Вот только в то июньское утро он не пришел. После завтрака Элка быстро собрала походный рюкзак, взбежала на пятый этаж. Дверь открыла мама Лёвы, пригласила внутрь. Там, в коридоре, она торопливо объяснила Элке, что сын уехал к бабушке, потому что южный климат ему не подходит, от ужасной жары у Лёвы постоянно кружилась голова, случалась рвота, он стал вялым и плохо соображал. Решено было отвезти его до конца лета обратно на Север, чтобы пришел в себя.
Элка выслушала, а потом отправилась в лес сама. Долго брела между деревьев и кустарников, по знакомым вытоптанным тропинкам, вышла к реке и там, усевшись на гальку, начала плакать. Шум воды заглушал плач. Можно было наплакаться вволю.
Если после исчезновения брата в душе как будто образовался шарик пустоты, то сейчас он лопнул, выпуская ядовитую беспросветную серость. Казалось, в мире больше не осталось никого, кому Элка могла бы доверять.
– Хочешь, поговорим сейчас? Попросим друг у друга прощения?
…Голос Лёвы Выхина раздался едва ли не у самого уха. Элка шевельнулась, повернула голову и посмотрела на бледно-серые одеяла, развешанные вокруг на стульях. Холод отступил, онемение постепенно проходило. Она поднесла правую руку к глазам, пошевелила пальцами, кожа на которых сморщилась и раскраснелась.
– Выйди, Элка, я хочу рассказать все, что не успел. Как скучал и вспоминал. Как боялся вернуться, потому что разбил тебе сердце.
– Врешь ты все, – пробормотала Алла. – Нет тебя больше. Мы выросли и постарели.
Мальчишка рассмеялся, звонко и весело. По одеялам над головой прошла легкая рябь. Появилась тень – настоящая, а не выдуманная – тонкие черные пальцы гладили поверхность одеяла. Им ведь ничего не стоило сломать крепость. Взять и сломать!
Но они не могли. Потому что Выхин каким-то образом создал защиту. Психологическую ли, магическую, не важно. Крепость действительно защищала.
– Нам не о чем разговаривать, – повторила Алла. – Убирайтесь.
Смех прервался. Вместо него раздались десятки голосов одновременно. Детские и взрослые, мужские и женские. Они говорили вразнобой, но чудесным образом сливались в унисон.
– Действительно, зачем мы тратим на тебя время? – Голоса заполнили квартиру, но не проникли в ее голову, не завладели ее мыслями. – Ты невкусная, Элка. В тебе нет ничего больше, никаких эмоций. Только серая пустота да воспоминания. Тьфу, гадость. Счастливо оставаться.
И они замолчали разом. В голове зазвенело от неожиданной тишины. Тут только Алла поняла, что все это время лежала напряженная, готовая вскочить в любую минуту.
Расслабилась. Уронила голову на подушку. Пошевелила ногами, радуясь простым движениям.
Ощущение чужого присутствия прошло. В квартире Выхина снова было пусто, тихо и жарко.
Игнат Викторович услышал, что его кто-то зовет, когда возился с шампиньонами.
Лето выдалось жгучее, жаркое, скупое на дожди, из-за этого любые грибы найти было сложно. Шампиньоны прятались в глубоких густых чащах, где еще сохранялась тень, было влажно и приятно. Эти места надо знать, не всякий добрался бы сюда.
Вот Игнат Викторович знал и добирался. За полвека, проведенные в южном городке – приехал в двадцать лет по срочной службе, да так тут и остался, – он изучил лес вдоль и поперек, отыскал все грибные и ягодные места и мог добыть шампиньонов на ужин даже в самую удушливую жару.
– Дяденька, поделитесь?
Подростковый голос прозвучал из-за деревьев. Игнат Викторович вскинулся, испуганно озираясь. От города он забрел километров на пять и не ожидал здесь кого-то встретить. Туристы в чащи не совались, предпочитая проверенные тропы или места, где можно было беззаботно пожарить шашлык и напиться, не схлопотав при этом тепловой удар.
– У вас много грибов, дяденька, – продолжал ломающийся, с хрипотцой голос. – Дайте парочку, ну чего вам?
– Ты кто такой? – спросил Игнат Викторович. Рюкзак лежал метрах в трех, а в рюкзаке старый шведский нож, еще из Чехословакии. Почему-то подумалось, что нож сейчас не помешает.
– Я тут гулял, заметил вас. А еще давным-давно видел, лет двадцать назад. Вы моложе были. Таскались с рюкзаком через площадь и обратно. Я вас рисовал в тетради, дяденька. Смешной вы такой были, в синих джинсах и дурацкой курточке…
Невидимый подросток звонко рассмеялся. Игнату Викторовичу на миг показалось, что смех рассыпался на несколько разных, помельче, и в этом многоголосье проступили злые, угрожающие нотки.
– Уходи отсюда, нечего тут детям делать.
Смех резко смолк. Игнат Викторович оглядывался, но не видел никого среди деревьев, будто пацанский голос существовал отдельно от обладателя.
– Да вы жадина, дяденька, – сказали из леса. – Жадина соленая, на костре вареная!
Игнат Викторович почувствовал жжение на левой руке, возле локтя, посмотрел: кожа пошла пузырями, вздулась и вдруг разорвалась, выпуская наружу куски белого вареного мяса. Боль ударила в голову, Игнат Викторович закричал, размахивая рукой, пытаясь стряхнуть наваждение. А уже на правой руке вдруг резко разбухли пальцы, как сосиски, и начали лопаться, с треском ломая ногти.
Из леса рассмеялись. Игнат Викторович закрутился волчком, не соображая, что делает, как избавиться от боли, которая сдавила вдруг с невероятной силой. Набухший язык покрылся запеченной коркой и забился в горло.
Игнат Викторович упал, задев корзинку с грибами. Левая нога подрагивала, от нее поднимался к голубому небу тонкий белый дымок. На поляне запахло жареным.
Добрыня не любил гулять с бабушкой. У нее вечно находились какие-то свои дела, которые не совпадали с его делами. То она тащила Добрыню на рынок, где долго выбирала разные овощи, переговаривалась с продавцами, сплетничала с подругами. То брала на прогулку свою соседку, а у той была внучка Милана – на год старше Добрыни. Так вот Милана постоянно капризничала, отбирала игрушки и вообще вела себя как маленькая разбалованная принцесса из мультфильма. Добрыня не знал, что с ней делать, потому что девочек шлепать было нельзя, а обычные слова не помогали…
Вот сегодня бабушке приспичило прогуляться за трассой, вдоль леса. Она очень хотела собрать дикую малину и землянику, чтобы заварить свежий чай. Домашние ягоды не дают такого аромата, говорила бабушка, да и вкус у них другой.
Добрыня плелся следом по старой заросшей обочине, пинал носком кроссовки камешек и мечтал о том, как вернется домой и засядет, наконец, за приставку. Ведь для чего вообще нужны летние каникулы? Правильно, чтобы получать удовольствие от приставок, ютубов, чатов, переписок с друзьями. А не дикую малину тут собирать…
Бабушка шла метрах в трех справа, среди кустов и редких деревьев. Огибала крапиву и высокую траву, иногда останавливалась, складывала ягоды в старый желтый бидон. Сколько они тут еще провозятся, интересно?
– Ба! Попить еще осталось? – затянул Добрыня тоскливо. Слева по трассе промчалась фура, всколыхнувшая плотный горячий воздух.
В этот момент бабушка вдруг пропала. Добрыня готов был поклясться, что только что она была вон там, около кустов – а потом исчезла.
Кто-то громко и звонко рассмеялся. Смех доносился из леса, и, хотя деревья стояли редко, видимость была хорошая, Добрыня никого поблизости не увидел.
– Ба? Ты где? – крикнул он, торопливо спускаясь с обочины вниз, к густо заросшему подлеску.
– Пучеглазая сова! Глаза-то по ложке, а не видит ни крошки! – задорно крикнули из леса.
Добрыня сразу вспомнил старшеклассников, которые каждую перемену тусовались около спортивной площадки и задирали каждого, кто неосторожно проходил мимо. Как-то зимой Добрыня тоже совершил похожую глупость: два высоченных парня схватили его под мышки, содрали портфель и с хохотом подвесили Добрыню за капюшон куртки на деревяшку уличных брусьев. Так он там и болтался с минуту, пытаясь отчаянными воплями перекрыть гогот старшеклассников.
– Гляди прямо! Впереди – яма! – кто-то в лесу тоже захохотал. Теперь Добрыне показалось, что смеются сразу несколько человек, старые и молодые, мужчины и женщины.
Он запнулся, не решаясь спускаться дальше. Увидел бабушку, которая неловко поднималась из кустов, отряхивая сарафан. Она, кажется, споткнулась и упала. Просто упала в кусты, ничего страшного. Желтый бидон валялся рядом, ягоды рассыпались.
– Мы тебя помним, Клавдия Ивановна! – крикнул кто-то сквозь смех. – Из церкви выходила, нелепо крестилась, очень смешно. Скетч на тебя отличный получился, язвительный!
Бабушка вдруг выпрямилась и закричала. Руки метнулись к глазам, и Добрыня увидел на бабушкином лице кровь. Много крови. Бабушка кричала, кричала так громко и страшно, что Добрыня закричал тоже и мгновенно обмочился.
Из леса неторопливо вышло что-то большое и страшное. Жирный двухметровый монстр с тройным подбородком, заплывшими глазами, с огромными ручищами и короткой мощной шеей. Рядом с ним крутился монстр поменьше, но тоже очень страшный. Он походил на сгоревшего заживо человека: лицо было покрыто многочисленными шрамами.
– Идемте с нами, Клавдия Ивановна, идемте молиться правильным вещам, – сказал двухметровый монстр тем самым подростковым голосом.
Бабушка перестала кричать и упала на колени. Но Добрыня больше не хотел бежать ей на помощь. Он побежал в другую сторону – поскальзываясь на траве. Побежал в город, к родителям, прятаться, подальше и навсегда.
Капустин сразу привык к крикам ужаса. Даже так: ему изначально было плевать.
Люди разбегались в стороны, что-то кричали, кому-то звонили. Детишки писались в штанишки (да и взрослые почти наверняка, не так ли?). Какой-то нервный велосипедист едва не протаранил Маро, но вовремя съехал с тротуара в кювет, да там и остался.
Что нам эти люди сейчас?
У нас есть цель. Как в умных книгах пишут? Вижу цель – не вижу препятствий!
И мы не видим!
Жрать хочется, а не вот это вот все. Сил нет!
Вдалеке выла сирена. Скоро в маленьком южном городке будет не продохнуть от полицейских, Росгвардии, ОМОНа, спецназа, ФСБ, МВД – от всех силовых ведомств, в общем, кто примчится на зов перепуганных жителей и туристов.