Капустин ощутил холод в груди, в животе – там, где лежали камни.
Он дернул еще раз, так сильно, что девочка впечаталась лицом в землю. Подался вперед и вверх, не соображая, подчиняясь голоду, голосам внутри головы, и вцепился зубами в ее щеку. Девочка заверещала от страха и боли.
Где-то рядом залаяла собака. Отважная милая собака. Ею он займется позже, если захочет. А пока – вот ведь ирония! – Капустин с удовольствием отыгрывал роль своих любимых персонажей, оживших мертвецов.
Давай, пацан! Закончи с ней!
Он знал, что не может остановиться, иначе умрет.
Девчонка сопротивлялась, колотила руками, пыталась кричать, но Капустин не чувствовал боли. Он сам себе напоминал какую-то машину, бездушный механизм, который затягивает человека внутрь, перемалывает косточки, рвет сухожилия и мышцы, высасывает кровь.
На него бросился пес, ухватил за плечо крепкими зубами, рванул. Рука дернулась, и из-за этого движения девчонка чуть не высвободилась, чуть не убежала! Она закричала, подняв к голубому небу окровавленное лицо, и ее звонкий крик вспугнул птиц с деревьев.
Пес прыгнул снова! Отважный друг человека. Зубы клацнули около лица, Капустин зарычал в ответ и тоже прыгнул – насколько мог. Он обнял девчонку, сцепив пальцы у нее за спиной, и потащил ее внутрь могилы, к мышам и червям, в гниющий холод смерти.
– Мама! Мамочка! Мамочка! – вопила девчонка, захлебываясь и кашляя.
Теперь мы!
Твари божии, о, как же он их ждал.
Девчонка провалилась внутрь под тяжестью собственного веса, ударилась головой о голову Капустина. В этот же момент твари божии напали на нее, вытащили душу, съели сознание, обглодали эмоции, выжрали, как мякоть из спелого фрукта. Где-то наверху лаяла собака, совала морду в могилу, клацала зубами, еще не понимая, что хозяйки больше нет.
Капустин отшвырнул тело девчонки к камням, невероятно ловко, почувствовав новую силу в истлевшем теле, ухватил собаку за морду, сжал так крепко, что хрустнули кости.
Собака взвизгнула от боли и страха. Она запоздало поняла, кто перед ней. Капустин сломал ей передние лапы, легко затащил внутрь и сожрал всю, без остатка. Чужая жизнь бурлила в нем.
«Я теперь снова жив? – спросил Капустин, разглядывая небо над головой – Могу выбраться?»
Нет, дурачок. Выбраться не сможешь. Для этого нам нужно больше силы, а силы нет. Если бы кто-нибудь, вроде твоего старого друга, принес нам камни, дал бы нам плоть, тогда… возможно… Но не сейчас. Наслаждайся тем, что есть. Мы пока еще можем мыслить, а значит, дождемся хороших времен.
Капустину казалось, что в его груди колотится сердце от новых ощущений и радости.
«Есть шанс, что мы выберемся?»
Правильно мыслишь.
Невыносимое чувство беспомощности отступило. Теперь появилась надежда. Нужно просто дождаться.
Капустин ждал еще много лет.
Они с тварями божиими отлавливали случайных людей, которые оказывались рядом.
Раньше было лучше, – жаловались твари божии. – Раньше люди сами приносили нам жертвы – упитанных младенцев, юных девственниц, животных. Страх не выветривался из кенотафа, им можно было дышать. Он просачивался в любую, даже самую крохотную щель между камнями. Никто и никогда не задумывался о том, чтобы искать себе пропитание… Были же времена!
Капустин продолжал ждать.
Время то пролетало незаметно, то вдруг замедляло ход – и в такие моменты Капустин особенно явственно чувствовал собственные одиночество и тоску.
Он проваливался в сны, где мельтешили лица. Выныривал в реальность, ворочался в могиле, которую то заносило снегом, то засыпало камнями и песком. Тесная была могила, ох тесная…
Хотелось выбраться. Но еще больше хотелось вновь почувствовать себя человеком. Капустин боялся, что скоро забудет, каково это. Иногда ему казалось, что он и есть твари божии, голоса в голове, миллионы лиц из темноты. Может быть, так оно и было? Некому было опровергнуть.
В груди теплели камни с узорами.
А затем пришло время, и Капустина откопали.
Найти первый дом было несложно.
Капустин стоял в темноте, прячась от света фонаря, и разглядывал темные окна многоэтажки, задрав голову.
Третий этаж, яркие занавески, две снежинки, налепленные на стекло – и не содранные даже знойным летом. Снежинки радовали и раздражали Капустина.
– А Толик выйдет? – произнес Вано негромко.
Слова эти взмыли в воздух, поднялись к нужному этажу, просочились сквозь открытую форточку.
Где-то в спальне – Капустин знал наверняка – проснулся старый друг Толик.
– Мячик вынеси, Толян. В футбол порежемся у гаражей, – сказал Капустин, выпуская заиндевевшие слова сверкающей цепочкой. – Сигареты захватишь?
У Толика всегда были сигареты. Он таскал их у отца из портсигара, каким-то образом не попадаясь.
Занавеска шевельнулась. В окне показалось заспанное помятое лицо: растрепанные волосы, жиденькая бородка, очки на переносице.
Капустин и Вано хором крикнули ломающимися подростковыми голосами:
– Толик, Толик, алкоголик. Толик парень неплохой, только ссытся и глухой!
Звуки разнеслись по пустынной ночной улице и осели на асфальте, траве, на листьях деревьев сверкающим инеем. Толик отворил окно, высунулся наполовину, подслеповато щурясь, и тут увидел Капустина и Вано. Увидел шляпу из гвоздей, изломанный череп, снег и черноту. Он подался вперед, запутался в занавеске, но не обратил внимания – нелепо, грузно забрался на подоконник с ногами и вывалился наружу, срывая занавеску с петель. Пролетев три этажа, Толик встретился головой с газоном. Резко хрустнули шейные позвонки, безвольное тело распласталось на траве, окутанное занавеской.
– Смачно! – хмыкнул Вано и первым заторопился к Толику.
Капустин неторопливо пошел следом, огибая фонарь. Его пугали мотыльки, кружащиеся в мутном свете вокруг лампы. Как и все насекомые, они только и ждали, как бы полакомиться трупом.
Толик зашевелился и сел. Голова его упала на левое плечо. Очки сломались, кусок стекла рассек кожу под глазом. Вокруг носа расплылись красные кляксы.
Капустин присел перед ним на колено.
– Привет, дружище, – сказал он, аккуратно стирая кровь ладонью. Там, где он касался, кожа Толика покрывалась инеем. – Мячик захватил? А сигареты?
– У меня теперь свои, – глухо отозвался Толик. Голос его – грубый, мужской – сломался на последнем слове.
– Вот и отлично, не нужно больше от бати бегать. Вставай, пойдем смотреть ночь.
Маро. Милая Маро. Она действительно стала красивее.
Капустин провел пальцами по ее щеке, коснулся губ и тут же отдернул – Маро едва не цапнула.
– Ты все такая же мелкая и злая, как взбесившийся чертенок, – сказал Капустин. – А как же влюбленность? Не дождалась меня, понимаю. Столько времени прошло…
Капустин рассчитывал, что сможет повлиять на Маро так же, как на остальных, но то ли энергия узоров на последнем камне истощилась, то ли Маро оказалась сильнее, чем другие: она не слышала зов, даже не проснулась. Пришлось подняться в квартиру. Благо у Вано были ключи. Капустин открыл дверь в спальную комнату и остановился на пороге, разглядывая спящую Маро. Красивая, повзрослевшая. Густые черные волосы разметались по подушке. Еще одна потерянная в прошлом жизнь, не случившееся переплетение судьбы.
– Тили-тили-тесто, – тихонько пропел Капустин. – Жених и невеста. Просыпайся, моя радость, пора идти гулять. Захватим огрызок железной трубы и вышибем из жирдяя дух.
Тут она и зашевелилась. Вано и Толик оказались рядом, схватили за руки, вдавили в кровать, чтоб не сопротивлялась. Маро, проснувшись, забила ногами по матрасу, сбрасывая одеяло.
– Вы кто? Вы… что?
До нее дошло почти сразу. Она вскрикнула и вдруг притихла, бегая взглядом от одного изуродованного лица к другому.
– Мы пришли погулять. Я тут решил собрать старую компанию, тех, с кем тусили когда-то… и кого запечатлел один наш старый приятель. Давай же, присоединяйся! – Капустин подошел, с подростковым любопытством разглядывая большую грудь, красивые округлые бедра, тонкую полоску коротких волосков, убегающую от пупка вниз, под трусики.
А ведь он никогда по-настоящему не видел обнаженную взрослую женщину. Не успел.
– Откуда вы взялись? – Она едва не цапнула его за палец, молодчина. Агрессия так и перла. Ему нужны были в команде агрессивные люди. – Вано, что случилось? Слышишь меня, Вано? Ты же должен был приехать! Мы ждали тебя! Жена, дети, все ждали!
Не понимала, что под оболочкой ее брата притаилась частичка твари божией. А сам Вано больше не был взрослым дальнобойщиком, а был пятнадцатилетним пацаном, который хочет потусить в компании таких же, как он. Потому что жизнь долгая и беззаботная, но вместе с тем такая короткая, что нужно успеть хотя бы немного развлечься.
– Тили-тили-тесто, – произнес Капустин с нажимом, ощущая, как энергия камня начинает высекать искры внутри его гниющего тела. – Посмотри на меня, Маро. Пошли гулять. Зайдем за Сашкой, Ингой, заглянем за старый кинотеатр, где мы обычно сидели у статуи Ленина, а? Хорошо же было. Беззаботно.
Маро вздрогнула. Он провел пальцем по ее шее, оставляя белую полоску инея, опустился ниже, между грудей, к пупку, и еще ниже. Положил ладонь на треугольник трусиков, ощущая пульсирующее тепло. Закрыл глаза и представил, что вместо крови у Маро – лед. Так же, как и его кровь за много лет обратилась в заледеневшую субстанцию. Тепло под трусиками растворилось. Маро громко всхлипнула, дернулась в последней робкой попытке вырваться, и замерла. Тело обмякло.
– У меня есть для тебя рисунок, – сказал Капустин. В глубине истлевшего сознания он мечтал, чтобы Маро осталась такой же красивой и взрослой женщиной, но знал, что сейчас она изменится. Без этого никак. – Жирдяй тебя изуродовал, закачаешься. Испортил всем нам жизнь!
Он достал из кармана плаща тетрадь, открыл на нужной странице. Поднес к глазам Маро, которые густо заросли инеем.