И вот она едет в первоклассном пульмановском вагоне — до самого Мемфиса.
Сидя на своем полукомфортабельном месте, Мерси стала свидетелем десятка душераздирающих расставаний и пары формальных прощаний — и вспомнила, как человек, которого она любила, уходил на войну. Вздрогнув при мысли о недавнем сне, она прикрыла глаза, пытаясь думать о другом — впрочем, безуспешно.
Много времени прошло с тех пор, как она в последний раз видела Филиппа, и вот теперь не смогла увидеть его снова. Казалось бы, его лицо, его голос должны были крепко — накрепко запечатлеться в ее сознании, но, как ни странно, эти воспоминания улетучились, оставив вместо себя горькую неуютную пустоту. Интересно, потускнели бы они в конечном счете, если бы у нее было время как следует оплакать мужа, или смягчились бы и стали более приятными? Такими, на которые легче смотреть со стороны. Сгладились бы, подобно жемчужине или обкатанной волнами гальке?
Мерси обвела взглядом вагон, полный удобно разместившихся женщин среднего класса, чьи фигуры разнились точно так же, как их годы. Еще в вагоне было несколько хмурых ребятишек, по велению матушек держащих пока язык за зубами и старающихся прочувствовать серьезность поездки.
Первые два часа пути из форта Чаттануга в Мемфис прошли скучно, все пассажиры сидели смирно, дожидаясь прибытия к месту назначения и тайно мечтая о каком-нибудь развлечении. На третьем часу кто-то похлопал Мерси по плечу. Обернувшись, она уставилась в лицо мулатки лет сорока или чуть больше.
Платье на ней было много лучше всего того, чем когда-либо владела Мерси, и пахла женщина жасмином — или чем-то вроде того. Прическу из заплетенных в косы волос венчала шляпка, сидящая так плотно, что ее едва ли можно было бы сбить — пусть даже и палкой.
— Прошу прощения, — сказала женщина. — Мне не хотелось вас беспокоить, но я подумала, не медсестра ли вы? Я видела ваши плащ и сумку.
— Да, я медсестра.
— С поля боя?
— Не намеренно, — ответила Мерси. — Но я была там, буквально вчера ночью.
Поезд задрожал, набирая скорость для подъема на невысокий склон. Женщина вздрогнула вместе с ним и спросила:
— Можно присесть тут, всего на секунду?
— Почему бы и нет, — кивнула Мерси, хотя и не сомневалась, что большинство ее попутчиков могли бы придумать массу причин, почему «нет». В данный момент одни женщины передвигали или поправляли свой багаж, делая вид, что не смотрят в их сторону, а другие демонстративно пялились на них. Тем не менее Мерси указала на пустое кресло рядом с собой.
Однако женщина осталась стоять.
— Меня зовут Агата Хайд, я еду в Мемфис к брату. Мой сын — он в следующем вагоне — все утро, пока мы собирались, дурачился и упал с лестницы. Боюсь, не сломал ли он ногу. Ногу мы забинтовали и поспешили на поезд, чтобы не опоздать, но он все время плачет, и нога ужасно распухла. Я надеялась, возможно, вы не отказались бы взглянуть.
— Миссис… миссис Хайд, — начала Мерси, — я не врач, и…
— Я могу заплатить, — быстро проговорила мулатка. — Я понимаю, в какое положение ставлю вас, но мой мальчик, он всего лишь дитя, и мысль о том, что он вырастет хромым только потому, что мы не знаем, как зафиксировать кости, а цветного доктора не найти до самого Мемфиса, мне невыносима.
Мерси открыла рот, чтобы сказать, что деньги тут ни при чем, но на самом деле именно упоминание о деньгах помогло ей ответить:
— Хорошо, полагаю, я могу посмотреть. Однако ничего не обещаю.
Кто-то в задней части вагона пробормотал: «Это честно», но никто больше не произнес ни слова, когда Мерси, подхватив сумку, проследовала за мулаткой в соседний вагон.
Этот вагон по сравнению с первым казался полупустым. Оттенок кожи здешних пассажиров варьировался от цвета ирисок до чернильно-черного, и представлены были, похоже, все классы — от рабочего до бездельников. И снова тут были в основном женщины и дети, хотя сзади собралось несколько стариков. Они играли в шахматы, пристроив доску на покачивающемся сиденье. Все уставились на нее с любопытством. Мерси напряглась, но сказала:
— Здравствуйте.
Кто-то ответил ей, кто-то промолчал.
Миссис Хайд провела Мерси к угловому ряду, где сидели двое коричневых детишек в накрахмаленных до хруста воскресных костюмчиках. У одного из них, скрестившего на груди ручки, на щеках подсыхали дорожки слез. Нога его была замотана так, что под бинтами вполне могла прятаться шляпная картонка.
Мерси присела на лавку рядом и обратилась к мальчику:
— Привет, э-э-э…
— Его зовут Чарльз.
— Значит, Чарльз. Привет, Чарльз, я сестра Мерси. Твоя мама попросила меня взглянуть на твою ногу. Ты не против?
Мальчик провел тыльной стороной ладони под носом, вытирая сопли, и скосился на девушку. Чарльзу было лет семь-восемь, и выглядел он сердитым, как любой мальчишка, которому так замотали ногу. Но паренек кивнул, и Мерси улыбнулась ему:
— Хорошо. Это хорошо.
Дети не относились к категории ее любимых пациентов, однако врачи в Робертсоне не раз говорили, что взрослые часто ведут себя много хуже малышей. Мерси с ними не спорила, но с детьми она общалась мало, разве что с ребятишками других медсестер или сыновьями вдов или жен калек, явившихся в госпиталь навестить своих. Маленькие цветные дети находились вне сферы ее опыта, а уж маленькие цветные дети с обеспеченными родителями — тем паче.
Но какая разница, решила она, сломанная нога — это сломанная нога, и ни к чему ребенку страдать, если она может хоть чем-то помочь.
Так что она старалась игнорировать назойливо-любопытные взгляды, сопровождавшие каждое ее движение. Вскоре Мерси пришла к заключению, что в цветном вагоне она неуместна точно так же, как и в вагоне для богатеев, среди дам из высшего класса, не работавших и дня в своей жизни; с их надутыми отпрысками и задранными носами.
Повернувшись к Чарльзу, она снова заговорила:
— Послушай, я собираюсь взять твою ногу и положить себе на колени, понимаешь? — И, подкрепляя слова делом, она принялась разматывать полосы ткани, спеленавшей детскую ножку.
— Спасибо, что тратите на нас свое время, — сказала миссис Хайд. — Знаю, вы просто путешествуете, а не на службе, и, как я уже говорила, я отплачу за услугу. В этом поезде нет врача, но, даже если бы он и был, не уверена, что он стал бы возиться с нами. Но я подумала, что, может, другая женщина…
— Я понимаю, — кивнула Мерси потому, что действительно понимала, и еще потому, что не знала, что еще сказать в ответ.
— А у вас есть свои дети?
— Нет. Мой муж умер вскоре после того, как мы поженились. У нас не было детей.
— Простите, — вздохнула миссис Хайд. — Он погиб на войне?
Мерси кивнула, и вдруг, оттого что ей так давно хотелось это сказать и не было никого, кому можно бы было сказать, она хрипло прошептала:
— Он был из Кентукки. И умер в Андерсонвилле.
Отшатнувшись, миссис Хайд пробормотала:
— Но вы… вы же…
— Я работала в госпитале конфедератов в Ричмонде. Штопала серых.
— О господи! — вздохнула женщина. — Какие… — она помедлила, — сложные времена. Мне жаль вашего янки, — тихо сказала она, — но я рада, что вы сейчас тут, в поезде, и я искренне благодарна вам.
Мерси наконец-то добралась до конца бинта. Размотанная нога, конечно, страшно пострадала, это было очевидно. Она сильно распухла, а стоило Мерси коснуться кожи, у Чарльза из глаз вновь брызнули слезы.
— Так что все-таки с ним случилось? — решила уточнить Мерси.
Миссис Хайд нахмурилась, и мальчик ответил матери угрюмой гримасой, выпятив нижнюю губу.
— Он гонялся за сестрой и упал с лестницы. А если бы надел ботинки, как я ему говорила, то, может, и не поскользнулся бы.
— Она взяла мой… — начал Чарльз.
— Мне это безразлично, — перебила его мать, интонацией подчеркивая каждое слово, как бы говоря сыну, что время споров давно прошло. — Ты и сам знаешь.
— Ой!
— Извини, милый. — Мерси приподняла пострадавшую ногу и принялась разглядывать ее под всеми возможными углами, прежде чем сказать: — Может, я и ошибаюсь, но… — она снова вгляделась и надавила на багровую плоть, невзирая на протесты мальчика, — это не худшее из того, что мне доводилось видеть. Думаю, у него треснуло несколько маленьких косточек вот тут, на подъеме стопы, а одна, возможно, и сломалась. Но могло быть и хуже. Если бы Чарльз повредил щиколотку, нога заживала бы куда тяжелее. А здесь, — она показала пострадавшее место, — многого и не сделаешь. Нужно только забинтовать ногу потуже и не позволять ему ступать на нее, если получится. А когда косточки срастутся, на походке это не отразится, как было бы, если бы речь шла о суставе.
— Вы мне покажете, как правильно перевязать?
Мерси кивнула и потянулась к сумке.
— У меня есть немного ивового экстракта. Я вам дам. Он не ускорит заживление, но снимет боль и опухоль. — Потом она разгладила самодельный бинт миссис Хайд и оторвала половину. — Если бинтовать правильно, — объяснила медсестра, — понадобится примерно столько.
Она распрямила ногу мальчика. Чарльз всхлипнул и закусил кожу на руке.
Мерси наматывала тряпицу туго, но не настолько, чтобы перекрыть кровоток. Забинтовав ступню и щиколотку, она попросила миссис Хайд подержать конец повязки и снова принялась рыться в сумке. Отыскав пару английских булавок, она закрепила бинт и опустила ногу мальчика.
Миссис Хайд проворковала что-то ободряющее, говоря, каким молодцом держался сын, и потянулась к сумке, которую прижимала к себе ее дочь.
— Большое спасибо, сестра… Позвольте, я загляну в свой фонд дорожных расходов и…
Но Мерси покачала головой — она давно уже все для себя решила.
— Спасибо, не надо. Это необязательно. Я только перевязала ему ногу. Невелик труд, и с мальчиком все будет в порядке.
— Пожалуйста, я настаиваю!
Но Мерси, что-то бормоча, поднялась, чтобы уйти, и миссис Хайд, вздохнув, сдалась.
— Что ж, не хотите брать денег — не надо. Но послушайте, дорогая, — сказала она, и Мерси подумала, что слова эти из уст темнокожей женщины звучат странновато, пусть она чуть ли не годится Мерси в матери. — Почти все здесь едут до Мемфиса. И вы тоже, верно?