27.
Успех выставки в Осаке подтвердил увлеченность публики метаболистской эстетикой – по крайней мере, в тех ограниченных, доступных пониманию объемах, в каких она была представлена на выставке. Нельзя сказать, что полная программа метаболистов вызывала полное приятие. И все же метаболисты купались в лучах славы. В 1972 году на склоне холма с видом на море в Каруидзаве, префектура Нагано, Курокава построил собственный капсульный курорт «Хаус К». Проект сразу же попал на первые страницы журналов. Тот же архитектор построил первое и единственное метаболистское жилое здание, капсульную башню «Накагин» в центре Токио. Известность архитектора продолжала расти. В феврале 1974 года интервью с Курокавой появилось в японском издании «Плейбоя». За пределами Японии метаболистская программа достигла пика архитектурной известности в 1971 году, когда Ричард Роджерс, Ренцо Пиано и Джанфранко Франкини победили в конкурсе проектов строительства колоссального Центра Помпиду в самом сердце Парижа. Яркое противоречивое строение как будто сошло прямо с рисунков «Аркигрэм» – вывернутое наизнанку здание с диагональными стальными рамами, внешними эскалаторами, яркими трубами, выставленными напоказ и закодированными с помощью цвета механическими системами, невесомыми интерьерами и полной прозрачностью. Несмотря на явный скептицизм многих критиков, само здание и оживленная уличная жизнь площади Бобур сразу же понравились парижанам. Центр Помпиду стал ярким символом того, что Бенэм называл «институциализацией мегаструктуры», которая достигла пика в 70-е годы, когда массово стали появляться более унылые бетонные здания, строившиеся преимущественно для университетов в Соединенных Штатах, Канаде, Великобритании, Германии и других странах мира28.
Где-то в промежутке между успехами «Экспо-70» в Осаке и Центра Помпиду маятник начал двигаться в обратном направлении. Гипотетические проекты архитектурного авангарда уже достигли пределов абсурда. Финальной точкой стал проект 1969 года британских архитекторов Майка Митчелла и Дейва Баутвелла, опубликованный в журнале «Domus». Комплексный город представлял собой единое здание, вытянувшееся по прямой от Сан-Франциско до Нью-Йорка. В нем должно было располагаться абсолютно все, а остальная часть Северной Америки могла остаться нетронутой человеком29. И когда истеблишмент уже свыкся с концепцией мегаструктур, радикалы начали искать выходы. Сезар Пелли, уже предложивший немало монументальных проектов, в том числе и здание, окутывающее вершину гор в Лос-Анджелесе, презрительно фыркал: «Единственная причина существования мегаструктур – это амбиции архитекторов»30. Растущий скептицизм в отношении послевоенной веры в технологию сочетался с сомнениями относительно модели партнерства правительств и бизнеса, которая существовала уже несколько десятилетий. Людям перестало нравиться то, что место индивидуума в обществе может быть заменено гигатскими проектами, навязываемыми из центра. Собственной капсулы стало недостаточно. Масштабы ушли в прошлое. Технооптимизм сменился техноскептицизмом. Арата Исодзаки, который работал вместе с метаболистами, но никогда не присоединялся к ним официально, считал, что его коллеги были «слишком оптимистичны. Они действительно верили в технологию и массовое производство; они верили в системную урбанистическую инфраструктуру и развитие. Метаболисты не испытывали скептицизма в отношении своей утопии»31. Масштабы еще более усиливали проблемы окружающей среды. В этот период стали массово появляться статьи и книги под тревожными названиями – «Безмолвная весна» (1962), «Популяционная бомба» (1968), «Пределы роста» (1972) и «Малое прекрасно» (1973). Движения за гражданские права и независимость, студенческие волнения и призывы к глубоким социальным и экономическим переменам постоянно критиковали современную архитектуру. Список тех, кто ненавидел мегаструктуры, предложенные Бенэмом, показывает широкие масштабы культурного сдвига:
«Для детей цветов, тех, кто жил в пустынных коммунах, городских партизан, общественных активистов, политизированных сквоттеров, “Черных пантер”[5], ценящих комфорт и удобства представителей среднего класса и сторонников сохранения исторического наследства, маркузианцев, радикалов из художественных школ и участников майских уличных демонстраций мегаструктура – это почти идеальный символ либерально-капиталистического угнетения. Такая структура обречена еще до того, как у нее появится шанс реализоваться».
Экономический кризис 70-х годов и нефтяной шок 1973–1974 годов положили конец оптимистическим настроениям. Для Японии нефтяное эмбарго стало суровым пробуждением: японское экономическое чудо целиком и полностью зависело от «черной крови» – ближневосточной нефти. Пробуждение оказалось таким же пугающим, как цунами, землетрясение или бомбардировка. В результате этого в Японии и других странах мира программы техноэкологического градостроительства были свернуты. Но в полном отрицании альтернативной культуры создателей мегаструктур были два примечательных исключения. Первым таким исключением стал родившийся в Италии архитектор Паоло Солери, который какое-то время был учеником Фрэнка Ллойда Райта в мастерской Талиесин-Вест, а затем разработал собственный монументальный проект «Аркология» в пустыне Аризоны. Вертикальные бетонные супергорода Солери символизировали функционализм Ле Корбюзье, доведенный до уровня научной фантастики. Эти города более походили на космические колонии, чем на земные поселения. И все же именно Солери стал истинным гуру движения за возврат к земле. Отчасти это диктовалось его стремлением сократить урбанистическое присутствие человека на земле с помощью зданий, устремленных вверх, а отчасти было результатом неудачной попытки постройки настоящей Утопии в пустыне Аризоны – города Аркосанти. Этот проект был настолько неудачным, что самому архитектору и его ученикам пришлось даже продать специально сделанные для города керамические колокола. Вторым исключением был Бакминстер Фуллер, предложивший воспринимать Землю как космический корабль с ограниченными ресурсами. Это его предложение стало философской основой альтернативной культуры, а геодезические купола стали домами для десятков тысяч людей во всем мире.
В конце концов градостроительные идеи метаболистов почти не оказали видимого влияния на Японию, которая продолжала развиваться фрагментарным, случайным образом, что объяснялось старой системой землевладения и постоянно возрастающей стоимостью земли. Страна развивалась традиционным для послевоенного времени образом. Несколько реальных построек, которые можно было бы назвать метаболистскими, явно показали слабости данной концепции, и главной из них стал тот факт, что со временем бетон разрушается. Самое культовое здание Курокавы, капсульное здание Накагин, все еще стоит в центре Токио, как магнитом притягивая к себе архитектурных туристов. Колхас и Обрист назвали его «одиноким путешественником во времени, пришедшим из предотвращенного будущего»3233. Спустя более сорока лет после реализации этого проекта «путешествие во времени» совершили два португальских архитектора. Они решили пожить внутри метаболистской мечты. «Нам казалось, – вспоминали они, – что мы живем в чем-то среднем между отелем и научным экспериментом»34.
Однако слухи о смерти мегаструктурной эпохи были весьма преувеличены. Суровая эстетика и искусство строительства из стали и бетона были развиты и доведены до истинного совершенства в архитектуре Араты Исодзаки, Фумихико Маки, Киёнори Кикутакэ и других членов группы 1960 года, а также в творчестве более молодых мастеров, среди которых можно выделить Тадао Андо и бывших помощников Кикутакэ, Тойо Ито и Ицуко Хасегаву. Трое из этих шести архитекторов (Маки, Андо и Ито) получили престижную Притцкеровскую премию в области архитектуры. По иронии судьбы, после 1973 года многие известные метаболисты повернулись в сторону развивающихся стран. Они стали участвовать в модернизации нефтяных государств, которые показали Японии ее уязвимость, активно работали в получивших независимость странах Африки и исламской Азии. Там они проектировали, а порой и строили стадионы, аэропорты, университеты, здания парламентов, дворцы, посольства, отели, курорты и разрабатывали градостроительные планы. По своей амбициозности, масштабу, технической сложности и качеству систем экологического контроля многие эти проекты серьезно превосходили все то, что архитекторам удалось сделать в Японии.
Реально существующие мегаструктуры стали активно появляться в 70-е годы. Самым ярким их примером стали морские нефтяные платформы, в которых реализовались самые смелые мечты метаболистов. Это были огромные города из стали и бетона, построенные на искусственной земле или плавающие в океанах, самодостаточные, обеспечивающие себя электроэнергией и опресняющие воду. Такие платформы собирались из готовых блоков, могли приспосабливаться к условиям окружающей среды и были гибкими. Они в точности соответствовали описанию Морского города, которое Кикутакэ дал в 1958 году: «переносные, автономные, обладающие системой климат-контроля». В 1973 году была изготовлена первая в мире морская платформа, которую установили на разработках Экофиск в Северном море близ берегов Норвегии. Платформу изготовила компания Phillips Petroleum, а разрабатывала ее компания Ove Arup Group, та же самая, что проектировала Центр Помпиду. В начале 70-х годов Кикутакэ возглавил группу исследователей в Гавайском университете, работавших над проектом Акваполиса. Этот плавучий город выглядел в точности как нефтяная платформа. Акваполис был построен в Хиросиме в 1975 году, его отбуксировали на 1000 километров в Окинаву, где он стал японским павильоном на выставке «Экспо-75», организованной в ознаменование возвращения Соединенными Штатами Окинавы Японии. Павильон установили в море и пирсом соединили с островом. Размеры Акваполиса составляли 100 х 100 метров. В павильоне имелся банкетный зал, офисы, выставочные залы, отделение почты и жилье для 40 человек. Хотя Япония не имела собственной нефти, страна активно разрабатывала и строила морские нефтяные платформы и способствовала широкому их распространению.