок.
— Уверяю вас: у меня и в мыслях не было шутить, — заметила Эва. — Лично я не одобряю его действий: они причиняют людям страдания.
— Да уж… Вот я и пришел к вам: не могли бы вы замолвить за меня словечко? Может, он оставит меня в покое…
— У меня нет влияния на герцога: он поступает как хочет — так было всегда. — Эва бросила взгляд на голубку — та задремала в своей клетке, спрятав клюв в перьях.
Маклиш закатил глаза.
— Тогда я погиб!..
— Разве вы не можете просто игнорировать его? Какими бы сведениями о вас он ни располагал, не надо позволять ему вас приманивать.
Молодой человек покачал головой, и лившийся из окон солнечный свет заиграл огоньками в его рыжей шевелюре, но на свету стали заметнее и морщины вокруг глаз.
— Я не могу: тут замешаны другие люди.
Эва ждала продолжения, с сочувствием глядя на него, и, наконец, он заговорил:
— Я был… нескромен в отношении одной состоящей в супружестве особы, и есть письма… вот они-то и попали в руки герцога.
— Ясно. Что ж, это неприятно, конечно, но если бы вы предупредили эту даму, то, возможно…
Он энергично замотал головой.
— Это не женщина.
— О-о… — наморщила лоб Эва. Связь между мужчинами считалась не просто скандальным событием: за такое можно и на виселицу отправиться. — В таком случае мне очень жаль.
— Да. — Его губы сложились в горестную ухмылку. — И Монтгомери просит — требует, — от меня такого, что я сделать просто… не в состоянии, понимаете?
Конечно же, она не понимала, поскольку не знала, чего именно Валентайн требовал от мистера Маклиша, но видела, что он на грани нервного срыва, и не в первый уже раз мысленно прокляла герцога Монтгомери.
Эва порывисто склонилась к Маклишу.
— Тогда бегите за границу: в колонии или еще куда-нибудь. Он хоть и герцог, но его могущество не безгранично. Если уедете, он вас не достанет.
— А мой… друг? — Мистер Маклиш горько улыбнулся. — Вы же понимаете, он-то уехать не сможет. У него здесь семья. Супруга. Если Монтгомери опубликует эти письма… — Он покачал головой.
— И вы готовы ради друга прозакладывать свою душу?
— Да. — Мистер Маклиш грустно рассмеялся. — Я почитаю это делом чести: не допустить, чтобы письма когда-нибудь были опубликованы, — но Монтгомери требует от меня вовсе презренного поступка. Возможно, я покрою себя еще большим позором, если соглашусь.
— Мне очень жаль! — искренне воскликнула Эва. — Даю слово, что поговорю с ним, но не хочу, чтобы вы питали напрасные надежды. Скорее всего, он вообще не станет меня слушать.
Мистер Маклиш кивнул и встал, продолжая мять в руках шляпу, не решаясь спросить.
— Благодарю за сочувствие и откровенность, мисс Динвуди. Знаю, что с моей стороны это дерзость, но позвольте задать вопрос: чем Монтгомери может шантажировать вас?
— Ах, мистер Маклиш, ему незачем меня шантажировать, — печально улыбнулась Эва. — Он держит меня на куда более строгом поводке: это любовь.
Тревельон лежал на одеяле с закрытыми глазами: солнце слепило. Голова Фебы покоилась на его обнаженном плече. Сейчас ему придется встать и полюбоваться на содеянное, а потом принять решение, но пока просто хотелось лежать и наслаждаться моментом.
Феба, перебирая пальцами волоски на его груди: похоже, они ее очень занимали, — спросила:
— Сколько раз вы это делали?
Он в некотором недоумении открыл один глаз.
— Об этом джентльмены, как правило, не говорят.
— Я не прошу подробностей. — Феба сморщила носик. — Мне просто хочется знать… как много их было?
— Вы воображаете меня этаким повесой, вроде Лотарио? — спросил Джеймс, явно забавляясь.
— Не-е-ет. Просто… — Феба вздохнула. — Слишком хорошо вы это делаете.
— Спасибо, конечно, — сказал он, несколько озадаченный. Неужели она предпочла бы, чтобы он оказался девственником, наивным юнцом, невинным, лишенным цинизма?
— Наверное, с опытными женщинами лучше? — спросила Феба, словно угадав его мысли. Он повернулся на бок, и теперь они лежали лицом друг к другу.
— Я хочу любить вас, Феба! Не какую-то женщину, опытную или не очень, а именно — вас. Когда-то, в молодости, я, может, и выбирал партнершу по определенным параметрам: большая грудь, или рыжие волосы, или еще что, — поскольку за их так называемую «любовь» приходилось платить, и мне было важно, какие они, эти женщины, а не кто они. Но теперь я стал старше и, надеюсь, умнее, мне больше не интересно спать с определенным набором признаков. Я хочу именно вас, Феба, и никого больше. И то, что мы делаем здесь, касается лишь нас двоих. Что было прежде, что может произойти потом — не важно: сейчас существуем только мы, и только наши желания имеют значение.
Она усмехнулась.
— Знаете, ни за что бы не догадалась, что вы такой умный, когда вы не баловали меня красноречием: «Да, миледи. Как вам будет угодно, миледи», — тогда вы были само благоразумие!
— А вы сделали из меня легкомысленного типа, — рассмеялся Джеймс.
— Ну, не совсем так, но по крайней мере я услышала, как вы смеетесь. И мне это понравилось.
— Вы вогнали меня в краску, — изобразив скромность, пробормотал Джеймс и поцеловал ее. — Однако солнце уже клонится к горизонту. Идемте, нам нужно искупаться и одеться, не то за нами вышлют поисковую партию!
Тоненько вскрикнув, она села.
Тревельон подвел ее к кромке воды, намочил носовой платок и тщательно обтер ее бедра. На белой ткани осталось розовое пятно — немного крови. Он понимал, что должен был испытывать стыд: ведь обесчестил свою подопечную! — но испытывал только гордость. Все, что он ей сказал, было правдой. Сейчас, здесь, на этом пустынном пляже, Феба больше не была сестрой самого могущественного в Англии человека, а он, вероятно, бедолагой, что носит клеймо ошибочных решений: они просто любовники, он и она.
Вот бы так было всегда!
Но день клонился к закату, возвращая их к действительности, поэтому они оделись, упаковали корзинку, а потом Тревельон помог Фебе сесть в седло, подставив под ноги валун.
Они ехали не торопясь и почти не разговаривая, так что Феба даже задремала, привалившись к его плечу, но вот показался отцовский дом, и Тревельон увидел отца со старым Оуэном. Он помахал им рукой, но отец сказал что-то Оуэну и остался на месте, ждать их приближения, а старик конюх скрылся в конюшне.
Лицо отца было суровым. Морщины еще яснее обозначились на иссушенных непогодой щеках.
— Что-то случилось? — встревожился Тревельон, останавливая лошадь.
Отец поймал поводья и, взглянув на сына, жестко произнес:
— Джеффри Фэйр вернулся. И Агнес пропала.
Глава 15
Мистер Тревильон, казалось постарел на десяток лет и выглядел глубоким стариком.
— Агнес, должно быть, подслушала, как Том и Оуэн говорили о возвращении Фэйра. Вот она и взяла лошадь, задумав повидать этого мерзавца…
По коже Фебы поползли мурашки страха, стоило подумать о том, что может случиться с Агнес, а еще о том, что может предпринять Тревельон: ведь за его голову обещана награда.
— Вам обоим нужно оставаться здесь, — приказал Джеймс, внезапно жестко; исчезли легкость и смех, исчез тот Тревельон, который только что подарил ей сладость любви. — Идемте.
Он спешился и, прежде чем Феба успела сказать хоть слово, схватил ее за талию и поднял с седла.
— Джеймс… — начала было она, пытаясь придумать слова, которые могли бы его остановить. Но что она могла сказать? Кто-то же должен вернуть Агнес домой: ей опасно встречаться с этим человеком, который был ее отцом!
— Джейми, тебе нельзя! — вскричал мистер Тревельон, и голос его осекся. — Они закуют тебя в кандалы!
— Я должен, — ответил тот сухо. — Присмотри за ней.
Феба услышала удаляющийся стук копыт и, дрожа от страха, протянула руку вперед.
— Он уехал? Бросил меня?
— Да, но он вернется, — заверил ее мистер Тревельон, но ей показалось, что сам не верил собственным словам.