§ 1. Изменения в служебном распорядке
Петрограда “стали доходить чрезвычайно тревожные слухи. Они говорили о каком-то перевороте, об отречении государя… Наконец железнодорожное сообщение с Петроградом прервалось. Всякие слухи прекратились, и дальнейшие сведения стали поступать только через штаб флота…”.*525 Слухи, о которых упомянул Г. К. Граф, доходили преимущественно через возвращавшихся из отпусков членов экипажей. Нам известна, ло меньшей мере, одна группа нижних чинов, приехавших с 26 по 28 февраля. По данным Д.А. Гаркавенко в неё входили 7 матросов, в том числе 4 с “Полтавы”.*526 Вероятно, эта группа не была единственной. К тому же кое- что можно было выяснить на берегу, ведь ограничений на увольнения не вводилось.
Информация, поступавшая на корабли, будоражила команды. Косвенно об этом свидетельствует падение дисциплины на кораблях, в том числе и на линейных кораблях 1-й бригады. Так, на “Севастополе” 28 февраля матросы И. Ченцов и К. Кириллин отказались повиноваться приказу офицера. Когда они были арестованы и посажены под замок, то принялись танцевать. Это видели часовой и караульный унтер-офицер, которые “не только не приняли мер к прекращению подобного поведения, но и поощряли их всевозможными выкриками”.*527
Неопределённость могла рано или поздно привести к открытому неповиновению. Понимали это и в штабе бригады, и в штабе флота. Поэтому с раннего утра 28 февраля командующий флотом начал объезжать корабли, стоявшие на рейде. Первым стал “Петропавловск”, куда А.И. Непенин прибыл в 9 ч. Ю мин. утра.*528 Когда команда была построена, командующий обратился к матросам и офицерам с речью о положении в столице, о беспорядках, имевших место, о возможности со стороны немцев внезапного нападения. Свою речь он завершил призывом к спокойствию, нормальному несению службы и повышенной дисциплине. Затем, в 9 ч. 50 мин., Непенин отправился на “Россию”, флагманский крейсер 2-й бригады.*529
Почти тотчас же поступил приказ из штаба: “Бригада переходит на восьмичасовую готовность. Поэтому:
1. Увольнения команды на берег не позднее, чем до семи часов вечера. С нетчиков строжайше взыскивать.
2. На каждом корабле иметь вооружённый взвод из 24-х человек при 2 унтер-офицерах и офицере, пулемет.
3. Усилить вахтенную, караульную и палубную службы.
4. Офицерам увольнения запрещаются.
5. После семи часов нижних чинов разрешается посылать в город только по служебной необходимости.
6. Усилить надзор за мастеровыми и посторонними лицами.
7. Офицерам иметь при себе электрические фонари и прочее.
8. О малейших недоразумениях сообщать адмиралу днём и ночью.
9. Все распоряжения из Ставки Верховного Главнокомандующего будут немедленно сообщаться командам.
10. В первые же дни [марта — Д. Б.] произвести тревоги”.*530
Для ознакомления с этим приказом на “Петропавловск” были вызваны командиры “Севастополя”, “Полтавы” и “Гангута”. Совещание начальника бригады и командиров кораблей длилось, согласно флагманскому историческому журналу бригады*531, с 10 до 10 ч. 35 мин. Потом они разъехались по своим кораблям. По данным вахтенных журналов кораблей приказ и обращение адмирала были объявлены командам с 11 ч. 20 мин. (на “Севастополе”) по 11 ч. 35 мин. (на “Гангуте”).*532
Цель приказа в контексте происходивших событий, на наш взгляд, ясна. Во-первых, предполагалось таким образом “подтянуть” дисциплину среди команд. Во- вторых, у командиров были развязаны руки в отношении присутствия на корабле посторонних лиц, которые при приведении его в боевую готовность были обязаны сойти на берег. B-гретьих, присутствие на кораблях вооружённых взводов предостерегало от попытки вооружённого мятежа. Наконец, в-четвёртых, ограничение пребывания матросов на берегу должно было, по-видимому, уменьшить возможности общения их с “нежелательным элементом” — солдатами и рабочими. Ограничение свободного времени путём проведения учебных боевых тревог имело ту же цель.
Необходимым в такой обстановке являлось преодоление информационного вакуума. Поэтому вечером 28 февраля в штаб 1-й бригады от командующего флотом была прислана телеграмма № 228/оп: “Предписываю объявить командам: последние дни в Петрограде произошла забастовка и беспорядки на почве недостатка пищи и подозрения некоторых лиц в измене, чем могло быть нарушено доведение войны до победы. Произошли перемены в составе Совета Министров, который принимает меры к прекращению беспорядков и подвозу необходимых продуктов. Объявляю об этом командам, чтобы они узнали об этом от меня, а не из посторонних рук. Требую полного усиления боевой готовности, ибо возможно, что неприятель, получив преувеличенные сведения о беспорядках, попытается тем или иным путём воспользоваться положением”.*533
Около 11 ч. утра на другой день М.К. Бахирев был срочно вызван на “Кречет” к командующему на совещание.*534 Оказалось, что незадолго перед тем А.И. Непенин получил телеграмму от председателя Государственной думы М.В. Родзянко. В ней сообщалось, что восстание в Петрограде разрастается, правительство не может ничего сделать, и Государственная дума образовала Временный Комитет, взявший власть в свои руки для наведения порядка. Родзянко просил командующего Балтийским флотом дать незамедлительный ответ, признаёт ли он полномочия Временного Комитета. После долгих раздумий тот послал утвердительный ответ. Об этом А.И. Непенин объявил и добавил, что если кто-то не согласен с подобным решением, то он просит зайти потом к нему в каюту. Единственным так поступившим был начальник 1-й бригады линейных кораблей. Он заявил, что остаётся верен присяге, а потому не считает возможным продолжать службу, и просил освободить его от занимаемой должности. Командующий флотом с трудом уговорил М.К. Бахирева продолжить службу до конца войны.*535
После возвращения на “Петропавловск” он пригласил к себе командиров кораблей бригады, сообщив им о состоявшемся совещании флагманов, а также о своей позиции. Затем он предложил начать проведение с личным составом учебного отражения боевой тревоги, согласно приказу А.И. Непенина. Весь остаток дня был посвящен этому — проверке боевого расписания (на “Севастополе” и “Петропавловске” успели провести и учебное отражение пожарной тревоги). Никаких тревожных событий на линкорах не зафиксировано. Вечером на кораблях был зачитан приказ командующего флотом № 156, где сообщалось о вышеупомянутой телеграмме председателя Государственной думы и ответ на неё командующего, с тем, чтобы ещё больше успокоить нижних чинов.*536
Однако в это время драматические события стали затрагивать и Балтийский флот. Своеобразным “зачинщиком” стал наиболее близкий к эпицентру революции Кронштадт. В 23 ч. 30 мин. военный губернатор Кронштадта адмирал Р.Н. Вирен сообщил в Морской Генеральный Штаб о начавшихся беспорядках. Из МГШ в ответ прислали телеграмму о наведении Временным Комитетом Государственной думы порядка в столице и возвращении войск в казармы.*537 Тем временем на сторону восставших частей гарнизона перешли команды учебных морских рот и судов, стоявших в Кронштадте. Началось восстание, в ходе которого существовавшая администрация была разгромлена: погибло около 40 морских офицеров, в том числе Р.Н. Вирен и начальник штаба Кронштадтского порта контр-адмирал А.Г. Бутаков.*538 Связь с Кронштадтом командование флотом утратило, и А.И. Непенин обратился за помощью к М.В. Родзянко.*539
2 марта на “Петропавловске” было проведено ещё одно совещание, в котором участвовали сам начальник 1-й бригады линейных кораблей, его штаб и командиры судов бригады: капитан I ранга П.П. Владиславлев — “Севастополя”, капитан I ранга С.В. Зарубаев — “Полтавы”, капитан I ранга П.П. Палецкий — “Гангута”. Капитан I ранга М.А. Беренс, недавно вступивший в командование “Петропавловском”, находился в командировке в Петрограде, поэтому его заменял старший офицер корабля — старший лейтенант барон Г.Э. Зальца.*540
Сама частота этих совещаний (раньше они проводились по данным флагманского исторического журнала, не чаще раза в неделю) свидетельствует о повышенном внимании командования к делам на кораблях. Это, возможно, впоследствии позволит избежать такого поворота событий, как на 2-й бригаде линейных кораблей, где упоминания о подобных совещаниях не обнаружены. Особо хотелось бы выделить в такой обстановке поведение командира “Гангута”. Капитан I ранга П.П. Палецкий в 15 ч. провёл большой сбор команды и объявил о положении в тылу, а также и о событиях, произошедших 1 марта в Кронштадте.*541
Тем не менее, положение было неспокойным, о чём говорит и приказ командующего флотом, объявленный на всех кораблях в телеграмме № 258/оп от 2 марта: “Приказываю поддерживать Исполнительный Комитет Государственной Думы, о чём донёс в Ставку для доклада Государю Императору. Это же приказываю объявить населению и рабочим”.*542
Начальник штаба 1-й бригады линейных кораблей капитан 1 ранга А. П. Зеленой
Командующий упорно искал пути к недопущению беспорядков. В Ревеле ситуация уже вышла из-под контроля командования, когда матросы крейсера “Олег” присоединились к шествию рабочих, а затем разгромили тюрьму “Толстая Маргарита”.
3 марта рано утром в штабе получили текст манифеста Николая II о передаче прав на трон Михаилу Александровичу и о назначении великого князя Николая Николаевича главнокомандующим. А.И. Непенин, верный своему принципу сообщать командам кораблей все новости незамедлительно, собирался поступить аналогичным образом и в данном случае. Согласно данным А.В. Смолина, сразу после получения текста манифеста в штабе флота был подготовлен соответствующий приказ.*543 Но из Петрограда пришло указание обождать. Остаётся только гадать, чем руководствовались те, кто его отдал. Д.А. Гаркавенко, например, полагал, что думцы “просто струсили”. А.Б. Николаев, исходя из общего контекста деятельности в это время ВКГД и в особенности М.В. Родзянко, считает, что все действия направлялись на недопущение воцарения Михаила Александровича. При этом сам Комитет мог превратиться в верховный орган управления Россией.*544 В любом случае это решение имело политические основания и оказало большое влияние на дальнейший ход событий. В ответ А.И. Непенин телеграфировал: “В Гельсингфорсе задержал, пытаюсь задержать в Абозиции и Монзиции [Або-Оландской и Моонзундской укреплённых позициях — Д.Б.*545
Возможные негативные последствия предвидели в штабе 1-й бригады линейных кораблей, поэтому М.К. Бахирев в течение двух с половиной часов созвал сразу два совещания командиров дредноутов. На них он изложил своё мнение об этом, но заключил, что нужно подчиняться приказам командования.*546 Время уходило.
Днём, наконец, было решено объявить о деятельности Временного комитета Государственной думы. Чуть позднее объявили и об образовании Временного правительства (нового кабинета министров), но умолчали об отречении Николая II.
К этому следует добавить ещё одно обстоятельство — знаменитый Приказ № 1 Петроградского Совета, разрешавший создание выборных организаций в армии и на флоте — комитетов. Документ этот, распространявшийся только на части Петроградского округа, стал самовольно приводиться в исполнение и в других воинских частях. Именно днём 3 марта на корабли стала просачиваться информация об этом приказе. Можно согласиться с мнением Д.И. Иванова, что “это и решило судьбу флота”.*547 Теперь, конечно же, можно было обвинять командиров и офицеров в утаивании от своих экипажей правды.
Между 15 и 16 ч. 3 марта в Свеаборге состоялось собрание. Возможно, произошло оно после того, как попытка матросов Береговой роты выйти с красными флагами к кораблям была пресечена командующим.*548 На нем присутствовали, по-видимому, солдаты и матросы нескольких частей. По воспоминаниям матроса Береговой роты И. Саловова, среди них были матросы с линейного корабля “Андрей Первозванный”.*549 Машинный унтер-офицер I статьи крейсера “Громовой” М. Конин назвал в числе находившихся там моряков команд линкоров "‘Император Павел I” и “Петропавловск”.*550 Таким образом, экипажи линейных кораблей 1-й бригады могли заранее знать об отречении императора и быть готовыми к выступлению.
Однако версия о том, что дальнейшие события были запланированными, не может считаться бесспорной. О спонтанности выступления в ночь с 3 на 4 марта свидетельствует дневниковая запись машинного унтер- офицера миноносца № 215 П. Свистулёва, приведенная Е.Ю. Дубровской: “В 5 час. был на митинге за Петроградским мостом, на котором вынесено решение о восстании флота ввиду неосведомленности о происходящих событиях в Петрограде… Восстание назначено в 7 час. утра 4 марта. В 8 час. вечера 3 марта получено сообщение и вспыхнувшем восстании на броненосце “Андрей Первозванный””.*551 Писарь с крейсера “Россия” К. Полевечко в воспоминаниях указал: “Вечером около 7 ч. на рейде, где стояли корабли, неожиданно стали раздаваться частые винтовочные и револьверные выстрелы и крики людей…”.*552
Решение А.И. Неиенина на свой страх и риск объявить на кораблях об отречении Николая и о назначении нового главнокомандующего мало что изменило — матросы знали об этом. Следовательно, что-то изменить, исправить было уже слишком поздно.
Около 17 ч. М.К. Бахирев получил распоряжение из штаба флота огласить текст отречения. Он созвал третье за этот день совещание командиров судов бригады и объявил о приказе командующего флотом. В 17 ч. 20 мин. совещание окончилось, командиры разъехались по кораблям. Матросы бригады официально узнали обо всём не позднее, чем через 25 мин. после окончания совещания. По данным вахтенных журналов, на “Гангуте” это произошло в 17 ч.45 мин., на “Севастополе” — в 17 ч. 40 мин., на “Петропавловске” — в 17 ч. 30 мин.*553 Тот факт, что Д.И. Иванов, служивший на “Гангуте”, ни словом не обмолвился об этом, подтверждает, что команда и так всё знала. Об этом же косвенно свидетельствует и командир линкора “Андрей Первозванный” капитан I ранга Г.О. Гадд: “Через 2 дня [3 марта — Д.Б.] был получен акт государя императора и объявлен команде. Все эти известия она приняла спокойно”.*554 Стремительно изменившийся психологический климат точнее всего сумел передать С.С. Хесин, заметивший: “Всего лишь в течение нескольких часов на корабле образовались два лагеря: один — офицеры с подорванной моралью…, другой — матросы, утратившие дисциплину, едва лишь стало известно об отречении государя”.*555 Своеобразная самоподготовка, имеющая место перед всяким проявлением неповиновения, произошла именно в этот период.
За ней и последовал взрыв. Около 19 ч. началось восстание на “Императоре Павле I”. Практически сразу были убиты старший офицер линкора старший лейтенант В.А. Яновский, штурман лейтенант В.К. Ланге, лейтенант Н.Н. Савинский, мичмана М.Р. Шиманский и А.Г. Булич. Одновременно с “Андрея Первозванного” раздались выстрелы по начальнику бригады контр-адмиралу А.К. Небольсину, отправившемуся в штаб флота. Когда он попытался вернуться на корабль, то на сходне был застрелен. Следующей жертвой стал вахтенный офицер мичман А.Г. Бубнов. Офицеры на этом корабле оказались фактически заперты в кают-компании. Матросы тали стрелять через иллюминаторы, ранив мичмана Т.Т. Воробьёва.*556 В 19 ч. 10 мин. “Император Павел I” и “Андрей Первозванный” подняли красные боевые флаги, на обоих кораблях башни с орудиями главного калибра развернулись в сторону линкоров 1-й бригады. Вскоре подняла боевой флаг и “Слава”.*557 С берега тоже доносилась пулемётная и орудийная стрельба. Командиры дредноутов везде действовали практически одинаково: вместе с офицерами выходили на верхнюю палубу к команде и пытались её урезонивать. Командир “Гангута” капитан I ранга П.П. Палецкий пошёл ещё дальше, произнеся следующее: “Матросы! Вам известно, что император Николай II отрёкся от престола… Революция, о которой мечтал народ, свершилась. Разрешаю поднять боевой флаг и зажечь красные огни. Предлагаю разойтись поротно и приступить к выборам ротных и судовых комитетов, на которые возлагается наведение дисциплины и порядка на корабле. Имейте в виду, что это очень ответственное дело”.*558 Этим он “охладил революционный пыл команды и спас офицеров от ареста, а некоторых — от расправы”.*559 Команда разошлась на собрания, и возгласы об арестах и бунте больше не раздавались.
На “Петропавловске”, “Полтаве” и “Севастополе” ограничились уговорами “поберечься”. Ситуация там была гораздо напряжённее. Один за другим, словно возвещая о капитуляции начальствующего состава, зажглись красные клотиковые огни на мачтах линейных кораблей 1-й бригады. Сначала это сделал, как уже говорилось выше, “Гангут”, затем — “Севастополь”, далее “Полтава”. Дольше всех держался “Петропавловск”, где переговоры с командой вёл начальник бригады контр-адмирал М.К. Бахирев. Он, уступив команде, послал на линейные корабли 2-й бригады своего флаг-офицера лейтенанта В. Тимофеевского, чтобы тот узнал, в чём дело. Вернувшись, он сообщил, что команда “Славы” недовольна присутствием на корабле арестованных: бывшего финляндского генерал-губернатора Ф.А. Зейна и бывшего председателя финляндского сената тайного советника М М. Боровитинова, помещённых на “Славу” по приказанию А.И. Непенина 1 марта. Матросы “Славы” требовали удаления с корабля этих лиц, так как экипажи “Андрея” и “Павла” издевались над ними, называя её плавучей тюрьмой и требуя убить заключённых. В противном случае они угрожали открыть огонь по “Славе” и потопить её. Начальник 1-й бригады пытался использовать это обстоятельство и стал убеждать матросов с новой силой, что всё вот-вот окончится.*560
В это время с “Павла” стали сигналить на корабли 1-й бригады: “Расправляйтесь с неугодными офицерами, у нас офицеры арестованы”. Сигнал возымел своё действие. На “Петропавловске” сброшенным на них тяжёлым грузом были ранены в голову лейтенанты С.П. Славянский и Н.И. Римский-Корсаков.*561 Команда стала вести себя угрожающе. Подобным образом события развивались и на “Севастополе”, где лейтенант С.П. Ставицкий, вместе с матросами принял участие в разоружении сослуживцев.*562 На “Полтаве” матросы так же разоружили всех офицеров. Четверо оказавших сопротивление были заперты в своих каютах.*563 Убивать их, как эго было на “Андрее” и “Павле”, матросы не собирались.
По приказанию М.К. Бахирева о сигнале с “Павла” по телефону сообщили в штаб флота, на что командующий предложил действовать, по усмотрению. Это говорило, что инициатива командованием была упущена полностью. О крайней растерянности А.И. Непенина свидетельствует и его приказ, переданный на все корабли по телефону, выбрать от каждого корабля по два человека и направить к нему.*564 Тем самым командующий, по всей вероятности, собирался получить хоть какие-то сведения о положении дел на судах, наметить вместе с делегатами дальнейший план действий и через них попытаться снова как-то овладеть ситуацией. С этой же целью в Петроград была направлена юзограмма с просьбой о разговоре с кем-нибудь из министров Временного правительства, желательно с А.Ф. Керенским.*565
Около 21 ч. к “Петропавловску”, “Севастополю” и “Полтаве” стали подходить кучки матросов. На вопрос, кто они такие, отвечали, что они — депутаты с кораблей 2-й бригады, идущие по кораблям, “чтобы корабли не стреляли”.*566 Этот, удивительный на первый взгляд, ответ имел под собой серьёзные опасения матросов “Андрея”, “Павла” и “Славы”, как бы командующий флотом не привёл в исполнение своей угрозы утопить бунтарей, произнесённой им на “Гангуте” при вступлении в должность. Действительно, по воспоминаниям Б.П. Дудорова, А.И. Непенин, едва узнав о бунте на линейных кораблях 2-й бригады, приказал дать диспозицию флота на рейде. “Адмирал смотрел углы обстрела. Задумался и произнёс: “Нет, я русской крови не пролью””.*567 Вряд ли это была только слабость. Вероятнее всего, командующий отлично осознавал, что 1-я бригада линейных кораблей — единственная сила, способная подавить бунт, — могла и не подчиниться. А тогда могли пролиться реки крови и на дредноутах. Помешать этому не смогла бы даже популярность в матросской среде М.К. Бахирева.
В начале десятого депутаты от “Петропавловска”, задержавшиеся дольше других, присоединились, наконец, к остальным. Но это промедление привело лишь к тому, что команда флагманского линкора стала требовать разоружения офицеров. Уговоры не действовали, и, к тому же, среди матросов появились люди с винтовками, отобранными у боевого взвода. Видя такой неблагоприятный поворот дела, начальник бригады был вынужден отдать приказ о передаче офицерского оружия старшему офицеру, исполнявшему обязанности командира корабля. Тот поместил его в адмиральский салон.*568
Командир линейного корабля “Полтава” капитан 1 ранга В.Е. Гревениц
Спустя каких-нибудь три четверти часа на линкорах бригады началась настоящая паника: прокатился слух, что депутаты, отправившиеся к командующему флотом, арестованы, а к кораблям направлены солдаты Свеаборгского гарнизона. В этом действия матросов 1-й бригады мало отличались от действий экипажей других кораблей: они потребовали выдачи трубок для снарядов противоминного калибра (120 мм). Командиры всех линейных кораблей, опасаясь кровопролития, пошли на это. Лишь на “Петропавловске” М.К. Бахирев и Г.Э. Зальца настояли, чтобы трубки хранились в каюте старшего офицера.*569 В дневнике И.И. Ренгартена в связи с этим событием описывается следующий диалог между начальником бригады и матросами, пытавшимися забрать оружие: “Бахирев ответил: “Не отдам”.
— Тогда возьмем силой.
— Ну так стреляйте.
— Мы не хотим вашей крови проливать.
— Ну так уйдите.
— Нам нужно оружие.
— А я не отдам, потому что мне же доверила команда.
— Ах так. Тогда конечно… извините”.*570
На “Гангуте” П.П. Палецкий взял слово с команды ничего не предпринимать без его согласия.*571
Страхи рассеялись, когда от командующего флотом вернулись депутаты, имевшие телеграфную беседу с А.Ф. Керенским. Он потребовал дать слово, что кровь офицеров перестанет литься, говорил об офицерах как о борцах за свободу наравне с матросами. Около полуночи переговоры с Керенским окончились, и командующий флотом велел им возвращаться, сказав, что переговоры будут продолжены на другой день в столярной мастерской Свеаборгского порта.*572
По-видимому, от своих депутатов матросы 2-й бригады линейных кораблей и узнали о благополучном для офицеров положении на дредноутах. После возвращения делегации с “Кречета” большая толпа матросов “Андрея Первозванного” и “Императора Павла I” двинулась к “Петропавловску” и “Севастополю”. И команды этих линейных кораблей впустили к себе вооружённых матросов.*573 После этого антиофицерская агитация усилилась, и, как следствие, вскоре офицеры сначала “Севастополя”, а затем и “Петропавловска” были собраны в кают-компаниях и заперты там, оказавшись фактически на положении арестованных.*574 На “Полтаве” их и вовсе развели по каютам, приставив часовых. Лишь на “Гангуте” агитация не имела успеха, так как его командир действовал в согласии с судовым комитетом, выборы которого он санкционировал. Таким образом, дальновидные меры командира “Гангута” и в этом случае сыграли положительную роль. На остальных линейных кораблях 1-й бригады на свободе остались лишь командиры, штаб начальника 1-й бригады и сам М.К. Бахирев. Такое положение сохранялось до утра 4 марта.*575
Коротко обобщая события, происходившие на кораблях 1-й бригады с 28 февраля по утро 4 марта 1917 г.,*576 можно отметить следующее. Благодаря быстрому доведению до сведения матросов информации обо всех происшествиях в Петрограде, адмиралу А.И. Непенину удавалось удерживать ситуацию под контролем. Затягивание сообщения об отречении Николая II, которое было санкционировано из Петрограда, привело к недоверию экипажей к командованию. Отсутствие кровопролития на 1-й бригаде можно объяснить и грамотными действиями её начальника контр-адмирала М.К. Бахирева, который сумел на совещаниях донести до командиров кораблей всю сложность складывающейся ситуации и во время ночных событий 3–4 марта сделал всё от него зависящее, чтобы предотвратить анархию и убийства офицеров на флагманском “Петропавловске”. Особо хотелось бы отметить линию поведения, избранную командиром “Гангута” капитаном I ранга П.П. Палецким, который несколько раз сам рассказывал команде о положении дел. С началом волнений он сразу же пошёл навстречу желанию команды, предложив начать выборы в судовой комитет, чем спас своих офицеров от ареста. На других же кораблях командиры ограничились уговорами команды успокоиться, что, в конечном счете, не помогло. Лишь на “Петропавловске” М.К. Бахиреву, в силу его авторитета и популярности, возможно, удалось бы уговорить и сдержать команду, но под давлением матросов, подстрекаемых моряками со 2-й бригады линейных кораблей, он был вынужден отступить. К тому же, следует признать, что не последнюю роль в бескровном развитии событий играл тот факт, что офицеры не пытались сопротивляться и прибегать к оружию.
Утром 4 марта в Гельсингфорсе началась демонстрация, поэтому с 9 ч. в город потянулись кучки матросов с красными флагами. Это были, главным образом, экипажи с линкоров 2- й бригады. Там какое-либо командование отсутствовало, так как накануне ночью начальник бригады контр- адмирал А.К. Небольсин был застрелен, а практически все офицеры находились под арестом. Матросы с “Андрея”, “Павла” и “Славы” звали команды судов 1-й бригады присоединиться, но офицеры, освобождённые под утро, уговорами и просьбами добились у них согласия без разрешения командующего флотом кораблей не покидать.
На линкоре “Петропавловск”. В минуты отдыха. 1915–1916 гг. (Фото С. П. Славинского)
Около 11 ч. из штаба флота пришло сообщение об ожидаемом в 13 ч. прибытии в Гельсингфорс поезда с депутатами Государственной думы Ф.И. Родичевым и М.И. Скобелевым. Также командующий известил, что считает “желательным и, более того, необходимым присутствие офицеров на митинге”, посвящённом прибытию этих депутатов. После этого многие матросы и офицеры с линейных кораблей 1-й бригады также ушли в город. Митинг начался на Вокзальной площади Гельсингфорса в 12 ч. Именно там, по мнению А.В. Смолина, и начали разыгрываться последние драматические события этих дней. Ссылаясь на свидетельство некоего очевидца (вероятно, матроса Т. Липпика), исследователь утверждает, что “на нём… начался суд над Непениным. Общее настроение собравшихся сводилось к тому, чтобы выбрать командующим кого угодно, только убрать Непенина. Митинг сначала постановил казнить адмирала, затем решили арестовать и привести на площадь, чтобы судить”.*577 Однако остаётся неясным, почему при этом не были привлечены воспоминания другого очевидца, старшего офицера “Новика” капитана II ранга Г.К. Графа, который также присутствовал на площади, но ни словом не упомянул об этом, указав лишь, что “поезд с депутатами сильно запоздал, и мы все продолжали ждать”.*578 Ничего не было им сказано и о карауле, который якобы отправили за командующим.
Зато он привёл любопытный факт об “избрании” тем временем вице-адмирала А.С. Максимова командующим флотом: “при помощи того же флаг-офицера [старшего лейтенанта К. Василевского — Д.Б.] была собрана толпа матросов так называемой “береговой роты”, которой заведовал всё тот же флаг-офицер. К толпе присоединились случайные солдаты и просто всякий сброд… она- то и приступила к выборам нового командующего флотом…Тотчас же после них он и его главные помощники…сели в автомобиль”.*579 Возможно, именно этот автомобиль с тремя вооружёнными матросами подъехал примерно в 12 ч. (еще до окончания “выборов”?) к “Петропавловску”. Сидевшие в нём заявили, что они приехали за М.К. Вяхиревым. Его, якобы, приглашал на манифестацию вице-адмирал А.С. Максимов, чтобы “назначить его начальником Минной обороны [Рижского залива — Д.Б.]”.*580 Начальник бригады вышел к ним и ответил, что без приказания министра Временного правительства А.И. Гучкова и А.И. Непенина он никуда не поедет.*581 По сообщению А.С. Штарёва, ранее матросы “Петропавловска” “чрезвычайно упорно настаивали и даже прямо взяли на себя инициативу выставить кандидатуру [на должность командующего флотом — Д.Б.] адмирала Бахирева”.*582
Сходным образом ситуацию об отношении к М.К. Вяхиреву описывал и В.К. Пилкин в своей работе “Два адмирала”: “Когда рязрязилясь революция, команды на митингах выбирали себе начальников. Посудили — порядили и выбрали себе Бахирева. По просьбе команды Михаил Коронатович вышел к ней на палубу и спросил: “Вы мне доверяете?” В ответ галдят: “Доверяем! Доверяем!” — “А я вам не доверяю, — заявил Бахирев — До чего себя довели: царь от вас отрекся”. И спустился в кяюту. Команда посудила, порядила, решила: лучшего не найдешь и другого не выбрала”.*583 Однако о распоряжении назначить М.К. Бяхиревя на другую должность со стороны вице-адмирала А.С. Максимова ничего не известно. Отказ начальника 1-й бригады линейных кораблей идти с прибывшими в тот день, вероятно, спас ему жизнь. Через некоторое время, повидимому, эти же люди вместе с другими матросами отправились на штабное судно “Кречет” и вынудили А.И. Непенина, опасавшегося, что в противном случае матросы ворвутся и растащат шифры, карты и бумаги, идти с ними якобы на Вокзальную площадь.*584 В воротах Свеаборгского порта командующий флотом был застрелен неизвестными матросами. Одним из предполагаемых участников был матрос той самой Береговой роты, представители которой “выбирали” А.С. Максимова, П.А. Грудачев.*585
Сторожевой обход с линейного корабля “Полтава”, дежурившего в тот день, лишь чуть-чуть опоздал.
Вот как описал это происшествие его командир, инженер-механик “Полтавы” лейтенант В.П. Волхонский: “Подходя к берегу, но, к несчастью, находясь ещё в 10 минутах ходьбы от берега, я услышал выстрелы и увидел заминку в воротах порта. Это было убийство незабвенного Адриана Ивановича. Не зная ещё об этом, мы все тут же ускорили шаг, но помешать уже не могли. Приди мы на несколько минут раньше, мы помешали бы этому убийству…”.*586 Таким образом, выводы А.В. Смолина о том, что командующему флотом вице-адмиралу А.И. Непенину был вынесен именно на митинге на Вокзальной площади некий приговор, за ним был отправлен караул, расстрелявший его, представляются нам не вполне обоснованными. Убийство с тем же успехом могло быть осуществлено матросами Береговой роты с целью устранения препятствия на пути вице-адмирала А.С. Максимова к должности командующего Балтийским флотом. При этом была сделана попытка увезти и начальника 1-й бригады линейных кораблей контр-адмирала М.К. Бахирева с той же, вероятно, целью и по тем же мотивам.
Снижению боевой подготовки линейных кораблей 1-й бригады в марте способствовало участие экипажей в многочисленных митингах. Ещё 4 марта 1917 г. большая часть команд линкоров находилась в городе на манифестации, посвящённой приезду в Гельсингфорс министра Временного правительства по делам Финляндии Ф.И. Родичева и депутата М.И. Скобелева. На дредноуты 1-й бригады они, правда, в тот день не поехали, так как требовалось посетить корабли, где “обстановка была самая напряжённая”*587, т. е. “Андрей Первозванный” и “Император Павел I”. Именно после митинга на этих кораблях офицеры “Андрея” и “Павла” были, наконец, освобождены.*588
| Звания | 1-я бригада линейных кораблей | 2-я бригада линейных кораблей | 1-я бригада крейсеров | 2-я бригада крейсеров |
| Артиллерийские унтер-офицеры | 13 | 16 | 10 | 3 |
| Старшие комендоры и комендоры | 24 | 50 | 15 | 10 |
| Гальванерные унтер-офицеры | 6 | — | 5 | 4 |
| Старшие гальванеры и гальванеры | 9 | 16 | 10 | 8 |
| Минные унтер-офицеры | 2 | - | — | - |
| Старшие минеры и минеры | 2 | 3 | 5 | 3 |
| Старшие электрики и электрики | 23 | 40 | 20 | 18 |
| Телеграфные унтер-офицеры | — | 3 | — | 4 |
| Старшие телеграфисты и телеграфисты | - | 3 | — | 2 |
| Рулевые | 3 | — | 6 | 3 |
| Сигнальные унтер-офицеры | — | — | 4 | 7 |
| Сигнальщики | 18 | — | 20 | 9 |
| Матросы 1,11 статьи | 150 | 200 | 100 | 268 |
| Моторные унтер-офицеры | — | — | — | 2 |
| Мотористы | — | — | — | 6 |
| Машинисты | 80 | 70 | 35 | 44 |
| Кочегары | 120 | — | 14 | 184 |
| Минные машинисты | 2 | — | 6 | — |
| Трюмные машинисты | - | 50 | 30 | 9 |
| Итого | 452 | 451 | 406 | 584 |
1 РГАВМФ. Ф.479. Оп.2. Д.1258. Л.26.
Начиная с 5 марта, посланцы из Петрограда стали посещать и более благополучные корабли, в том числе и линкоры 1-й бригады. Начали с флагманского корабля бригады — “Петропавловска”. Сюда новый командующий флотом вице-адмирал А.С. Максимов, Родичев и Скобелев, по данным вахтенного журнала, прибыли в 14 ч. 35 мин. Затем, в 15 ч. 20 мин. они отбыли, при этом Максимов отправился на “Гангут”. Родичев и Скобелев, сопровождаемые начальником бригады контр-адмиралом М.К. Бахиревым — на “Полтаву”, где ещё не были освобождены из-под стражи офицеры, пытавшиеся оказать сопротивление экипажу. Затем Родичев отправился на “Севастополь”, где уже находился и Максимов. В 17 ч. Ю мин. их сменили Бахирев и Скобелев.*589 Эффект от этих выступлений был велик. “Флагманский исторический журнал” так свидетельствует об этом: “После отъезда депутатов, стоящие на рейде суда обменялись приветствиями сигналом и голосом. На бригаде качали офицеров”.*590 Такой положительный перелом в настроениях по отношению к своим офицерам, которых экипажи в ночь с 3 на 4 марта арестовывали, надо отнести всецело за счёт прибывших.
Перед своим отъездом, 7 марта, Родичев в сопровождении Максимова посетил “Гангут”, на который ещё никто из депутатов не ездил, и, вторично, — на “Полтаву”, дабы ещё раз, по всей вероятности, удостовериться во вполне благонамеренных настроениях экипажа.*591
Вплоть до 6 марта ни на одном корабле бригады судовых работ не производилось. На “Гангуте” (надо полагать, что и на “Полтаве” тоже) судовые работы не производились ещё и 7 марта. Уже 11 марта корабли бригады посетили другие делегаты (например, депутат Г осударственной Думы А.Г. Афанасьев). Таким образом, этот день у матросов опять получился выходным.*592 1 6 марта значительная часть экипажей “Петропавловска”, “Севастополя”, “Полтавы” и “Гангута” находились на митинге, устроенном в честь приезда министра юстиции А.Ф. Керенского.*593 1 7 марта до трети экипажей бригады было уволено на берег для участия в похоронах “жертв революции”, которые продолжались до обеда.*594 Если добавить к этому визит на корабли 1-й бригады 18 марта английского военно-морского агента Д. Гринфильда и 30 марта члена делегации французской армии и флота капитана II ранга Б. Галю*595, то список крупных делегаций можно считать оконченным. Впрочем, помимо этого линейные корабли 1-й бригады посетило еще, по крайней мере, 2 делегации: во-первых, делегация от 2-го Балтийского флотского экипажа (из Петрограда) в лице матроса Б. Жемчужина. Он попытался провести митинг на “Петропавловске”, но агитация за окончание войны привела к тому, что матросы флагманского корабля попросту выкинули его за борт на лёд.*596 Во-вторых, депутация, приехавшая из Ревеля 16 марта и проводившая вполне благополучно митинги на всех линкорах 1-й бригады в течение второй половины дня.
На основании этих данных можно утверждать, что, по крайней мере, в течение 6 дней на линкорах 1-й бригады судовые работы, чёткое и в полном объёме выполнение которых особенно важно перед началом боевой кампании, не проводились вообще. На “Полтаве” и “Гангуте” это имело место 7 дней.
Для апреля тоже было характерно торможение судовых работ. 3 апреля на всех линкорах бригады проходили общие собрания команд. Главным обсуждавшимся вопросом было празднование окончания первого месяца революции в Гельсингфорсе. На другой день, объявленный праздничным, в городе состоялся парад. С каждого корабля в нем приняло участие по 125 матросов при 3 офицерах. Все желающие, за исключением вахтенных, в этот день списывались на берег.*597
17-19 апреля проходили выборы в судовые, бригадные и береговые представительства. Поэтому 17 апреля на “Полтаве” в первую половину дня, 18-го — на “Гангуте”, “Севастополе” и “Петропавловске” (на этом корабле ещё и 19-го) весь день судовых занятий не было.*598
Вообще же, в апреле 1917 г. поводом к частичному или полному отказу от работ стали учебные боевые тревоги. Такие боевые тревоги прошли 11-го, 14-го и 21- го на “Гангуте” и 19-го, 20-го, 25-го и 26-го — на “Севастополе”.*599 27 апреля была проведена общая тревога для всех линейных кораблей 1-й бригады, что имело следствием для частичной отмены работ на всех, кроме “Полтавы”, судах.*600 Необходимо учитывать, однако, что до революции подобные обстоятельства во флотском расписании не являлись препятствием к выполнению графика судовых мероприятий. Это в апреле доказал и экипаж “Полтавы”, который, несмотря на три проведенных учения, не потерял из-за этого ни дня!
Такой рост потерь во времени отчасти компенсировало снижение количества визитов и митингов на линкорах. За весь месяц дредноуты посетили с осмотрами командующий флотом вице-адмирал А.С. Максимов (16 апреля), комиссар Временного правительства на Балтийском флоте Ф.М. Онипко (24 апреля) и представитель японской военной миссии (30 апреля).*601 При этом Онипко побывал лишь на “Севастополе”, а японец — на “Гангуте”. Поездка же Максимова вызывалась грядущими выборами в комитеты, да и проходила она, как и японского офицера, в воскресенье. Так что судовые работы из-за этих визитов откладывались лишь на “Севастополе”.*602
Так же частично был потерян рабочий день 10 апреля и на “Гангуте”, где в этот день судовой комитет сдавал дела.*603 Другие вахтенные журналы о подобных фактах ни на одном линейном корабле бригады не сообщают.
То есть, в сравнении с мартом, мы отмечаем, во- первых, больший разброс в потерях рабочего времени (от 2,5 дней на “Полтаве” до 6 дней на “Севастополе”), и, во- вторых, появление на 3 дредноутах новой причины потерь — учебных боевых тревог (на фоне снижения числа собраний и митингов). Появился и первый случай, когда причину невыполнения работ установить не удалось. Такой простой имел место на “Петропавловске” 20 апреля и никак не объясняется: ни праздником, ни визитом на корабль, ни деятельностью судового комитета или общим собранием команды.*604
На протяжении мая к событиям и визитам, влиявшим на приостановку хода судовых работ, относилось, прежде всего, посещение 9 мая кораблей новым военным и морским министром А.Ф. Керенским. По данным вахтенных журналов, Керенский прибыл на флагманский корабль бригады “Петропавловск” в 11 ч. 25 мин., осмотрел команду, выстроенную на верхней палубе, произнес речь и ответил на вопросы,*605 В 11 ч. 45 мин. он отправился на “Гангут”, оттуда в 12 ч. 20 мин. — на “Севастополь” и в 12 ч. 40 мин. — на “Полтаву”.*606 На этих кораблях порядок был тог же. 20 мая свет увидела “Декларация прав солдата”. На дредноутах командиры зачитали её экипажам 21-го, в воскресенье. Весь день 22 мая ушел на обсуждение этого документа на общих собраниях команд, почему опять судовые работы не производились ни на одном дредноуте.*607
Увеличилось в мае число учебных тревог, и росло количество случаев, когда по этой причине работы не проводились либо до, либо после обеда.
Больше всего такое происходило на “Полтаве”:
4,12, 17, 19, 24 и 25 мая.*608 На “Гангуте” и “Севастополе” потери имели место по три раза: 5, 12, 26 и 15, 24, 30 соответственно.*609 На “Петропавловске” — 11 и 30 мая.*610 При этом отсутствие судовых мероприятий в двадцатых числах в некотором роде оправдывает то обстоятельство, что проводились не обычные тревоги, а практические стрельбы. И так как линкоры не стояли на внутреннем рейде, а выходили на внешний, то времени уходило значительно больше.
Кроме указанных факторов, влияние на ход работ оказывало в одном случае (3 мая, линкор “Полтава”) общее собрание команды, из-за которого команда не работала после обеда. Число же случаев, где причину “выходных” установить нам не удалось, в мае возросло. Так, 11 мая работы не проводились на всех судах бригады, на “Петропавловске” — ещё и 18 мая, на “Севастополе” — 10-го, на “Полтаве” — 29-го.*611
Следствием резко возросшего числа выходных дней было падение объёмов судовых работ. В марте и апреле, согласно “Флагманскому историческому журналу”, на “Петропавловске” и “Севастополе” продолжались начатые ещё в январе работы по замене пожарных трубопроводов и валов кормовых дизелей.*612 А планировалось окончить исправление всех механизмов к открытию кампании, то есть к концу марта. Более того, в мае на этих же кораблях производили ремонт паропроводов в подбашенных отделениях, хотя давно наступили сроки для обучения стрельбам и практическому маневрированию.*613 На “Гангуте” в марте начали монтировать походную адмиральскую рубку, но ещё и в мае шли небольшие работы по её отделке.*614 Лишь на “Полтаве” удалось в основном завершить ремонт, а именно — подкрепление дымовых труб.*615 Справедливости ради отметим, что вина лежала не только на экипажах, но и на заводах-поставщиках, о чём доносил в штаб флота и в Гельсингфорсский Совет командир “Петропавловска” капитан I ранга М.А. Беренс 13 марта: “Ко всем начатым работам приступлено. Доставка материалов и вещей заводами приостановлена”.*616
Те же работы, что производились, зачастую не имели единого плана, соблюдения техники безопасности, даже согласования с прямым начальством. Показательный в этом смысле случай произошёл 20 марта на линейном корабле “Гангут”. Три кочегара спустились во 2-ю кочегарку корабля для ремонта клапана паровой магистрали. В результате нарушения элементарных правил техники безопасности, выразившегося в том, что не был перекрыт вентиль подачи пара в кочегарку, клапан при отвинчивании гаек сорвало. При этом кочегары П. Климук, Б. Дудко и И. Чернышёв, производившие проверку, получили ожоги паром II степени. Они были отправлены в Гельсингфорсский военно-морской госпиталь, где Дудко и Чернышёв скончались в тот же день. Но самое, пожалуй, любопытное в этом происшествии то, что так и не смогли установить, кем был отдан приказ о производстве подобных работ и был ли он отдан вообще.
Линейный корабль “Петропавловск”. Построение офицеров на юте. (Фото С. П. Славинского)
Один из свидетелей, кочегар А. Курза, сообщил, что эти работы были плановыми и производились по распоряжению инженер-механика, который, якобы, приказал их выполнить за несколько недель до этого, но они “не разбирали до этого, т. к. не было народу…”.*617 Это высказывание ясно демонстрирует, что часто на многие судовые работы выделить было некого. Но главный инженер-механик мичман П.Я. Шуляковский, который обязан был знать о проведении подобной работы, если бы она действительно планировалась, заявил, что он никаких подобных работ не назначал, поскольку их планировалось провести позднее, после проверки главной паровой магистрали.*618 Производивший дознание механик лейтенант Ф.Ф. Малютин так и не смог прийти к какому- либо определённому выводу о том, по чьей инициативе проводились эти работы, и почему о них не было доложено даже боцману.*619
Лето 1917 г. явилось новым этапом революционного процесса. 1 июня 1917 г. военный и морской министр А.Ф. Керенский приказом назначил вице-адмирала А.С. Максимова начальником Морского отдела Ставки Верховного командования. Командующим Балтийским флотом, согласно этому приказу, становился начальник 1-й бригады линейных кораблей контр-адмирал Д.Н. Вердеревский. Причин для подобных перемен могло быть несколько. Основной, видимо, следует считать пресловутую “выборность” А. С. Максимова, сначала провозглашенного командующим 4 марта и только после смерти А.И. Непенина утвержденного А.И. Гучковым.*620 Следствием этой “выборности” являлась возможность определенной зависимости командующего от экипажей. Временное правительство совершенно справедливо полагало, что такая ответственная должность не может и не должна быть как-то связанной с желаниями матросов. Могла не удовлетворять А.Ф. Керенского и чрезвычайно большая независимость Центробалта, в чем он имел возможность убедиться в свой приезд 9 мая.
Д.Н. Вердеревский считался неплохим стратегом, умным и дипломатичным человеком, умеющим разговаривать с матросскими делегатами и добиваться своего. Его поддерживали экипажи и 1-й бригады крейсеров и дивизий подводных лодок, стоявших в Ревеле, поскольку до назначения начальником 1-й бригады линкоров он командовал крейсером “Богатырь”, а затем — подводными лодками.
На флагманском “Петропавловске” этот приказ был получен вечером 1 июня.*621 От радистов он стал известен экипажу. Срочно состоялось общее собрание команды, где подобное назначение было расценено, по замечанию А.К. Дрезена, как “попытку отмены установившегося фактически на флоте выборного порядка”.*622 Тем самым и некоторые советские исследователи признавали спорную, мягко говоря, законность подобного положения. С точки зрения сохранения такого краеугольного камня боеспособности флота, как дисциплина, выборность любого командования представляется пагубной. На следующий день на “Петропавловске” прошел митинг. После него с флагманского линкора бригады открытым текстом передали по радио свой протест и призыв не подчиняться новому командующему. На дредноуте был поднят флаг старого командующего.*623 В ночь на 3 июня команда спать не ложилась. Несколько раз посылались депутаты на штабной корабль “Кречет” к вице- адмиралу А.С. Максимову, а также на другие корабли, в том числе на все суда 1-й бригады линкоров. Везде делегаты “Петропавловска” просили поддержать их.*624 Однако, команды кораблей, стоявших в Гельсингфорсе, не сочувствовали заявлениям экипажа “Петропавловска”. 3 июня на общих собраниях команд “Севастополя”, “Полтавы” и “Гангута” принимались резолюции, осуждавшие подобные заявления и действия, как анархистские и “вносящие разлад в боевую деятельность флота”.*625
Объяснять подобное единодушие влиянием каких- то партий вряд ли стоит, так как даже большевистская ячейка “Гангута” устами И.С. Хомутова выступила с протестом против резолюции “Петропавловска” в газете “Волна”.*626 В тот же день на “Петропавловске” была оглашена и телеграмма А.Ф. Керенского: “Товарищи, с великой скорбью узнал о том, что вы отказываетесь подчиняться указу Временного правительства, пользующегося доверием огромного большинства русской демократии. Не подрывайте силы революции, не играйте в руку врагов нашей свободы, вернитесь к общему делу и к общей борьбе вместе со всей демократией за свободу и революцию. Призываю вас, как товарищей, к исполнению долга, дабы не вынуждать Временное правительство всей силой власти требовать подчинения его распоряжениям”. Одновременно был отослан приказ Д.Н. Вердеревскому поднять флаг командующего и спустить флаг А.С. Максимова на “Петропавловске”*627.
Во второй половине дня уже сам А.С. Максимов подтвердил свой отказ от поддержки резолюции экипажа линкора, кроме того, он послал письмо, в котором также “умолял” спустить флаг командующего. Лишь под вечер флаг, наконец, спустили.*628 5 июня по просьбе нового командующего на линкоре был проведен митинг. В нем приняли участие делегаты, проходившего в это время съезда моряков Балтийского флота. В конечном отчете команда “Петропавловска” приняла резолюцию о доверии Д.Н. Вердеревскому. В тот же день аналогичный митинг состоялся на “Полтаве”.*629 Однако возникла еще одна трудность. 1-я бригада с назначением нового командующего флотом осталась без начальника. Д.Н. Вердеревский намеривался передать эту должность командиру линейного корабля “Полтава” капитану I ранга С.В. Зарубаеву.*630 Экипажи линкоров потребовали проведения выборов. Вероятно, на такое решение повлияла и позиция ЦКБФ. Эта организация, стремившаяся увеличить свое влияние любым способом, основной упор делала на приказе № 1. 2–3 июня, когда события касались всего флота, основная часть которого поддержала назначение командующего, да и А.С. Максимов согласился со своим переводом, Центробалт не посмел возразить. Он лишь ограничился пожеланием Д.Н. Вердеревскому “идти по стопам своего предшественника”.*631 В этом же более частном случае, ЦКБФ, опасаясь, вероятно, утраты позиции защитника интересов нижних чинов, оказал поддержку по сути такому же анархистскому требованию.
Поскольку бригадный комитет в качестве единственного кандидата на выборы выдвинул С.В. Зарубаева, выборы выглядели чисто политическим шагом. 15 июня об этом узнал командующий флотом. Вечером он отправил телеграмму, где докладывал А.Ф. Керенскому, о сложившейся ситуации, о том, что он просил комитет, хотя бы запросить мнение первого съезда представителей Балтийского флота и I Всероссийского съезда Советов. Далее он сообщал, что “если комитет сочтет нужным предпринять шаги к утверждению своего решения на деле… я за последствия по обороноспособности отвечать не могу и прошу разрешения передать командование старшему по себе”.*632 На это морской министр ответил соответствующей радиограммой в бригадный комитет, в который опять напоминал о необходимости подчинения правительству. Аналогичная радиограмма пришла от Всероссийского съезда Советов. Выборы начальника 1- й бригады были отменены, комитет ограничился одобрением решения контр-адмирала Д.Н. Вердеревского.*633 Основным итогом двух описанных эпизодов следует считать, на наш взгляд, рост самоуверенности нижних чинов, их убежденности в собственной значимости и силе. Прямым следствием являлось падение авторитета командования и нарастание трений во взаимоотношениях командного состава и экипажей дредноутов бригады. Кроме того, митинги отвлекали от работ и развивали желание бездельничать и далее.
Новый повод представился командам линейных кораблей 1-й бригады очень скоро. 18 июня, в день начала наступления на юго-западном фронте, в Гельсингфорсе прошла общегородская демонстрация протеста. Основными лозунгами являлись: “Долой войну!”, “Да здравствует вооружение всего народа!”, “Землю — крестьянам, промышленность под контроль рабочих!”. Приняли активное участие в ней и экипажи дредноутов. Число увольнявшихся на берег в это день составило порядка 25 % от команды с каждого корабля. Это являлось двукратным превышением нормы.*634 Уже через три дня, 21 июня, состоялся новый общегородской митинг. На нем среди прочих выступали приехавшие из Петрограда Н.Д. Авксентьев и Е.П. Гегечкори.
Тем не менее, несмотря на их выступление, основная часть лозунгов по-прежнему была направлена против войны. И снова, как прежде, на кораблях бригады осталось порядка 75 % от общей численности экипажа.*635 Но еще до этой демонстрации в 9 ч. 30 мин. на “Петропавловске” прошел митинг, на котором присутствовал около 400 чел. команды. Главным вопросом являлось отношение к наступлению. В резолюции война была названа “грабительской, захватнической”, а вывод, который отсюда проистекал, формулировался так: “Убрать в 24 часа 10 министров-капиталистов, в противном случае идти вместе с другими кораблями бомбардировать Петроград”.*636 По этому поводу в 12 ч. на “Кречете” состоялись переговоры между контр-адмиралом Д.Н. Вердеревским, представителями ЦКБФ и членами штаба командующего. Вердеревский заявил, что подобная резолюция может расцениваться как неповиновение и измена. Делегаты Центробалта, в числе которых были: В.В. Кобеляцкий, P.P. Грундман, С. Магницкий, Г.И. Силин, М.М. Королев, Н.Е. Карпов, П.Д. Чудаков и И.А. Цуварев, согласились. В итоге было решено, что на линкор должна отправиться делегация от ЦКБФ в составе Грундмана, Магницкого, Силина, которая постарается убедить экипаж снять требования. Около 17 ч. делегаты возвратились на “Кречет” с извещением, что ““Петропавловск” не отказывается от оперативного подчинения командующему и снимает свою резолюцию”.*637
Неудачи на фронте привели к росту антиправительственных настроений, вылившихся в демонстрации и беспорядки в Петрограде 3–4 июля. Опасность выхода ситуации из-под контроля властей была настолько явной, что помощник морского министра контр-адмирал Б.П. Дудоров вечером 3 июля отправил командующему Балтийским флотом Д.Н. Вердеревскому секретную телеграмму с требованием прислать в столицу эскадренные миноносцы “Победитель”, “Забияка”, “Гром” и “Орфей”. Выполнить этот приказ командующий флотом не мог из моральных соображений, к тому же команды могли отказаться подчиняться приказу. Кроме того, обо всем стало известно в ЦКБФ. На другой день прошло совместное заседание представителей Центробалта, Областного комитета армии, флота и рабочих в Финляндии, ИК Гельсингфорсского Совета и судовых комитетов. На нем было вынесено постановление с требованием к Всероссийскому Центральному Исполнительному Комитету взять власть в свои руки и арестовать Б.П. Дудорова как контрреволюционера. Отвезти в Петроград эту резолюцию поручалось специальной делегации во главе с членами ЦКБФ Н.А. Ховриным и А.С. Лоосом. Вошел в ее состав и депутат от 1-й бригады линкоров — машинист с “Гангута” В.В. Кириллов. *638
Линейный корабль “Петропавловск” в доке
Ночью 4 июля делегация на эсминце “Орфей” отбыла.*639 Экипажи дредноутов 5 и 6 июля совместно с командами 1-й бригады крейсеров, находившейся в это время в Гельсингфорсе, проводили митинги. Наступление на фронте осуждалось, приказ Б.П. Дудорова — квалифицировался как контрреволюционный.*640 Посланная в Петроград делегация Центробалта была арестована. Председатель ЦКБФ П.Е. Дыбенко и командующий флотом Д.Н. Вердеревский, которые отправились за ней, — тоже. Все они обвинялись в измене и неподчинении правительству. 7 июля был объявлен приказ за подписью А.Ф. Керенского о назначении нового командующего — контр- адмирала А.В. Развозова, бывшего в тот момент начальником Минной дивизии. В том же приказе содержались требования к командам “Петропавловска”, линкоров “Республика” и “Слава” прекратить выдвигать лозунги, ведущие к расколу на флоте, и выдать зачинщиков. Также предписывалось произвести перевыборы в Центробалт.*641 11 июля А.Ф. Керенский, уже будучи министром-председателем, приказал А.В. Развозову закрыть все флотские большевистские газеты. В другом приказе он требовал от экипажей безоговорочного подчинения правительству.*642 На дредноутах последний приказ обсуждался 11 июля, а на “Петропавловске” еще — и 12.*643 В конечном счете, все линейные корабли 1-й бригады приняли резолюции о полном подчинении Временному правительству. Однако, следственная комиссия по выявлению зачинщиков неповиновения на “Петропавловск” так и не была допущена на корабль.*644 При этом было заявлено, что “резолюция была принята всей командой”.*645
Таким образом, со второй половины июля мы отчетливо можем наблюдать полевение настроений на Балтийском флоте. Это выразилось в принятии за основной лозунга “Долой войну!”, чего не наблюдалось весной 1917 г. На этом фоне возросло влияние Центрального Комитета Балтийского флота, который поддержал антивоенные настроения. Причиной самих подобных настроений, на наш взгляд являлось боязнь отправки на сухопутный фронт, либо морского столкновения с противником. Мы полагаем, что велика в этом “заслуга” молодых матросов, призванных весной. В полной мере все сказанное относится и к 1-й бригаде линейных кораблей, а особенно — к “Петропавловску”, где явно возобладали анархистские настроения. Отчасти подавить подобные выступления возможно было лишь с помощью жесткого диктата со стороны власти, что и проявилось после подавления беспорядков в Петрограде 4 июля. Дополнительным фактором, способствовавшим успокоению, послужило обвинение лидеров большевиков в измене и, как следствие, падение на некоторое время популярности этой партии, а также закрытие ряда большевистских газет.
Тем не менее, к уже описанным митингам следует добавить организованные 9 июня делегацией из Кронштадта во главе с Ф.Ф. Раскольниковым (Ильиным).*646 На “Севастополе” состоялось 4 июня общее собрание команды, посвященное действиям экипажа “Петропавловска”, на “Полтаве” — 8 июня — по вопросу о выборах начальника бригады.*647 На “Петропавловске” для “обсуждения общеполитических вопросов и текущих дел” команда собралась еще и 29 июня.*648 В июле общие собрания проводились 1-го и 8-го. 10 июля состоялось совместное собрание экипажей “Севастополя”, “Полтавы” и “Гангута”.*649
13 июля 1-я бригада провела единственное в 1917 г. благополучное практическое плавание в Ревель (Таллин). Там она находилась до 1 августа. Несмотря на часто проводившиеся учебные боевые тревоги, артиллерийскую стрельбу (25 июля) и практическое маневрирование (26 июля), успели команды и помитинговать.*650 На “Гангуте” митинги проходили 18 и 20 июля, на “Петропавловске” — 24-го, на “Севастополе” — 22-го и 24-го июля.*651 30 июля состоялось собрание команд всех судов, стоявших на Ревельском рейде. Основным вопросом был размер оклада. В результате свет увидела резолюция: требовать у Всероссийского Центрального Комитета Военного Флота (Центрофлота) повысить месячное содержание так, как это предложил Центробалт 28 апреля, то есть в 2 раза, по сравнению с расчетами комиссии Савича-Jleбедева (см. Приложение 10. Таблица 7).*652 О том, где изыскать на это дополнительные средства, подумать не потрудились.
Довольно часто проходили собрания нижних чинов линейных кораблей и в августе. Гангутцы собирались 5 августа для “обсуждения вопросов политики”, а также 7, 8, 11 августа.*653 На “Петропавловске” общие собрания команды прошли 3, 10, 15 августа.*654 Своеобразным “рекордсменом” оказался экипаж “Севастополя”, где такие сборы состоялись 3, 5, 9, 15 и 22 августа.*655 Данные по “Полтаве” отсутствуют. Кроме этого, 12 августа на дредноутах проходили довыборы в ЦКБФ 3-го созыва, а также выборы в Центрофлот.*656 16 августа в Гельсингфорсе состоялся митинг протеста против решений Государственного Совещания. Вечером на всех линейных кораблях 1-й бригады прошли общие собрания команд, присоединившиеся к резолюциям митинга.*657
Следующим событием, дестабилизировавшим положение на флоте, стало корниловское выступление. Не останавливаясь на изложении самого явления и действиях правительства, рассмотрим лишь его последствия для Балтийского флота и, в частности, для 1-й бригады линейных кораблей.
Сообщение об этом было получено в Г ельсингфорсе 28 августа. Сразу же состоялось экстренное объединенное заседание Гельсингфорсского Совета депутатов армии, флота и рабочих, Центрального комитета Балтийского флота, Областного комитета Финляндии, а также представителей судовых и полковых комитетов. Главным результатом заседания явилось решение об учреждении Революционного комитета (Ревком), который должен был стать, по сути, верховной исполнительной властью в Финляндии. От Гельсингфорсского Совета в него вошел и депутат от 1-й бригады линейных кораблей А.Ф. Сакман.*658
Комитет получил сразу же очень широкие полномочия. Отныне все распоряжения офицерского состава должны были санкционироваться им. Без этого ни один приказ не мог проводиться в жизнь. В штабы и управления воинских частей Ревком стал назначать своих комиссаров. Их главной обязанностью являлся контроль над деятельностью командиров состава. Все офицеры как морские, так и сухопутные, должны были дать расписки, что они не поддерживают генерала Л.Г. Корнилова.*659 Фактически, офицерство этим распоряжением РК сразу ставилось под подозрение, чем вызывалось еще большее недоверие к нему. Редкие разумные предложения, вроде тех, что высказывались в резолюции судового комитета линейного корабля “Севастополь” от 30 августа (“Подписка против Корнилова должна быть и от всей команды”) *660, не были услышаны. Свою солидарную позицию личный состав отразил в резолюции: “В настоящий грозный для Родины и Революции день команда линейного корабля “Севастополь” совместно с офицерами продолжает стоять на страже интересов Революции, готовая для этого пожертвовать всем во имя спасения Родины и Революции и свидетельствует, в условиях настоящего момента решаем исполнять во всех отношениях волю полномочных органов демократического Центрального Исполнительного Комитета Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов в борьбе с предательской контр-революцией, во главе которой встал генерал Корнилов, не забывая в то же время чрезвычайной опасности от внешнего врага, в отражении которого линейный корабль “Севастополь” исполнит воинский долг до конца”.*661
Однако такая позиция составляла исключение. Эксцессы в этих условиях становились возможными. Самые страшные произошли на линейном корабле “Петропавловск”. 30 августа на общем собрании команда вынесла резолюцию с требованием смертной казни для организаторов корниловского мятежа и передачи всей власти в руки Советов.*662 Офицеры подписывать эту резолюцию отказались и в кают- компании вынесли свою: “отнесясь отрицательно к выступлению генерала Корнилова, вызывающему Гражданскую войну, офицеры не подчиняются его распоряжениям, и будут исполнять приказания Правительства, действующим в согласии с Всероссийским Центральным Комитетом Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов”.*663 Позднее под давлением экипажа к резолюции офицеры добавили фразу: “
… совместно с Исполнительными Комитетами на местах и органов, выбранных ими для управления страной”.*664 Ее подписал весь командный состав “Петропавловска”, за исключением лейтенанта Б.П. Тизенко и мичманов Д.А. Кандыбы и М.В. Кондратьева. Они подали особое заявление, к которому позже присоединился, стоявший на вахте мичман К.М. Михайлов: “Отдельное мнение. Пока внешний враг угрожает с моря России, представляющей единое целое, активного участия в политической жизни принимать не буду. Повинуюсь же командующему флотом и только его оперативным распоряжениям.
Лейтенант Тизенко. Мичман Кондратьев. Мичман Кандыба. Мичман Михайлов.
30.08.17. Линкор “Петропавловск”. Гельсингфорс”*665
Вечером того же дня 4-я рота, которой командовал Б.П. Тизенко, заявила, что не желает иметь его и Д.А. Кандыбу в своем составе, и потребовала назначения нового ротного командира. Одновременно матросы потребовали запретить этим офицерам съезд на берег. Утром 31 августа после совещания между председателем судового комитета И.И. Дючковым и командиром “Петропавловска” капитаном I ранга Д.Д. Тыртовым, всем офицерам, подписавшим “Отдельное мнение”, было предложено для нормализации обстановки придти к соглашению со своими ротами. После неудачной попытки мичмана К.В. Кондратьева Дючков сообщил командиру линкора, что будет лучше, если 4 офицера будут арестованы и отправлены на берег, в распоряжение революционного комитета”.*666 После допроса, произведенного членами судового комитета, офицеров арестовали и поместили в каюте мичмана Кандыбы. Примечательно, что на допросе присутствовал член ЦКБФ Е.С. Блохин, назначенный комиссаром. Поэтому общепринятая версия о том, что он не знал о готовящейся расправе, представляется спорной. Член ЦКБФ И. Гребенщиков отметил по этому поводу в своих воспоминаниях: “Здесь в Центробалте было тоже неопределенное отношение. Было заметно, что товарищ Блохин с “Петропавловска” знал об этом и, может быть, даже согласился с постановлением команды о том, чтобы их угробить…”.*667
В боевом строю (Фото С. П. Славинского)
На общем собрании команды председатель судового комитета зачитал протокол допроса. Тогда же, по версии Г.К. Графа, “стали раздаваться голоса, требовавшие немедленного самосуда”.*668 Эта возможность, впрочем, не удивительна, если принять во внимание влияние анархистов на умы экипажа корабля. Наглядное подтверждение команда “Петропавловска” продемонстрировала дважды: 2–3 и 21 июня. В конечном счете, большинство матросов проголосовало за решение об аресте Тизенко, Кандыбы. Кондратьева и Михайлова и отправке их вечером в РК. Сохранилось два варианта конечной резолюции. Во “Флагманском историческом журнале” она выглядит следующим образом: “Таким контр-революционерам не место в свободной стране”.*669 Однако С.П. Лукашевич в рукописи своей работы “История Центрофлота и его борьба с корниловщиной” добавил в ней такую фразу: “… а поэтому настаивает, чтобы их не было в живых”.*670 Впоследствии именно ее воспроизвел А.К. Дрезен.*671 Думается, что во “Флагманском историческом журнале” отражен гот текст, который был известен его автору. Возможно, тем самым, комитет маскировал истинные намерения экипажа перед командиром корабля и другими офицерами.
С течением времени ситуация вокруг офицеров постепенно накалялась. “У каюты мичмана Кандыбы, — сообщает Г.К. Граф, — все время толпились матросы. Они вели себя крайне вызывающе. Слышались угрозы, брань, насмешки. Старшему офицеру приходилось несколько раз требовать от членов комитета, чтобы они их отгоняли”.*672
В 20 ч. 45 мин. катер с арестованными и конвоем из 16 чел., вооруженных винтовками и револьверами, отошёл от трапа линкора и направился к Эспланадной пристани. Там их должны были ждать представители ЦКБФ, которым надлежало доставить офицеров в Ревком. Неожиданно катер повернул в другую сторону. Не помогло ни требование И.И. Дючкова довезти арестованных в целости и сохранности, ни присутствие членов судового комитета гальванера И. Климентьева и комендора К. Кокина: конвоиры оказались палачами, а вернее говоря, убийцами!
Мичман Кондратьев пытался бежать, выпрыгнув из катера, но неудачно: его поймали и стали избивать. После чего всех офицеров высадили, выстроили спиной к морю и предложили проститься. Потом раздался залп. По сведениям, приводимым Г.К. Графом, Д.А. Кандыба и М.В. Кондратьев были убиты сразу, а Б.П. Тизенко и К.М. Михайлова добили штыками, прикладами, ударами ног. Об убийстве на “Петропавловске” узнали после возвращения конвоя. Сразу же на берег для розыска тел капитан I ранга Д.Д. Тыртов отправил двоих офицеров.*673 Так как было уже поздно, поиски пришлось возобновить 1 сентября. В тот же день об этом узнал командующий флотом А.В. Развозов, пославший в РК категорическое требование отменить распоряжение о взятие подобных подписок с офицеров.
Требование было подкреплено юзограммой контр- адмирала Д.Н. Вердеревского, ставшего 30 августа морским министром, следующего содержания: “Только что узнал об убийстве офицеров при свозе с “Петропавловска”. Во имя бывшего у нас единения и взаимного доверия обращаюсь к вам с требованием удержать взволновавшиеся команды от дальнейших эксцессов, памятуя, что таковые окончательно развалят флот и сделают его неспособным к стойким боевым действиям в случае возможного сейчас натиска немцев. Необходимо прекратить аресты без достаточных оснований и участия судебных властей, ибо таковые аресты возбуждают страсти и дают повод к тяжким эксцессам. Прошу верить, что никакие контрреволюционные попытки правительством допущены не будут, но не могут быть допущены и эксцессы явно ведущие дело защиты Родины к развалу и, следовательно, на пользу нашего врага. Контр-адмирал Вердеревский”.*674 Перед таким вниманием Революционный комитет устоять не мог и принял постановление об отмене взятия расписок. Тем более что на большинстве кораблей команды подобную меру уже провели.*675
3 сентября убитых офицеров отпели в Казанском соборе Гельсингфорса и похоронили. На похоронах, по сообщениям И.И. Ренгартена и Г.К. Графа, присутствовало около 300 чел. Были и офицеры.*676 На остальных линкорах конец августа прошел спокойно. Лишь на “Полтаве” команда арестовала лейтенанта В.В. Чечета, не давшего расписки о неподчинении приказам Корнилова. Впоследствии он был доставлен в РК.*677
Линейный корабль “Петропавловск” в доке
Три последних дня августа из-за митингов, общих собраний команд являлись для матросов выходными.*678 1 сентября Временное правительство провозгласило Россию республикой, надеясь таким образом внести успокоение в общество. Однако на Балтийском флоте эффект получился прямо противоположный: политическая активность, направленная против правительства, только возросла. 2 и 3 сентября, экипажи дредноутов по инициативе опять-таки “Петропавловска” держали поднятыми боевые красные флаги.*679 Б.И. Колоницкий, однако, полагает, что были подняты перевернутые контр-адмиральские флаги с красной полосой вверху.*680 Если это так, то экипажи повторили практику, имевшую место ещё 18 июня, в день антивоенной демонстрации в Гельсингфорсе.
Поводом для недовольства в сентябре послужило отсутствие в названии слова “демократическая”. Хотя в действительности основными причинами являлись неудовлетворенность мерами, предпринимаемыми правительством и стремление показать собственную значимость, что подтвердил в своих воспоминаниях Д.Н. Иванов.*681 Подняли флаги и другие корабли Гельсингфорсской морской базы. Спущены они были по решению ЦКБФ 8 сентября.*682 За этот временной отрезок на “Гангуте” общие собрания команды прошли 4, 5 и 6 сентября. Работ никаких не производилось.*683 Возможно, что собрания состоялись бы 7 и 8 сентября, если бы не угольная погрузка и принятие воды. На “Севастополе” общие собрания проводились 6 и 8 сентября, следствием чего являлось отсутствие хозяйственных занятий во второй половине дня 6 сентября и полностью — 8-го.*684
Помимо уже названных, сборы команды на “Севастополе” состоялись 12, по два раза в день -15 и 29 сентября. Посвящались они различным текущим хозяйственным делам, вроде обсуждения решений судового комитета или вопроса о жаловании, и политическим вопросам. Собрания от 20 и 22 сентября посвящались перевыборам в судовой комитет и результатам голосования с объявлением нового состава матросских делегатов.*685
На “Гангуте” общие собрания состоялись 14, 20, 21 сентября. Первое также было посвящено вопросу о жаловании, два других — перевыборам в судовой комитет. В результате 14 сентября судовых занятий и работ не производилось вообще, а 20 и 21 — во второй половине дня.*686
В описываемый период вопрос о содержании экипажей стал играть более значительную роль, чем прежде. Ранее требования об увеличении отпуска средств на выплаты командирам исходили от отдельных кораблей, как весной, или соединений, принадлежавших к одному флоту, как это было во время прихода дредноутов в Ревель во второй половине июля. В сентябре резолюции линкоров 1-й бригады, направленные в ЦКБФ, получили мощную поддержку от кораблей Черноморского флота. Положительный ответ команд дредноутов “Воля”, “Свободная Россия” и крейсера “Прут” на резолюции “Севастополя”, “Гангута” и “Полтавы” от 12 и 14 сентября последовал 27 сентября. Линкоры “Георгий Победоносец” и “Борец за свободу” поддержали 28 сентября, линейный корабль “Евстафий” и крейсер “Память Меркурия” — 29 сентября, линкор “Три Святителя” и крейсер “Очаков” — 30 сентября.*687 К этому требованию нередко добавлялись и другие. Так, экипаж “Евстафия” требовал еще и увольнения духовенства из Морского ведомства. Команда “Памяти Меркурия” — “конфискации духовных и монастырских богатств”.*688
24 сентября корабли 1-й бригады посетила лидер левых эсеров М.А. Спиридонова. На всех кораблях она выступала с призывами “поддержать революционную демократию и не дать её задушить, осуществлять революционный контроль”.*689 Г.К. Граф, на наш взгляд, довольно верно интерпретировал ее слова для сознания нижних чинов, как “не верьте вашим офицерам, следите за ними, и если заметите что-нибудь, уничтожайте их”.*690
С обострением ситуации в районе Рижского залива и архипелага Моонзундских остров 1-я бригада линейных кораблей была приведена в состояние повышенной боеготовности. Как сообщал 12 сентября 1917 г. в разговоре по аппарату Юза начальник штаба командующего флотом, контр-адмирал М.Б. Черкасский начальнику военно-морского управления при главнокомандующем армиями Северного флота капитану I ранга В. М. Альтфатеру: “Брилин I [1-я бригада линейных кораблей — Д.Б.] имеет горячие турбины”.*691 30 сентября из-за начала немецкой операции “Альбион” дредноуты привели в состояние 2-часовой готовности, все увольнения на берег запрещались.*692
Линейный корабль “Петропавловск”. 1917 г.
Адмирал М.К. Бахирев убывает с корабля. (Фото С.П. Славинского)
Так как немецкие части при поддержке кораблей Hochseeflotte успешно развивали наступление на острове Эзель (Сааремаа) в направлении батареи на мысе Церель (Сяэре) и Орисарской дамбы, соединявшей Эзель и остров Моон (Муху), что грозило потерей Рижского залива, русское командование, по-видимому, решило произвести вспомогательный удар силами дредноутов. 5 октября контр-адмирал С.В. Зарубаев получил приказ вывести бригаду в Поркалаудд для практического маневрирования.*693 Понимали это и команды, которые на собраниях, прошедших на “Севастополе” 3-го, а на “Гангуте” — 4 сентября, после докладов “о боевых действиях флота” принимали резолюции с требованием скорейшего прекращения войны.*694 На “Гангуте” успевали митинговать даже после выхода на внешний рейд 5 октября.*695 И.И. Ренгартен оставил в своем дневнике 10 октября такое замечание о поведении экипажа “Петропавловска”: “На “Петропавловске” военное воодушевление сказалось в том, что при выходе в море команда разобрала спасательные пояса и противогазы… словом проявила массу внимания к вопросу о сохранности своей драгоценной жизни”.*696 На основании этих фактов, мы можем утверждать, что матросы бригады к активным боевым действиям, случись таковые, готовы были недостаточно.
Впрочем, даже эти усилия не понадобились, поскольку к 6 октября все было окончено: русские гарнизоны на островах либо перебиты, либо вытеснены, русские морские силы обороны Рижского залива ушли, потеряв линейный корабль “Славу” и эскадренный миноносец “Гром”. Немецкие части полностью заняли острова Эзель, Моон и Даго (Хийумаа). 12 октября 1-я бригада за исключением “Петропавловска”, севшего на мель, вернулась в Гельсингфорс.*697 Уже 13 октября во второй половине дня все судовые работы были отложены: проводились общие собрания команд. Основным вопросом являлся выбор кандидатов в Учредительное собрание.*698 16 октября в первой половине и 17 октября весь день команда “Гангута” обсуждала возможность создания на корабле формирования боевого отряда, который мог в случае надобности “выступить на защиту революции”.*699
Окончательно этот вопрос на дредноутах, по данным вахтенных журналов “Севастополя” и “Гангута”, решился в положительном смысле 19 октября после принятия 17 октября резолюции ЦКБФ.*700 Также общее собрание проводилось на “Гангуте” 20 октября. На нем обсуждались политические вопросы. Никаких работ не производилось и 24 октября, когда ожидали сообщений из Петрограда.*701 Ночью же с 24 на 25 октября сформировали отряды, которые отправились в 3 ч. ночи 25 октября. От каждого дредноута, по сведениям Д.И. Иванова, отправилось по 150 чел., причем много среди них было и членов судовых комитетов.*702 Поэтому и 25-го ничего не делалось. Командный состав сделать в такой ситуации ничего не мог, да, видимо, и не пытался.
Так как на лето приходилось самая напряженная часть боевой кампании, то командование именно в это время стремилось максимально улучшить качество боевой подготовки команд кораблей. Поэтому в летние месяцы резко увеличилось количество проводимых учений, стрельб. В итоге возрастало число дней, когда экипажи частично, либо полностью, не производили никаких судовых работ. Новым стало то, что в летние месяцы экипажи, в случае проведения учений, не занимались более ничем как минимум половины дня. В первые послереволюционные месяцы были исключения (особенно на “Полтаве”).
Первые учебные боевые тревоги проводились в период с 6 по 8 июня. 6-го отражение атаки проходило на линейном корабле “Севастополь”, на другой день — на “Полтаве”, 8 июня — на “Гангуте”. 7-го также “Гангут” выходил на стрельбы на внешний рейд. По погодным условиям, однако, они не состоялись. В эти же дни проходили тренировочные работы для водолазных команд, результаты и, особенно, организация которых были признаны неудовлетворительными.*703 Намеченные на середину месяца мероприятия были частично сорваны. Основная причина — митинги о выборах нового начальника бригады. Поэтому, боевые тревоги удалось провести лишь на “Севастополе” (14 июня) и на “Полтаве” (16 июня).*704
Третий этап подготовки начался 20 июня, когда бригада в полном составе вышла в море для практического маневрирования.*705 Намеченные на другой день учения пришлось отложить по причине ультиматума “Петропавловска” Временному правительству. Отражение минных атак и стрельбы прошли 22-го. 26-го тем же занимались только “Петропавловск” и “Севастополь” из-за плохих показателей.*706 В июле боевые тревоги игрались на дредноутах 3-го, 10-го, и 12-го.*707 На “Петропавловске” из-за митингов учения 12-го июля не проводились. 13-го июля вся бригада ушла в Ревель. Этот визит был предпринят, по нашему мнению, с целью улучшить подготовку экипажа. Определенных успехов достичь удалось. На “Петропавловске”, “Севастополе”, “Полтаве”, “Гангуте” учебные боевые тревоги прошли 17-го, 21-го, 25-го, 28-го и 31-го (на “Петропавловске” еще и 14-го), то есть больше, чем за весь июнь!*708 26 июля вся 1-я бригада линейных кораблей занималась практическим маневрированием в море. 31-го кроме боевой тревоги экипажи тренировались в отражении минных атак, причем “команды достигли в этом определенных успехов”.*709 После возвращения 1 августа в Гельсингфорс экипажи некоторое время не занимались боевой подготовкой. Первые тревоги прошли 4 августа. 8-го они повторились.*710 14 августа корабли выходили на практические стрельбы, после чего команды получили сутки отдыха, чтобы 17 и 18 августа провести маневрирование и эволюции в открытом море.*711 Вернулись дредноуты на внутренний рейд 20-го. Через 5 дней их вновь ожидала боевая тревога.*712
Несмотря на слишком запоздавшее решение о приведении дредноутов в боевую готовность в связи с угрозой падения Моонзунда, линкоры бригады, стоявшие в Поркалаудде, 6 октября провели артиллерийские стрельбы, а 10-го начали практическое маневрирование.*713 11 октября маневрирование возобновилось. Однако не прошло и получаса, как “Петропавловск”, совершая разворот возле небольшого островка Редакон, из-за ошибки рулевого, вылетел носовой частью на каменную отмель. Так началась эпопея со снятием “Петропавловска”, длившаяся 13 дней. Контр-адмирал С.В. Зарубаев получил приказание пытаться снять линкор собственными силами, если не получится, то держать три оставшихся корабля поблизости: опасались продвижения германского флота от Рижского залива и Моонзунда к берегам Финляндии.*714 Снять линкор своими силами не удалось, и 12 октября 1-я бригада вернулась в Гельсингфорс.*715
В тот же день С.В. Зарубаев доложил командующему флотом контр-адмиралу А.В. Развозову: ““Петропавловск” сидит только носом. По обмеру наименьшая глубина 4 сажени [около 8,4 метра, нормальная осадка линкора “Севастополь” — 8,5 метров — Д.Б.] у 12 шпангоута. Под кормой чисто. Перегружены снаряды в корму, затопил кормовой отсек. Обе машины работают назад. Необходимы сильные буксиры, баржи для разгрузки и водолазы для ремонта подводной части”.*716 Немедленно в район аварии командующий отправил все буксиры, водолазную партию. Однако изменить что-либо не удалось. Тогда на помощь в качестве буксира отправили линейный корабль “Андрей Первозванный”. После очередной неудачи 19 октября А.В. Развозов доложил морскому министру контр-адмиралу Д.Н. Вердеревскому: “Положение “Петропавловска” без перемен. Что можно разгружено, будем подводить воздушные мешки под нос. Для буксировки стоят “Андрей Первозванный” и все буксиры. При полной воде есть надежда снять. Ждем зюйд-веста”.*717
Ситуация, тем не менее, не улучшалась. 21 октября помощник флаг-капитана по оперативной части штаба командующего флотом капитан II ранга М.А. Петров в разговоре по аппарату Юза с начальником минной дивизии контр-адмиралом Г.К. Старком, так охарактеризовал положение: “Петропавловск” сидит у Редакона на мели, снять до сих пор не могут”.*718 Сделать это удалось лишь 23 октября. За героизм, проявленный при этом, все водолазы получили Георгиевские кресты. Это, вероятно, один из последних случаев награждения на Балтике! В эту группу вошли и 3 человека с “Петропавловска”: водолазный старшина П.А. Наливайко, водолазы В.Ф. Девятов и В.А. Горбачевский.*719
Интересна реакция бригадного комитета на события. 18 октября на заседании была принята следующая резолюция: “Выбрать из среды двух членов и послать их Центр-Балт [так в тексте — Д. Б.] ив штаб командующего с строгим требованием о немедленном снятии с камня линейного корабля “Петропавловск””.*720 На наш взгляд, такая резолюция свидетельствует лишь о незнании реальной обстановки и желании продемонстрировать лишь собственное значение этого “учреждения”.
После возвращения в Гельсингфорс на трех остальных кораблях бригады 13, 20 и 24 октября вновь прошли учебные отражения боевых тревог.*721 Вследствие чего, первую половину дня судовые работы не проводились. Но в это время базовая подготовка отошла на задний план.
Увеличилось число случаев, когда причину невыполнения работ установить не удалось. Так, в июне из-за неизвестных обстоятельств, команда линейного корабля “Петропавловск” ничем не занималась в первую половину дня 8-го и 28-го.*722 Севастопольцы также по невыясненным причинам проводили судовые и хозяйственные работы лишь до обеда 7-го и только после — 1-го, 27-го, 29-го.*723 На “ Гангуте” аналогичный случай имел место 29-го, причем там вообще весь день был выходным.*724 Более всего таких дней зафиксировано на “Полтаве”: 12-го, 14-го, 15-го и 21-го экипаж работал лишь в дообеденное время.*725 К этому нужно добавить, что последняя запись в вахтенном журнале “Полтавы” датируется 24 июня, а за более поздний срок журналы не обнаружены. В июле на “Севастополе” то же случалось 4-го и 11-го.*726 Наконец, за неполный август подобные необоснованные потери рабочего времени отмечены на “Петропавловске” частично 3-го, 10-го, 21-го, а 24-го — полностью, а на “Севастополе” — частично 22-го.*727 Подобные происшествия могли быть вызваны, на наш взгляд, либо более небрежным отношением к службе со стороны офицеров, ведших журналы, либо действительно полным отсутствием объективных причин, лишь желаниями команд. Возможно, впрочем, что имело место и то и другое.
“Петропавловск” во льдах Гельсингфорса. 1915–1916 гг. (Фото С. П. Славинского)
§ 2. Деятельность судовых комитетов
На кораблях, стоявших в Гельсингфорсе, ещё в ночь с 3 на 4 марта 1917 г. были созданы выборные органы управления, в функции которых входило решение вопросов хозяйственной жизни кораблей, отношений матросов и офицеров, дисциплины, сохранения казённого имущества и др. Речь идёт о судовых комитетах. Были они созданы и на дредноутах. Первым стал “Гангут”, где выборы состоялись ещё вечером 3 марта, ночью же комитеты появились и на трёх других кораблях.*728 Избирались они следующим образом: от каждой роты выбиралось по одному человеку, офицеры корабля имели право выдвинуть одного своего депутата. Затем депутаты, в свою очередь, выдвигали кандидатуры председателя и секретаря. Их должен был утвердить командир корабля.*729
На первом заседании Соединённого комитета 2- й бригады линейных кораблей, проходившем 14 марта, был принят несколько другой порядок выборов в комитеты: каждую роту представляли теперь не один, а два человека, выборный от офицеров оставался один. На флагманских кораблях ещё один депутат выдвигался от штаба соединения. Члены комитета выбирались отныне сроком на два месяца, в случае же недовольства действиями своего депутата рота могла его переизбрать, но не ранее чем через месяц. Отказаться от своего избрания мог лишь тот, кто пробыл членом комитета 6 месяцев
без перерыва, т. е. тот, кто проходил выборы три раза подряд.*730 В состав комитета входили следующие комиссии: следственная, продовольственная, библиотечная, просветительная и судовая лавка.*731 По этому принципу были переизбраны и судовые комитеты на линкорах 1-й бригады.
Определялось разграничение сфер деятельности командиров кораблей и судовых комитетов. Первые должны были осуществлять командование в боевой ситуации, следить за обучением специалистов, судовым расписанием и расписанием учебных тревог, всеми средствами связи. Также они представляли к поощрениям и наградам, устанавливали количество личного состава, нужное для выполнения судовых работ, и сроки увольнения на берег, следили за регистрацией всех съехавших на берег, назначали сроки выполнения внеочередных работ. В сферу деятельности комитетов входили: “распорядительные функции по кормлению, по здравоохранению, просвещению и политическому образованию команды, наблюдение за добросовестным исполнением каждым своих обязанностей на корабле, поддержание строгой дисциплины и пресечение её нарушений, наблюдение за благопристойным поведением и нетчиками и наказание проступков такого рода, ведение очереди едущих в отпуск и съезжающих на берег, распределение служебных льгот, предоставляемых всему личному составу, вынесение примирительных решений в случае возникновения каких-либо недоразумений, приём и разбор всякого рода жалоб, производство дознаний по ним и отмена взысканий, наложенных командиром, устройство культурного досуга, контроль ведения хозяйства”.*732 Таким образом, комитеты получали достаточно широкие полномочия помимо хозяйственной области и там, где ранее распоряжались офицеры. Это вело к подрыву дисциплины, за которую и были призваны бороться комитеты. Нижний чин мог рассчитывать на менее суровый приговор за проступок, совершённый в отношении офицера или кондуктора, чем ранее, когда его судили бы корабельным судом. Матрос имел право обжаловать через судовой комитет скромный перечень наказаний, оставшихся в арсенале офицеров и командира. Например, объявление выговора (командирского в приказе, офицерского — на словах) и присмотр за провинившимся (даже не заключение его под стражу) на срок не более одного дня.*733 Подобное изъятие части офицерских функций не могло не привести впоследствии к трениям между комитетами и офицерами, чувствовавшими себя ущемлёнными.
Сфера совместной деятельности судовых комитетов и командного состава была узка. Она включала в себя несколько элементов. К ним относились проверка выполнения судовых работ, разводка фронта (её отныне надлежало производить старшему офицеру и боцману в присутствии члена комитета, т. е. и в этой сфере устанавливался своего рода контроль судового комитета за деятельностью судовых начальников). Ещё одним путем взаимодействия являлось установление процентных норм людей из экипажа, которые могли быть уволены в краткосрочный отпуск до 2 недель. Наконец, “обслуживание корабля на якоре”.*734 Данный пункт представляется весьма неопределённым. Возможно, он призван был декларировать формальное равенство двух властей в обычной корабельной жизни и подразумевал их взаимоконтроль. Столь подробная регламентация заставляет усомниться в справедливости утверждения С.С. Хесина, что “в первые недели революции комитеты не имели ни единой структуры, ни четко очерченного круга своих прав и функций”.*735
Летом 1917 г. на дредноутах началась активная структурная перестройка комитетов. В конце июня обсуждалась проблема о создании особой Провизионной комиссии. 24 июня решение было принято судовым комитетом “Севастополя”.*736 В последних числах они появились и на других кораблях. По проекту в неё вошли 3 чел.: офицер и два нижних чина. Особо оговаривалось, что в комиссию не должны включаться члены продовольственной комиссии судового комитета, содержатели или их помощники и ревизор корабля. Основными задачами этого органа были проверка отчетности по провизии, всей судовой отчетности, правильности регистрации и выдачи команде полагавшихся денежных сумм. Свои замечания провизионная комиссия представляла в письменном виде в двух экземплярах: общему собранию судового комитета и командиру.*737 Из этого мы можем сделать вывод, что путем создания новой комиссии судовые комитеты ставили под свой контроль денежную отчетность не только нижних чинов, но даже и офицеров, на что до этого они не претендовали и права не имели.
К концу августа 1917 г. произошла новая реорганизация судовых комитетов на линейных кораблях 1-й бригады. Комитет делился на 3 секции: юридическую, учетную, внутреннего распоряжения. Старые комиссии сохранялись. Наибольшее число депутатов входило в юридическую секцию — 19 чел., затем шла секция внутреннего распорядка — 5 чел. и учетная секция — 4 чел. Делегаты, никуда не вошедшие, а также кандидаты могли участвовать в заседаниях любой секции с правом совещательного голоса.*738 Общие заседания комитета в полном составе предполагалось проводить отныне по понедельникам и четвергам, а секции и комиссии должны были работать все остальные дни. Таким образом, налицо тенденция к усложнению структуры комитета, его бюрократизации как с положительной (рассмотрение дела в той комиссии или секции, которая этой областью только и занималась), так и с отрицательной стороны (затягивание решений по вопросам до общего собрания комитета). В то же время чувствуется стремление комитетов походить на другие выборные учреждения, в первую очередь на Гельсингфорсский Совет депутатов армии, флота и рабочих.
| Звание | Жалование (руб.) |
| Боцман, фельдшер, старшие кочегары | 50 |
| Старшие машинисты, мотористы | 47 |
| Старшие минные электрики, артиллеристы, баталеры, писари, сигнальщики, рулевые, водолазы, санитары, телеграфисты | 45 |
| Старшие музыканты, марсовые | 40 |
| Младшие кочегары | 45 |
| Младшие машинисты, трюмные мотористы | 42 |
| Младшие минеры, электрики, комендоры, телеграфисты, писари, сигнальщики, рулевые, водолазы, санитары | 40 |
| Строевые старшины | 38 |
| Хлебопеки, коки, маляры | 36 |
| Марсовые, плотники, музыканты, парусники, горнисты | 35 |
| Матросы 1,11 статьи | 32 |
1 РГАВМФ. Ф. р-95. Оп.1. Д.16. Л.23.
В течение весны — лета 1917 г. комитеты дважды переизбирались. Выборы прошли 18 апреля и 21 июня. При этом схема выборов несколько изменилась. В апреле избиралось по 2 депутата с правом решающего голоса от каждой роты, а также по 1 кандидату, участвовавшему в заседаниях, но владевшему лишь совещательным голосом. В июне наиболее количественно значительные роты выдвигали 3 делегата. К тому же кандидатов стали избирать столько же, сколько и депутатов. За счет этого численность судовых комитетов линкоров бригады выросла. Так, на “Севастополе” судовой комитет II созыва насчитывал 25 чел., III (июньского) — 42 чел.*739 Офицеры больше в состав судовых комитетов не входили. Выборы проводились лишь среди нижних чинов, об участии же представителей командного состава в деятельности комитетов дредноутов данных не обнаружено. Возможно, что подобная ситуация могла возникнуть из-за возрастания недоверия к большей части офицерства и восприятие его как своего противника.
Отметим и такое явление, как выборы одних и тех же делегатов дважды. Это было нарушением положения о комитетах, принятого еще в середине марта на заседаниях Соединенного комитета 2-й бригады линейных кораблей и подтвержденного впоследствии Центральным Комитетом Балтийского флота. На “Севастополе” 5 человек были избраны повторно: матросы I статьи А. Гаврон, Г. Бобров, М. Жуков, гальванер П. Перепелкин и марсовый П. Данилов. 2 человека — матрос I статьи А. Абачин и электрик Н. Манчак — стали делегатами в третий раз. Кроме того, матросов А. Зубкова и Е. Дмитриева, бывших членов комитета апрельского созыва, экипаж избрал кандидатами в июне.*740 Иначе говоря, в составе команд появились своего рода “профессиональные” депутаты, которые были способны что-то решать, но не исполняли своих служебных обязанностей в полном объёме.
Осенью комитеты претерпели незначительные изменения. После перевыборов, состоявшихся 21 сентября, в них стало не 3, а 4 секции. К уже имевшимся юридической, учетной и секции внутреннего распорядка добавилась еще секция труда, вероятно, по аналогии с Советами. Кроме того, товарищей председателя стало двое, а не один, что похоже на ситуацию в Гельсингфорсском Совете.*741 Попрежнему в судовой комитет от команды избирался 21 делегат с правом решающего голоса и столько же кандидатов — с правом совещательного. На “Севастополе” 1 делегат, матрос I статьи В. Котаков стал им повторно, двое: унтер-офицер С. Товпеко и матрос I статьи М. Полуянов избирались так же во второй раз, но с перерывом — они были членами комитета с 18 апреля по 28 июня. Еще трое являлись до этого кандидатами (матросы I статьи П. Казачков, И. Кривошеин и К. Половин). Председателем судовой организации “Севастополя” стал уже третий раз избранный П. Перепелкин. Среди кандидатов четверо (унтер-офицер Е. Жеребцов, матросы I статьи И. Яшкин, Г. Антуфьев и В. Родионов) становились ими во второй раз подряд и двое (унтер-офицер С. Ручкин и матрос I статьи М. Жуков) являлись до этого судовыми делегатами. Жуков — 3 раза.*742 Иначе говоря, из 42 членов судового комитета 13 выполняли схожие функции ранее. Это составляет примерно 31 %, что, на наш взгляд, подтверждает вывод о появлении и даже расширении (на предыдущих выборах число участвовавших до этого в деятельности комитета составило 21,4 %) категории, обозначенной нами как “управленцы”.*743
В течение марта и судовые комитеты, и корабельное начальство, пытаясь укрепить пошатнувшуюся дисциплину, работали ещё в тесном сотрудничестве. Примером могут служить как постановления судовых комитетов, так и приказы командиров кораблей 1-й бригады. Так, на одном из первых заседаний судового комитета линейного корабля “Петропавловск” была принята такая резолюция: “Комитет призывает граждан матросов строго и неукоснительно исполнять обязанности и приказания по службе на благо Свободной Великой России и надеется, что этот призыв будет услышан, и каждый товарищ исполнит свой гражданский долг для сохранения корабля нужного для мощи родины… Нужно уяснить себе это, товарищи, и на службе быть матросом, а на берегу — свободным гражданином”*744. Двумя днями позднее, 10 марта, выходит приказ № 105 командира “Севастополя” капитана I ранга П.П. Владиславлева: “…Предлагаю: офицерам, кондукторам, унтер-офицерам и матросам вступить в полное и ответственное исполнение своих обязанностей как техническом, так и распорядительном отношении.
Надо ожидать, что в виду коренным образом изменившихся внеслужебных взаимоотношений личного состава, ещё будут случаться некоторые недоразумения и в служебной обстановке… все такие недоразумения предлагаю выяснить по принятому уже порядку на общем совещании судовых делегатов с последующим докладом мне.
Что же касается случаев, нарушающих основные нерушимые требования военно-морской службы и гражданской свободы, к каковым относятся проступки, угрожающие целости корабля, неисправное несение караульной службы, кража корабельного имущества, порча судовых механизмов, оскорбление действием офицера, кондуктора или матроса, оскорбления, носящие демонстративный характер, неповиновение, уклонение от служебных обязанностей, то об этих случаях надлежит доносить мне рапортами или докладными записками через надлежащее начальство”.*745
Представляется, что не последнюю роль в таком сотрудничестве сыграла беспартийность подавляющего большинства членов судовых комитетов.
14 марта была провозглашена амнистия солдатам и морякам, арестованным по каким-либо политическим делам. Кроме того, им предоставлялась возможность вернуться к месту службы. Это имело прямым следствием возврат на линейные корабли 1-й бригады, в частности, многих матросов, которые принимали участие в разного рода волнениях или были арестованы по делу Главного судового коллектива РСДРП. На линкор “Гангут”, к примеру, приказом командующего флотом № 52 от 20 марта 1917 г. разрешено вернуться матросам А. Черномызову, Г. Ваганову, Ф. Яцкевичу, И, Андрианову, И. Привалову, В. Госникову, Т. Попову.*746 Из них первые шестеро были осуждены за беспорядки в октябре 1915 г., а последний — списан за “неблагонадежность”, т. к. обвинялся в согласии на распространение агитации от имени Главного судового коллектива РСДРП. Полагаем, что не случайно вскоре после этого под давлением экипажа судовой комитет начал расследование о вине офицеров в событиях 1915 г.
В итоге депутаты выдвинули требование списания с корабля шести офицеров, наиболее, по мнению комитета, виновных. Это старший лейтенант А.И. Королёв, лейтенанты Н.Ф. Прохоров, А.Г. Хрептович, А.А. Сурандер, В.Е. Бурачек и И.В. Дитерихс. На каждого из них было составлено небольшое досье, главными пунктами которого являлись отношение к событиям февраля и взаимоотношения с экипажем. На основе этих досье и предлагалась форма наказания: Королёва рекомендовалось посадить в тюрьму, остальных — отправить в действующую армию.*747 С подобным решением комитета капитан I ранга П.П. Палецкий не мог согласиться, и дело отправилось в штаб бригады, оттуда — в штаб флота, затем ходатайство о пересмотре дела было передано в Исполком Гельсингфорсского Совета, где его отклонили.
Подобные “чистки” инициировались и на других кораблях бригады. Пострадали те, кто проявлял до революции строгость и требовательность, или пытался противодействовать беспорядкам. На “Полтаве” команда требовала списания тех офицеров, что в кровавую ночь с 3 на 4 марта отказались подчиниться экипажу и сдать оружие, за что и были заперты в своих каютах. В конечном счете, как и в случае с “Гангутом”, командир “Полтавы” капитан I ранга С.В. Зарубаев 13 марта вынужден был обратиться в штаб флота со следующей просьбой: “Ходатайствую о скорейшем списании старшего офицера вверенного мне корабля капитана II ранга В.В. Котовского, лейтенанта К.И. Юдина, мичманов В.М. Карякина и Г.А. Тевяшева с зачислением их в резерв флота, как арестованных по желанию команды в ночь с 3 на 4 марта”.*748
Подобная участь постигала и унтер-офицеров, и даже матросов. 9 апреля “по желанию судового комитета” с “Полтавы” был отчислен сверхсрочнослужащий боцманмат С. А. Мартынюк, а 15-го — якобы за сотрудничество с “охранкой” на “Севастополе” были арестованы и отправлены в Секцию охраны народной свободы Совета депутатов армии, флота и рабочих Свеаборгского порта строевой боцманмат М. Козлов и моторист Я. Афанасьев.*749
Решениями комитетов началось отстранение от управления кондукторов и фельдфебелей рот. На линкоре “Севастополь” в марте по требованию судового комитета фельдфебелем 1-й роты вместо боцманмата И. Сухорукого был назначен унтер-офицер Т. Дрячин, 2-й роты — вместо унтер-офицера В. Потапенко — унтер-офицер И. Ковалёв, 4-й роты — вместо боцманмата М. Козлова — унтер-офицер И. Лихач. То, что эти действия шли вразрез с желаниями командира, косвенно подтверждает и объявленная смещённым в приказе благодарность.*750 С “Гангута” были уволены старший электрик В.К. Солодянкин, марсовый старослужащий Н.В. Баранчуков, кочегарные унтер-офицеры I статьи ЯД. Дорогинский, Н.Т. Понурин и В.А. Растворов, кочегары I статьи В.Г. Памин и А.А. Ткаченков, кочегар I статьи Ф.В. Зиновьев, строевой боцманмат Г.Д. Папонов. 2 мая на линкоре “Полтава” исполняющим обязанности фельдфебеля 1-й роты был назначен матрос I статьи П. Фимушкин.*751
Однако, даже при наличии ярко выраженной политической подоплеки в ряде случаев, заботились комитеты и об увольнении с дредноутов бригады тех, кто подозревался в халатном отношении к возложенным на них обязанностям. На “Гангуте” двоих подобная участь постигла за рукоприкладство — сигнального боцманмата Л.В. Николенко и писаря I статьи С.А. Малышева.*752 Зачастую командование линейных кораблей проявляло полную солидарность с мнением членов судового комитета. Командир “Гангута” капитан I ранга П.П. Палецкий поручил старшему штурману лейтенанту В.П. Дону провести расследование подлинности фактов, в которых обвинялся упомянутый выше Л.В. Николенко. Когда же всё это подтвердилось, то в штаб бригады были отправлены рапорты В.П. Дона и самого П.П. Палецкого, в котором он сообщал следующее: “Предоставляя подлинный рапорт лейтенанта Дона доношу, что сведения о боцманмате Николине были сообщены в судовой комитет для всестороннего освещения нравственной физиономии этого боцманмата, а также для того, чтобы знать мнение о нем всего корабля. Комитет пришел к тому же мнению, что и старший штурман. На основании вышеизложенного прошу ходатайствовать о недопущении сверхсрочнослужащего сигнального боцманмата Лаврентия Васильевича Николенко к кондукторскому экзамену, а также о списании его с исключением из списков вверенного мне линейного корабля”.*753
Боролся судовой комитет и за честь имени своего корабля, о чем свидетельствует тот факт, что на заседании 21 марта было решено обратиться на транспорт “Митаву” с требованием “принять решительные меры против боцманмата Ковальчука, носящего без всякого права на это ленточку “Севастополь” и занимающегося подозрительной деятельностью”.*754
Командование было вынуждено идти на уступки, иначе конфронтация неизбежно привела бы к полной потере ими управления. Действовало, на наш взгляд, нечто вроде джентльменского соглашения: офицеры не препятствовали “чистке”, а взамен комитет, при возможности, поддерживал их при разборе спорных вопросов. Это получило наглядное подтверждение, когда 11 апреля матросы 6-й кочегарки на всё том же “Севастополе” приказали своему непосредственному начальнику унтер-офицеру И. Чиркову “уйти из кочегарки вон”, так как он хотел “более равномерно распределить несение вахт”. Об этом случае в рапорте на имя командира сообщил инженер- механик капитан II ранга И.П. Иерхо. Данный рапорт был направлен в судовой комитет с такой резолюцией командира линкора капитана I ранга В.П. Вилькена: “Предлагаю судовому комитету разобрать дело, наложить взыскания и объяснить кочегарам всю незаконность способа их действий”.*755 Это и было исполнено, кочегарам комитет объявил порицание и восстановил Чиркова в его правах.
Линейный корабль “Петропавловск”. 1915–1916 гг. Купание команды. (Фото С. П. Славинского)
Дополнительным фактором, способствовавшим налаживанию деловых отношений между представителями экипажей и командным составом, являлось включение в состав комитетов офицеров и исполнение ими ответственных должностей. Это стало возможно, как уже говорилось выше, с 14 марта 1917 г., когда на заседании Соединенного комитета 2-й бригады линкоров было постановлено выбирать в судовые комитеты и офицеров. По данным, имеющимся по составам корабельных организаций “Гангута” и “Севастополя” можно с уверенностью говорить о довольно значительном влиянии в этот период офицеров на дела. На “Гангуте”, к примеру, лейтенант Г.И. Комаров являлся товарищем председателя, а мичман А.В. Тарановский — секретарем судового комитета. На “Севастополе” капитан II ранга И.П. Иерхо на нескольких заседаниях исполнял обязанности председателя, а с 30 марта им стал инженер-механик мичман В.Н. Соколов.*756 Подобным образом дела обстояли и на ряде других соединений. Об этом, например, упоминал С.Н. Тимирев применительно к 1-й бригаде крейсеров, базировавшейся в Ревеле. Аналогичную тенденцию в армейских полковых комитетах этого периода отметил и В.И. Миллер.*757
Основным направлением деятельности судовых комитетов на 1-й бригаде линейных кораблей являлась хозяйственная сфера. Самым злободневным вопросом на это время следует, по нашему мнению, считать продовольственный. По данным В.В. Петраша, к февралю 1917 г., в связи с ростом цен и падением курса рубля, стоимость ежедневного питания матросов была установлена в 80 коп. — 1 руб. в день (в месяц соответственно 24–30 руб.).*758 Такая сумма достаточной являться не могла. Поэтому судовые комитеты действовали в двух направлениях: с одной стороны устанавливали жесткий контроль над стоимостью, количеством и качеством провизии, с другой — старались изыскать дополнительные денежные суммы, которые матросы могли бы тратить на закупку съестных припасов. Меры в первом направлении успешно реализовывались благодаря полному переходу всего процесса в руки экипажа. Следила за этим специально создававшаяся продовольственная комиссия.
О роли, отводившейся этой комиссии, можно судить хотя бы по тому факту, что в комитете линейного корабля “Севастополь” II состава (18 апреля — 28 июня) из 25 человек в продовольственную комиссию входило 9, в комиссию “по проверке харчевых сумм” — 4 и в комиссию по проверке буфета — 3 человека*759, т. е. более 50 % от численности всего комитета. В случае необходимости закупки для нужд экипажа члены комиссии обращались к командиру корабля, а тот, в свою очередь, выписывал соответствующее удостоверение следующего типа: “Дано сие марсовому Володкину, вверенного мне корабля, на право покупки из Продовольственного склада четырех ящиков спичек. Капитан I ранга Палецкий”.*760 Очень сурово комитет карал за попытки кражи продовольствия, как в случае с матросом “Севастополя” П. Гольбиковым.
Второе направление выражалось в учреждении строгой отчетности всех расходовавшихся сумм. Если расход признавался необоснованным, то комитет требовал возврата денег, которые заносились в так называемые “экономические” или “харчевые” суммы. В качестве примера отношения к этому делу нам хотелось бы привести, несмотря на его объем, отчет комиссии судового комитета “Севастополя”: “Проверка денежной отчетности за март месяц ставит судовой комитет в известность о следующем:
1. По записи инженер-механика мичмана Войцикова от 22 марта сего года выдано командировочных по делам службы: унтер-офицеру Адамовичу 85 марок 60 пенни, унтер-офицеру Смирнову 21 марка 40 пенни; всего 107 марок — потребовать более подробного отчета, куда эти деньги расходовались.
2. Выдано заимообразно из экономических сумм и выдано в расход: матросу I статьи Петру Гаврикову 22 марки, машинисту I статьи Эйжену Бергу 50 марок — просить их внести обратно ревизору, и эти суммы по внесении должникам должны быть заприходованы в харчевые суммы.
3. Опротестовать целевой счет гальванера Кавешникова на сумму 30 рублей 40 копеек — необходимо заслушать его объяснения в судовом комитете.
4. Счет на 20 марок (фуражка для боцмана Манаева) — отнести на съестные суммы комитета комиссия категорически не нашла возможным. Эту сумму постановлено получить с боцмана Манаева или с того, кто ему разрешил покупать фуражку и записать на приход.
5. Выяснить в полном составе судового комитета, на какие средства должны приобретаться канцелярские принадлежности и медикаменты, т. к. отпускаемые из порта суммы на это уже израсходованы”.*761
И подобные, почти бухгалтерские, отчеты составлялись на всем протяжении этого периода.*762
Проводились и обследования деятельности баталеров. Если возникало какое-либо сомнение, то судовой комитет мог поручить специальному уполномоченному лицу провести следствие. Комитет “Севастополя” 23 апреля дал задание электрику П.В. Гущину подробно изучить материальное положение бывшего старшего баталера корабля кондуктора И.И. Тютрюмова, причем 25-го был даже сделан запрос в Гельсингфорсское казначейство о счетах самого Тютрюмова, его жены и троих детей.*763
Естественно, что скоро встал вопрос о том, как быть с экономическими суммами. Если ранее на эти деньги на бригаде покупались книги в матросскую библиотеку, инструменты для самодеятельности, киноаппараты для кинематографических сеансов, снаряжение для охотников и лыжников, то судовые комитеты настойчиво требовали выдачи сумм и дележа их между матросами. Ещё 12 марта в Исполнительный Комитет Совета депутатов армии, флота и рабочих Свеаборгского порта от команды линейного корабля “Гангут” поступил запрос, что делать с экономическими суммами.*764
30 марта в газете “Известия Совета депутатов армии, флота и рабочих Свеаборгского порта” был помещен ответ. Экономические суммы должны были расходоваться по усмотрению судовых комитетов. При этом, правда, высказывалось пожелание чтобы эти деньги были ими употреблены “на культурно-просветительские нужды своих команд и частей”.*765 Денежные суммы действительно были розданы, о чем с возмущением писал в своем дневнике И.И. Ренгартен.*766
Активно вносились средства на похороны “жертв революции” и семьям погибших на фронте. Этими сборами также ведали судовые комитеты. За первые полтора месяца после революции в фонд похорон судовыми комитетами было собрано 823 руб., 2849 марок, 11 офицерских орденов, 4 серебряных Георгиевских креста, 266 средних и 4 малых серебряных, 7 больших золотых медалей и 385 наградных знаков. Уже 13 марта по инициативе судового комитета линейного корабля “Севастополь” был создан фонд для помощи семьям погибших фронтовиков. Туда поступило 1416 руб., 165 марок, 3 офицерских ордена, 1 серебряный Георгиевский крест, 7 больших, 7 средних и 307 малых серебряных, 7 малых золотых, 163 бронзовых медалей, а также 1 нагрудный знак. Впрочем, с середины апреля сведения о пожертвованиях прекращаются.*767
Параллельно судовыми комитетами поднимался и вопрос о матросской заработной плате. Одновременно с запросом об экономических суммах, 12 марта с “Гангута” в Исполнительном Комитете поинтересовались, в каком размере должна исчисляться оплата всех работ, проведенных на линкоре зимой вместо судоремонтников, и какое жалование будут получать матросы.
Исполнительный Комитет ответил, что неправомочен решать подобные вопросы и что они должны обсуждаться в морском министерстве и специальной комиссии. В начале работы этой комиссии, известной сначала как комиссия Н.В.Савича (с 14 мая её возглавил В.И. Лебедев), стало известно 11 марта.*768 1 8 апреля предварительный проект о матросском жаловании был разослан для ознакомления по флотам. Согласно ему, происходило деление на 3 разряда: обычные матросы, которым должны были платить в месяц 15 руб.; специалисты, оклад которых равнялся 25 руб.; старшие специалисты (бывшие унтер-офицеры), получавшие 50 руб.*769 Судовые комитеты бригады одобрили этот проект, однако 28 апреля на заседании Центрального Комитета Балтийского флота было принято постановление, где говорилось, что матросское жалование должно составлять как минимум 45 руб. в месяц*770, т. е. в 3 раза больше! Очевидно, что после этого проект комиссии Савича был отвергнут.*771 Пожалуй, именно этот вопрос спровоцировал первые серьезные трения на бригаде между командами и её начальником — адмиралом М.К. Бахиревым. При этом необходимо отметить, что комитеты в этой ситуации сохранили, по крайней мере, внешнюю лояльность к командованию. Все обсуждения проектов комиссии Савича- Лебедева судовые комитеты выносили на общее собрание команды, сами при этом не давая никаких оценок резолюциям, там выносившимся.
Это может быть объяснено двумя причинами. Во- первых, строгим наказом Исполнительного Комитета Гельсингфорсского Совета депутатов армии, флота и рабочих от 20 апреля, последовавшим на ряд резолюций комитетов политического характера (к примеру, резолюция и солидарность с протестом Исполнительного Комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов по поводу ареста русских эмигрантов в Галифаксе).*772 В частности, в этом наказе говорилось следующее: “Исполнительный Комитет считает крайне нежелательным одиночное выступление комитетов каких- либо частей войск… помимо Совета Депутатов и Исполнительного Комитета”.*773 Поэтому резолюции такого рода сопровождались таким предисловием: “Состав команды 1-й бригады линейных кораблей в числе 5 тысяч человек по инициативе линейного корабля “Гангут” через Совет рабочих и солдатских депутатов требует…”.*774 Во-вторых, судовым комитетам незачем было лишний раз портить отношения с командным составом, им было выгоднее работать с помощью со стороны офицеров и в сотрудничестве с ними.
28 марта на “Севастополе” начала функционировать комиссия по улучшению быта команды, составленная из офицеров и членов комитета. 9 апреля ею, в частности, были осмотрены матросские одеяла и негодные заменены.*775 Подобная комиссия на “Гангуте” постановила 31 марта составить список сапожников от каждой роты с тем, чтобы экипажам могли сделать или отремонтировать сапоги по сходной цене.*776 Аналогичным образом действовали на “Севастополе”. Действительно, корабельные сапожники работали по цене в 2–5 раз меньше, чем на берегу.
Позднее, летом, основные направления деятельности комитетов не изменились по сравнению с весной 1917 г. Наибольшее внимание уделялось вопросам поддержания дисциплины среди команд кораблей. Однако, спектр проступков, которые рассматривались судовыми делегатами, заметно расширился по сравнению с первыми послереволюционными месяцами. С июля частыми стали дела о плохом исполнении обязанностей дневальных. Так, 7 июня судовой комитет дредноута “Севастополь” назначил на 4 суток на тяжелые работы и объявил порицание матросу II статьи В. Ульянову за “сон и сидение на посту”.*777 Через несколько дней рассматривался пришедший 9 июня циркуляр из штаба флота № 754 о плохом дежурстве на берегу. Матросские делегаты с “Гангута” оставили на 2 недели без увольнений дежуривших в Гельсингфорсе 12 июня, так как они “позволили себе заходить в кофейни, не спросясь у своего начальника”.*778 На “Севастополе” 26 июня были наказаны недельным пребыванием на корабле матросы П. Кумец и И. Дуркин, позволившие себе курение в не предназначенном для этого месте.
В тот же день по поручению судового комитета приступили к изготовлению специальных табличек “регламентирующих, где можно курить и где нельзя”.*779 22 июля судовой комитет “Полтавы”, рассмотрев вопрос о “порче паровых труб, загрязнении умывальников и писсуаров”, постановил налагать на нарушителей дисциплинарное взыскание, назначая их на внеочередные работы. Делегаты запретили мыть в умывальниках швабры и баки, бросать туда окурки.*780 Комитеты дредноутов начали борьбу с пьянством. При рассмотрении мер, которые надлежало принять, учитывались наличие отягчающих обстоятельств, а также условия, в которых задерживался виновный. В июле — августе комитетам пришлось рассматривать и несколько дел о воровстве, чего до этого практически не наблюдалось. 24 июля на “Петропавловске” были арестованы матросы С.П. Шакура, Д.И. Федоров и И.Н Гаврилов. Обвинялись они в краже дамского ридикюля с деньгами в кафе госпожи Острей, принадлежавшего хозяйке. Во время обхода они, самовольно зайдя в кафе, улучили момент, когда госпожа Острем наклонилась за чем-то, схватили сумочку и скрылись.*781 Ситуация была настолько необычной, что члены судового комитета не вынесли определённого решения о характере наказания. Обвиняемые были отправлены в секцию Охраны Гельсингфорсского совета. 26 июля их дело рассматривал незадолго до этого возобновивший свою работу военно- морской суд. Шакуру и Федорова приговорили к 1 году и 8 месяцам арестантских работ.
Гаврилов был оправдан.
Правда, и первые двое тоже были освобождены по амнистии от 17 марта 1917 г.*782
3 августа из-за участившихся краж “полтавцы” ввели запрет на вынос с кораблей любых вещей. Разрешение на уход можно было получить лишь в том случае, если желающий мог доказать, что данное имущество является его собственностью.*783 Такая практика принесла свои плоды. 16 августа в том же суде рассматривалось дело кочегара с “Полтавы” А. Попсуева, а 11-го — матроса “Гангута” А. Умрихина. Оба обвинялись в очень схожих поступках: в кражах на своих кораблях обуви у сослуживцев. Попсуев украл у матроса I статьи Н. Лаптева ботинки, Умрихин — у сигнальщика Машкова — сапоги. Наказание им было установлено одинаковое: 6 месяцев тюремного заключения и оба они, как и в предыдущем случае, были сразу же амнистированы. Правда, судовые комитеты тут же послали в ИК Гельсингфорсского Совета ходатайства о списании их с кораблей. Исполком просьбы, поддержанные командирами, удовлетворил.*784
Увеличилось количество дел о кражах на кораблях бригады продовольствия. 17 сентября были смещены с должности самоварщиков матросы “Севастополя” И. Ченцов и И. Чистоплюев. Основная причина — неоднократные хищения чая.*785 22-го комитет разбирал дело матроса П. Барановского, выдававшего из кладовой сахар члену комитета I созыва и депутату Гельсингфорсского Совета А. Барову. В результате Барановский был отстранен от должности кладовщика и посажен в карцер, а Баров — заплатил штраф.*786 В тот же день комитет арестовал артельщиков 2-й и 3-й роты Белякова и Королева за воровство во время угольной погрузки куска мяса.*787 Аналогичная история произошла и на “Полтаве”, где корабельный кок Ванеев попал в секцию Охраны народной свободы Гельсингфорсского Совета за кражу партии картофеля.*788
Однако экипажи иногда не доводили кражи до разбирательств в судовых комитетах, предпочитая наказывать вора самостоятельно. Возможно, что они считали меры наказания, применявшиеся к данной категории преступлений, недостаточными по сравнению с дореволюционными. Зафиксирован случай, когда над вором был устроен самосуд. 29 августа к старшему врачу ‘Гангута” С.В. Гуткевичу явился за помощью избитый кочегар В. Румянцев. В результате проведённого затем разбирательства выяснилось, что он пытался продать украденный у матроса Сулитина бушлат. Так как его давно подозревали, он был схвачен, избит и доставлен к члену судового комитета С. Андрееву. В ходе допроса В. Румянцев сознался, что эта кража у него пятая.*789
Линейный корабль “Полтава” на Гельсингфорском рейде
Важной проблемой для комитетов была борьба с “нетчиками”. Этому вопросу посвящались два заседания севастопольских делегатов, 19 и 21 августа. При рассмотрении мер, которые надлежало к ним принять, учитывались количество опозданий, наличие отягчающих обстоятельств. Так, матросам А. Морозову и П. Титову за отсутствие на борту в положенный срок в первый раз было увеличено на 6 суток число вахт в кочегарке, а Морозов за продажу подметок “заработал” порицание и лишился на 10 дней увольнения в город. Матросы Ф. Стулов и И. Филатов, как попавшиеся вторично, остались без берега на 20 дней и заплатили штраф — по 20 финских марок каждый. Такие же меры наказания члены комитета назначили и матросам Козлову и Киктенко. Матроса же Мылова “за неоднократное опоздание и побег с корабля с 15 мая по 21 июня” постановили арестовать и отправить в секцию Охраны народной свободы.*790 Однако делегаты не всегда были беспристрастны. 26 июля в судовой комитет поступила жалоба командира корабля капитана I ранга В.П. Вилькена на отсутствие в срок на борту членов комитета машиниста I статьи Э.А. Берга и матроса I статьи А. Агапова. И что же? Большинством голосов судовая организация “Севастополя” приняла резолюцию о том, что “произошло досадное недоразумение” и оставила поступок абсолютно безнаказанным.*791
Осенью участилось наложение денежных штрафов. Так, комендор. А Завьялов с линейного корабля “Севастополь” за долги лишался оклада на 2 месяца. Комендор В. Кузнецов с того же корабля за опоздание из отпуска на 40 суток остался без жалования на 3 месяца, а гальванер А. Семенчук за опоздание на 15 суток — на 2 месяца.*792
Однако в этот период команды получили возможность влиять на постановления о наказаниях. Согласно данным вахтенных журналов и протоколам заседаний комитетов с 29 июня раз в две недели на линкорах для “обсуждения общеполитических вопросов и текущих дел” проводились общие собрания.*793 Вероятно, тем самым делегаты желали сохранить доверие экипажа. Но одновременно они в несколько утратили возможность правового поддержания порядка, поскольку общее собрание команды могло и не утвердить приговор. Так случилось 17 октября на “Севастополе”, когда матросы отказались признать вину кочегара Г. Касперовича, необоснованно обвинившего комендора И. Шнырика и мичмана В. Саковича в возгорании угля. Дело отправилось повторно в судовой комитет для пересмотра.*794
Из бытовых вопросов основным по-прежнему являлось обеспечение питания. Еще в июле комитеты начали рассылать в различные губернии своих представителей, главной задачей которых было заключение договоров на поставку хлеба на дредноуты. Иногда для этих целей использовались матросы, посылавшиеся в качестве агитаторов. Так, 11 августа, судовой комитет “Петропавловска” поручил члену Всероссийского Крестьянского союза М. Самсонову, направленному в Рязанскую губернию, собрать сведения о ценах на мясо, рыбу, молоко, картофель. Их отсутствие ощущалось в Гельсингфорсе очень остро.*795 1 9 августа, по поручению депутатов “Полтавы”, согласно протоколу заседания, в разные города с этой же целью поехали 4 чел.*796 С “Севастополя” в Воронежскую губернию 20 августа отправился матрос И.Ф. Лазуткин. Там он сумел закупить партию картофеля по 5 руб. за пуд и затем поехал в другие места, чтобы выяснить, где что можно купить дешевле.*797 Еще один матрос с “Петропавловска”, П. Кожин, отправился по поручению своего комитета на Северную Двину и в Вологду с целью покупки дешевой рыбы для кораблей бригады.*798 Комитет “Петропавловска” при этом поручил ему изучать возможности размещения продовольственных заказов в близлежащих губерниях.*799 О важности проблемы свидетельствовало заседание от 28 августа на линейном корабле “Севастополь”.
В день, когда стало известно о выступлении Л.Г. Корнилова, прошло совещание представителей Гельсингфорсского Совета, ЦКБФ, Областного комитета, где принимались важные решения политического характера, судовой комитет сравнивал большую часть времени цены на картофель в Гельсингфорсе и в центральных губерниях. Лишь в самом конце заседания был заслушан доклад представителя эсеровской ячейки на корабле Ф. Вакса о положении в Петрограде. Члены комитета “приняли его к сведению” и постановили материалы доклада и вопрос о наказании офицеров-сторонников Л.Г. Корнилова (если они окажутся) отправить на рассмотрение в бригадный комитет.*800 1 сентября делегаты “Севастополя” М. Жуков, Е. Жеребцов и М. Солонко отправились в различные губернии “для закупки муки и картофеля”.*801 Посылая 6 сентября агитатором на Украину матроса I статьи. И Белоусова, комитет “Севастополя” дал ему полномочия вести переговоры для покупки хлеба для всей бригады. Тогда же было принято постановление: при посылке агитаторов в деревню требовать от них подробного отчета о сельском хозяйстве региона, куда они направлялись, и тамошних цен.*802
3 сентября для более эффективной заготовки продуктов комитеты бригады реорганизовали продовольственные комиссии. Если раньше ее штат состоял из 2-х человек, то теперь их число увеличилось вдвое. Функции каждого члена продовольственной комиссии четко регламентировались: один должен был закупать продовольствие, двое — вести соответствующие записи расплачиваться. Четвертый являлся контролером над закупщиком.*803 О трудностях, связанных с заготовкой продуктов, Д.И. Иванов, ставший в это время председателем продовольственной комиссии “Гангута”, вспоминал так: “… мне было поручено проверить продсклад [продовольственный склад — Д.Б.], кухню, учесть требования матросов об улучшения питания. Постоянного внимания требовал буфет…. Чуть ли не каждый день проходили короткие заседания судкома [судового комитета — Д.Б.] по проверке проделанного”.*804
Большое внимание уделялось и изысканию денежных средств для закупки продуктов. Штрафы, взимавшиеся с провинившихся, шли именно на эти цели. Приходилось в поисках дополнительных доходов проявлять иногда и удивительную изобретательность. 30 сентября судовой комитет “Севастополя”, изучив вопрос об остающихся на камбузе помоях, постановил продавать их желающим “поскольку помои могут служить как удобрением, так и идти на корм домашнему скоту.*805 Деньги, вырученные от продажи, планировалось передать в продовольственную комиссию.
Помимо решения продовольственной проблемы, судовые комитеты заботились об обмундировании команд. Интересно при этом, что действовали они часто в духе взаимовыручки и взаимоподдержки. 3 августа судовая организация “Полтавы” решала проблему покупки сукна. В конечном счете, его приобрели в интендантской секции Центробалта.*806 На заседании комитета “Севастополя” 17 сентября после сравнения цен на подошвенную кожу для обуви, депутаты постановили закупить партию на всю бригаду у Центрального Комитета Балтийского флота, продававшего ее дешевле остальных, по 2 руб. за фунт. На том же заседании члены судового комитета вынесли благодарность экипажу “Полтавы”, чей комитет закупил байку по 24 руб. за пачку и фуфайки по 10 руб. 25 коп. из расчета на все линейные корабли 1-й бригады.*807 Удалось обнаружить и запрос судового комитета “Гангута”, направленный на “Петропавловск”, когда экипаж сможет забрать со складов свою часть “теплых вязаных подштанников”, закупленных представителями с этого дредноута.*808
Уделялось некоторое внимание и медицинскому состоянию экипажа. Это выражалось в обязательной проверке качества продуктов, потреблявшихся командой. Кроме того, при тяжелом заболевании комитет обычно просил командира предоставить отпуск. Так было, к примеру, в случаях с кочегаром “Гангута” П.И. Куповых и трюмным машинистом “Севастополя” П.А. Ситавриным, больным катаром.*809 При необходимости срочного лечения, комитеты, обычно по договоренности с судовыми врачами, отправляли больных либо в Военно-морской госпиталь в Гельсингфорсе, либо в Петроград. Таким образом, поступили с унтер-офицером с “Петропавловска” В. Приходько, которому 18 июня был поставлен диагноз “сифилис”.*810 22 июля на повестку дня заседания судового комитета “Полтавы” был вынесен вопрос об увеличении числа случаев венерических болезней. Делегаты постановили провести прочитать экипажу лекцию на эту тему. Кроме того, снова вводилась практика медицинских осмотров прибывших с берега. Правда, в отличие от дореволюционного времени, они были добровольными и проходили по четвергам и субботам.*811 Когда же в конце августа в Гельсингфорс пришел тиф, комитеты линейных кораблей приняли решение “составить воззвание к командам, избегать свежей зелени на берегу”.*812 Приняв все во внимание, судовые делегаты проявили большую заботу об экипажах линкоров. Еще 26 августа распоряжением санитарного инспектора флота статского советника И.В. Ковалевского на бригаде требовалось начать “организацию прививок”.*813 Однако сделать это из-за недостатка средств своевременно не удалось. Денежные суммы на вакцину выдали именно судовые комитеты дредноутов, после чего прививки и были сделаны.*814
Занимались комитеты и просвещением экипажей линкоров. Летом 1917 г. были собраны обширные библиотеки для нижних чинов. На “Севастополе” судовые делегаты отметили, что матросская библиотека, достигшая пятисот с лишним книг, брошюр, журналов, “требует размещения в дополнительных помещениях”. Поэтому было принято предложение объединить офицерскую и матросскую библиотеки, разместив все издания в первой.*815 Помимо организации и поддержания судовых матросских библиотек, определенное внимание уделялось образованию. В сентябре при Гельсингфорсском матросском клубе открылся Матросский университет. Ещё 12 августа комитет “Полтавы” на своем заседании принял решение направить в него на обучение по 1 чел. от роты.*816 Комитеты вообще занимались агитацией среди матросских коллективов за поступление их членов в университет, причем их призывы содержались не только в резолюциях, но и публиковались в газетах.*817
Корниловское выступление неизбежно вело к увеличению влияния на службу судовых комитетов. Это выразилось в переходе к ним функций, которые делали их хозяевами кораблей. 30 августа на дредноутах “Севастополь”, “Полтава” и “Гангут” были приняты резолюции “об усилении мер предосторожности”. В них говорилось, что “вся корреспонденция, поступающая на корабль, должна направляться дежурному делегату, который в свою очередь должен направить по назначению все письма и другое, а пакеты на имя командира отправлять председателю комитета, в присутствии которого они должны вскрываться”. 2 сентября к резолюции присоединился “Петропавловск”.*818 На деле зачастую получалось так, что даже командиры кораблей получали пакеты и письма уже распечатанными. Так, 11 сентября С.В. Зарубаев сообщил А.В. Развозову, что “несмотря на мои приказания контроль на линкорах продолжается, секретные пакеты приносятся командиру открытыми”.*819 И.И. Ренгартен в этой связи отметил: “Зарубаев протестовал, но ему просто ответили: “В таком случае мы во враждебном лагере, посмотрим чья возьмет”…”.*820
Линейный корабль “Петропавловск”. 1915–1916 гг. Фото на память. Справа у фотоаппарата стоит лейтенант С. П. Славинский
На требование из штаба командующего флотом списать с “Севастополя” за неоднократные отлучки с корабля матроса I статьи П. Государева, комитет 31 августа наложил резолюцию с одобрением.*821 Читая ее, трудно понять, кто же в этой ситуации начальник, а кто подчиненный. Если судовые комитеты начинали так относиться к распоряжениям командующего флотом, то можно представить, насколько мало они считались бы с теми решениями, которые их не устраивали. Один пример из записей И.И. Ренгартена мы уже привели выше. Приведем еще один. 6 сентября на линейный корабль “Петропавловск” пришел приказ перевести старшего лейтенанта П.Н. Бунина в штаб флота на должность помощника флагманского штурмана. На следующий день судовой комитет через комитет бригады отправил запрос, чем это вызвано. Ответ из штаба 8 сентября пришел следующий: “Сообщаю, что приказ о старлейте [старшем лейтенанте — Д.Б.] Бунине является результатом того, что должность помощника флагманского штурмана штаба командующего флотом продолжает оставаться свободной. Контр-адмирал С.В. Зарубаев”.*822 Более того, комитеты стали препровождать аттестации, подобные тем, что они выписывали еще весной, но уже не только на нижних чинов, но и на офицеров: “В судовой комитет линейного корабля “Петропавловск”. Судовой комитет линейного корабля “Полтава” доводит до вашего сведения, что старший лейтенант Борис Карпинский прослужил больше года на вышеозначенном корабле и за все это время служба с ним проходила в полном порядке и никаких недоразумений не выходило. Председатель Аршоев. Секретарь Дудин”.*823
За назначением комиссаров в штабы различных воинских соединений Ревком стал направлять своих комиссаров и на отдельные корабли, причем зачастую ими являлись депутаты Центрального Комитета Балтийского флота. Так, на линейный корабль “Петропавловск” в составе комиссии от РК для расследования обстоятельств гибели 4-х офицеров вошли представитель от “Севастополя” в ЦКБФ — Я. Мохов и от “Полтавы” — С. Данченков. После окончания изучения всех обстоятельств дела (комиссия пришла к выводу, что имело место “досадное недоразумение”) они получили назначение комиссарами РК на свои корабли.*824 С передачей на III областном съезде в Финляндии высшей исполнительной власти от Революционного комитета Областному комитету Финляндии, комиссары в штабы и на корабли стали назначаться Центробалтом. Постановление об этом было принято на II съезде моряков Балтийского флота (25 сентября — 5 октября) 29 сентября.*825 Комиссаром “Петропавловска” стал Е.С. Блохин, замененный потом В.Н. Кисляковым, “Севастополя”-Я. Мохов, “Полтавы” — С. Данченков, “Гангута” — А. Санников.*826 Комиссары приобрели широкие возможности вмешиваться в жизнь на кораблях. Они принимали участие во всех заседаниях судовых комитетов, визировали своей подписью все постановления и резолюции.*827 Имели право в любой момент вызвать председателя любой из секций с отчетом о проделанной работе. На “Гангуте”, например, комиссара А. Санникова беспокоило состояние электротехнической части на корабле. В этой связи частыми были доклады председателя корабельного союза электриков Д.И. Иванова, о чем он сообщает в своих воспоминаниях. Докладывал он комиссару как председатель продовольственной комиссии, и о снабжении экипажа продовольствием.*828
С другой стороны, именно комиссары стали проводниками решений Центробалта на линейных кораблях бригады. 17 октября на заседании ЦКБФ была принята резолюция о формировании на кораблях Гельсингфорсской военно-морской базы боевых отрядов. Руководить их комплектацией и управлением должны были комиссары Центробалта. Судовые комитеты лишь осуществляли помощь в этом деле. На “Гангуте” этим занимался А. Санников. Функции комитета свелись лишь к фиксации отобранных людей секретарем С. Плехановым.*829 На основании этих фактов, можно сделать вывод о подконтрольности осенью 1917 г. выборных судовых организаций лицам, назначаемых более высоким учреждением — ЦКБФ. Правда такая тенденция, видимо, соответствовала настроениям большинства экипажей, которые стали поддерживать большевистские позиции по ряду вопросов.
§ 3. “Революционная дисциплина”
Рассмотрев влияние на жизнь и боевую подготовку бригады политических событий и изменений в системе управления, можно сделать вывод, что важнейшим итогом было падение дисциплины и боеспособности. Оно выражалось в увеличении количества нарушений правил службы и снижении готовности продолжать участвовать в боевых действиях. Однако этот процесс, весьма многогранный и сложный, был обусловлен и рядом дополнительных факторов.
Первый серьёзный удар был нанесён событиями 3–4 марта, когда авторитет офицеров в глазах нижних чинов был поколеблен, в том числе и неспособностью отстоять свои права. Понимало это и командование, чём свидетельствует доклад от 15 марта исполнявшего обязанности верховного главнокомандующего генерала от инфантерии М.В. Алексеева военному министру А.И. Гучкову: “События последних дней резко изменили картину и стратегическую обстановку. Балтийский флот в данное время является небоеспособным, и трудно рассчитывать, чтобы полная боеспособность была восстановлена к началу плавания в Балтийском море… Положение затрудняется тем, что из Петрограда… по всем направлениям распускаются агитаторы, призывающие к неповиновению начальству, взывающие к солдатам об установлении выборного начала на офицерских и командных должностях… Производятся аресты офицеров и начальствующих лиц, чем подрывается их авторитет…”.*830
В какой-то мере этому способствовали первые приказы нового командующего флотом вице-адмирала А.С. Максимова. Так, 4 марта на кораблях 1-й бригады получили семафор из штаба бригады: “Все взыскания, наложенные властью адмирала, слагаются. Максимов”.*831 За этим первым следовал почти такой же, но уже от имени начальника бригады: “Слагаю все взыскания, наложенные властью командира до 1 марта 1917 года. Бахирев”.*832 Этот шаг должен был убедить экипажи в своей силе. На другой день командующим флотом был издан приказ № 7, который ещё усиливал представление о собственной значимости: “Впредь до окончания выработки Временным правительством правил о взаимоотношении нижних чинов и офицеров, по примеру союзнических армий и флотов, приказываю:
1. Офицерам во всех случаях обращаться к нижним чинам на “Вы”
2. Нижним чинам титуловать всех офицеров по примеру титулования офицерами своих старших начальников, т. е. вместо слов “Ваше Благородие” или “Ваше Высокоблагородие” прибавлять к чину слово “господин”, — например “господин лейтенант”, “господин полковник”, а генеральские чины титуловать “Ваше Превосходительство” или “Ваше Высокопревосходительство”
3. Нижним чинам разрешается курить на улице”.*833
На издание этих приказов, думается, повлияло и то, что Максимов до утверждения его в этой должности был “избран” командующим матросами, а это не могло не делать его психологически зависимым от них. 14 марта из штаба флота выходит разрешение не соблюдать команду на молитву.*834
С другой стороны, командиры кораблей и офицеры утратили важнейшее право, обеспечивавшее выполнение нижними чинами приказаний, т. е. поддерживавшее всю старую систему подчинения. Речь идет о праве на наказание провинившегося. Можно спорить об эффективности наказаний, их объективности, но сам факт наличия такого права у командного состава обеспечивал поддержание дисциплины — этой базы боеспособности, любых вооруженных сил. В России право наказания нижних чинов фактически закрепилось за судовыми комитетами. Как же использовали комитеты своё право? Весной 1917 г. наблюдалось мало случаев, которые, так или иначе, карались. Обнаружены три, относящиеся к линкору “Севастополь”.
11 апреля за неподчинение унтер-офицеру кочегарам этого корабля, о чём говорилось выше, делегаты вынесли порицание. 16 апреля при уличении матроса I статьи линкора “Севастополь” П. Гольбикова в попытке совершения кражи при приеме провизии с продовольственного склада, он был приговорен к аресту в карцере до передачи материалов в Секцию охраны Исполнительного Комитета Совета депутатов армии, флота и рабочих Свеаборгского порта.*835 На тот же корабль 18 апреля пришло письмо от крестьянина деревни Буяковка Смоленской губернии Рословского уезда Д.Ф.
Галемского с жалобой на поведение бывшего в отпуске матроса И.Ф. Лазуткина.
Тот “напился пьяным, дебоширил, приставал ко всем, а также и к дочери моей”. Уже на другой день члены комитета вынесли следующую резолюцию: на месяц лишить Лазуткина съезда на берег.*836 Летом 1917 г. количество проступков в целом увеличилось. Перечисленные типы наказаний сохранились. Кроме них комитеты стали назначать на тяжелые работы, штрафовать.
Арест и передача в руки Совета использовались как исключительное наказание. Так было, например, в случае с упоминавшимися выше матросом “Севастополя” Мыловым за побег. Или с матросом “Гангута” А. Умрихиным и коком “Полтавы” Ванеевым — за кражи. Таким образом, нарушения корабельного распорядка комитеты наказывали довольно мягко. Однако, как мы уже говорили выше, через общие собрания команды матрос мог добиться отмены и такого приговора.*837
На соблюдение правил службы повлияло омоложение личного состава линейных кораблей 1-й бригады. Обуславливалось оно несколькими причинами. На первое место здесь выдвигались списания по состоянию здоровья, по требованиям судовых комитетов, дезертирство. Вопрос о пополнениях встал ещё до революционных событий. В феврале 1917 г. были посланы запросы на высылку на дредноуты 80 машинистов, 270 кочегаров, 14 трюмных специалистов, 20 писарей, 12 горнистов из Кронштадта и 150 новобранцев из Петрограда*838, но этому помешали революционные события.
Впервые после начала революции этот вопрос был поднят 9 марта, когда в штабе бригады была подготовлена “Предварительная табель некомплекта матросского состава”.*839 13 марта контр-адмирал М.К. Бахирев отправил соответствующие запросы на линкоры. В них задавался вопрос о том, стоит ли пополнять экипажи за счет матросов призывов 1916–1917 гг., не успевших ещё пройти полный курс обучения специальностям.*840 Ответы капитанов I ранга С.В. Зарубаева, Г1.П. Палецкого, М.А. Беренса и П.П. Владиславлева были единодушны в своем согласии.*841 К этому командир “Гангута” добавил, что подобная мера, конечно, принесет кораблям большой вред, который, по его мнению, выразится в падении дисциплины и организации службы, но другого выхода он не видит, т. к. “некомплект экипажа достигает угрожающих размеров”. В этом же рапорте содержалась и просьба прислать “хотя бы” 50 чел. на “Гангут”, что составляло не более 40–50 % от необходимого числа людей.*842
Данные ответов командиров линкоров были зачитаны в числе прочих на совещании, посвященном именно проблемам пополнения личного состава. Оно проходило в Береговой канцелярии штаба флота 16 марта 1917 г.*843 Все цифры по 1-й и 2-й бригадам линейных кораблей и крейсеров свели в общую таблицу. На её основании очень четко прослеживалась общая картина. Наибольшая нехватка на 1-й бригаде ощущалась в матросах I и II статей, что являлось типичным и для других соединений.
Их число составляло 150 чел. Следующими по величине шли кочегары (120 чел.), за ними — машинисты (80 чел.) и, сильно отставая, все остальные.
Линейный корабль “Гангут”. 1917 г. Справа фото матроса с линкора Е. Лимана
Некомплект матросов легко объясним: они составляли наибольший процент на кораблях, отсюда и наибольшая их нехватка. Что касалось кочегаров и машинистов, то и эти специальности из разряда подверженных болезням. Такая же тенденция наблюдалась на бригаде и к концу мая. Из 25 чел., заболевших за последние две недели весны, 9 являлись матросами I и II статей, 4 — машинистами и по 3 — кочегарами и артиллеристами.*844 Всего же за апрель и май с линейных кораблей бригады было списано и переведено ещё 317 нижних чинов, треть из которых — по болезни.*845 К тому же, кочегары с дредноутов и 2-й бригады крейсеров считались хорошо подготовленными и нередко переводились на другие соединения. Отчасти подобные переводы объясняют отсутствие некомплекта кочегаров на 2-й бригаде линкоров. Продолжались и случаи дезертирства. Ещё 31 марта командир “Гангута” капитан I ранга П.П. Палецкий сообщил в штаб бригады о неявке на корабль отпущенного до 15 марта матроса II статьи Ф.И. Иванова.*846 Аналогичный рапорт 1 апреля отправил капитан I ранга С.В. Зарубаев об отсутствии в течение лишнего месяца на “Полтаве” комендора П.Е. Судакова. Скрылись со своих кораблей матрос II статьи И.П. Чижков (“Гангут”), кочегары С.А. Андрианов и X. Хабибулин (“Полтава”).*847 Сюда необходимо добавить и увеличение количества лиц, вовремя не явившихся с берега — так называемых “нетчиков”. Если до революции их число не превышало 1–2 в неделю, то к маю оно выросло до 3–4 в день.
Как же пополнялся некомплект? Основным источником на данном этапе являлись молодые матросы и специалисты призывов 1917 и 1918 гг. Запрос на них был отправлен в Главный Морской Штаб 23 марта.*848 К 12 апреля на дредноуты прибыло 392 новобранца.*849 На практике, однако, они не усилили, а, скорее, наоборот — ослабили боеспособность 1-й бригады. Во-первых, из-за слабого уровня подготовки. Во-вторых, по причине невысокой дисциплины. Исправить подобные недостатки в тех условиях было чрезвычайно тяжело, поскольку многие требовательные унтер-офицеры либо отстранялись от управления ротами, либо вообще изгонялись с кораблей по постановлениям судовых комитетов. А институт кондукторов, игравший большую роль в обучении до революции, вообще был упразднен 23 мая 1917 г.*850 Вероятно, именно эта часть экипажей готова была принять складывавшееся положение, при котором революционные организации получали право управления. И.И. Ренгартен в записи от 17 апреля свидетельствовал об этом так: “Новую волну разложения принесли с собой новобранцы из Кронштадта…”.*851 Ему вторил и “Флагманский исторический журнал” 1-й бригады линейных кораблей: “По свидетельству флагманского артиллериста бригады, в связи с назначением значительного количества новобранцев и отвлечения команды занятиями политикой от служебных обязанностей, боеспособность кораблей значительно понизилась”.*852
Наконец, здоровье многих новобранцев оставляло желать лучшего. По данным уже приводившейся сводки, во второй половине мая 1917 г. из 25 уволенных в отпуска по болезни 5 чел. (20 %) составляли матросы призывов 1917 и 1918 гг.[853] Положение усложнялось ещё и плохим состоянием медицинской части. Ощущалась нехватка медикаментов. 14 марта 1917 г. об этом рапортом сообщил в штаб 1-й бригады старший врач линейного корабля “Севастополь” И.И. Тржемесский. Он докладывал, что почти нет ваты, и остались минимальные запасы обезболивающих и противопростудных средств.[854] Схожая ситуация сложилась и на “Гангуте”. Видимо, ваты не хватало не только на дредноутах, поскольку большую её партию санитарный инспектор Балтийского флота И.В. Ковалевский в первых числах апреля заказал в Санитарном Управлении ГМШ.[855] 26 апреля он получил первые образцы и признал: “Представленная вата невысокого качества за неимением лучшей может быть принята к употреблению во флоте”.[856] Однако заказ на поставку крупной партии из-за различных проволочек был принят Санитарным Управлением лишь 2 июня.[857]
Выступление депутата государственной думы перед командой линейного корабля “Севастополь”. 1917 г. Второй справа стоит адмирал Максимов
Требовались на линкорах 1-й бригады и услуги стоматологов, о чем свидетельствуют неоднократные случаи обращения в лазареты с зубными болями.[858] Реально эта трудность так и не была устранена. Попытки И.В. Ковалевского затребовать хотя бы 5 врачей не имели успеха в течение всей весны и лета.[859] Даже с кораблей врачи начали уходить. Из необходимых по штатам двух врачей на один линейный корабль уже к концу марта имелось лишь по одному. 27 марта из штаба 1-й бригады на имя санитарного инспектора пришел рапорт следующего содержания: “На всех кораблях бригады сейчас по одному врачу. Прошу вызвать телефонограммой доктора Васицкого (линкор “Гангут”). До его приезда прошу откомандировать кого- либо из врачей бригады крейсеров или же 2-й бригады линейных кораблей. Флагврач штабрилин I”.[860] Тем не менее, в апреле-мае с дредноутов ушло ещё 2 врача. В начале мая на “Севастополе” ситуация достигла критической точки: там не было ни одного врача! И.И. Тржемесский покинул корабль ещё в середине марта[861], а И. Гребнев (младший врач) был ошибочно переведен на крейсер “Адмирал Макаров”. Возвратился он лишь во второй половине мая.[862] Во время его отсутствия обязанности старшего судового врача на 2 кораблях исполнял уже упоминавшийся Л. Васицкий.[863] Позднее он остался на “Гангуте”, т. к. с 7 июня заменявший его И. Сидоков был переведен на должность флагманского врача штаба бригады и старшего врача “Петропавловска”.[864]
Подобным образом обстояли дела и с фельдшерским персоналом, а попытки привлечь вольнонаемных сотрудников и выпускников медицинских вузов закончились полным фиаско: меньше, чем за 200 руб. в месяц они работать не соглашались.[865] Гельсингфорсский военно- морской госпиталь просил из-за переполненности больными “присылать лишь тяжелобольных”.[866]
Другим источником пополнения был перевод нижних чинов из других частей. Наиболее часто на дредноуты направлялись специалисты из Береговой роты Минной обороны и из Минного полка Отдельной Морской бригады. Именно за счет этих пополнений во многом ликвидировался дефицит в кочегарах и машинистах на линкорах. Только за последнюю неделю мая отгуда было переведено 23 кочегара и 6 машинных унтер-офицеров II статьи.[867]
Не хватало на дредноутах и офицеров. В марте их было списано и переведено 20 чел., в апреле — 19, в мае — 6. За летние месяцы это число возросло еще на 10 чел.[868] Причины увольнений и переводов были самыми разными: желание судовых комитетов, как в случае с 6 офицерами “Гангута”, разногласия с экипажами, нежелание служить на флоте по материальным (как у врачей) или личным соображениям, и, как следствие, перевод в резерв.
Помимо некомплекта медицинского персонала, остро не хватало корабельных инженеров и инженер-механиков. Так, 17 мая, командующий флотом вице-адмирал А.С. Максимов по этому поводу отправил запрос командующему Северным флотом генералу от инфантерии Н.В. Рузскому: “Сбрилин I (1-й бригады линейных кораблей — Д.Б.) ушло три корабельных инженера. Прошу об учреждении должности на бригаде флагманского корабельного инженера, который заменит всех четырех”.[869] Насколько высоким могло быть качество работы одного человека, а не четырех, командующий уже не мог думать.
О масштабах ухода офицеров с действующего флота косвенно говорит и телефонограмма от 28 апреля от имени матросских депутатов Гельсингфорсского Совета: “В штаб начальника 1-й бригады: “Собрание матросских депутатов просит штаб срочно приостановить увольнение офицеров по болезни, а также перевод в резерв флота впредь до освидетельствования их комиссией городских врачей, фельдшеров и выбранных собранием матросов-депутатов…”.[870] Даже приблизительно установить процент офицеров, ушедших с линкоров по фальшивым медицинским документам, не представляется возможным. Точно это можно утверждать лишь в отношении мичмана С. Жуковского с “Севастополя”, который после переосвидетельствования был признан здоровым и бежал с госпитального судна “Ариадна”, где находился на лечении, и инженер-механика “Полтавы” мичмана С. Кульбацкого.[871]
Замены уволенным в резерв флотским офицерам или переведенным в марте 1917 г. не было. В апреле на бригаду назначили 15 офицеров, в мае — лишь одного.[872] Об их опыте и квалифицированности судить трудно, но 10 из них были только что выпущенными мичманами.[873] Поэтому, естественно, им требовалось время для освоения своих обязанностей. С.В. Зарубаев в июле 1917 г. следующим образом охарактеризовал ситуацию: “В течение последнего времени многие офицеры-специалисты были переведены на другие корабли. Хотя убыль и пополняется своевременно офицерами, и в настоящее время бригада практически укомплектована, но состав ее настолько омоложен, что дальнейший перевод опытных специалистов и замена их молодыми, по моему мнению, является недопустимой, так как бригада должна быть сначала боевой единицей, а не только школой для молодых офицеров. Для необходимого же пополнения других кораблей можно найти множество офицеров-специалистов в портах, на берегу при постройках и в центральных учреждениях, куда они попали в большинстве случаев по болезни. Так как теперь происходит переосвидетельствование даже белобилетников, то я полагал бы, что и среди указанных выше офицеров нашлось бы при освидетельствовании здоровья, много таких, которые с успехом могли бы еще плавать, и тогда не пришлось бы брать офицеров с бригады и тем уменьшать ее боеспособность”.[874]
Матрос с “Гангута” Уханов. 1915 г.
Начальнику 1-й бригады линейных кораблей нельзя отказать в наблюдательности, умении рассуждать и находить приемлемые решения проблемы. Однако мы полагаем, что им не был учтен в рапорте еще один, чрезвычайно важный фактор, упомянутый выше: изменение условий службы, снижение дисциплины и статуса, возраставшая неприязнь со стороны нижних чинов. В свою очередь, вновь зачисляемые не были известны экипажу, а, значит, их авторитет был ниже. Таким образом, налицо подобие замкнутого круга, в результате чего дисциплинарный аспект всё больше выходил из компетенции командного состава.
За указанный период сменилось значительное количество высших офицеров. На “Севастополе” капитана I ранга П.П. Владиславлева, переведенного командовать дивизией подводных лодок, сменил 1 апреля капитан I ранга В.П. Вилькен, а командира “Петропавловска” капитана I ранга М.А. Беренса из-за разногласий с экипажем — 12 мая капитан II ранга Д.Д. Тыртов.[875] Также были переведены на другие корабли старшие офицеры “Севастополя” капитан II ранга М.А. Бровцын и “Полтавы” капитан II ранга В.В. Котовский.[876] 20 мая начальник бригады контр-адмирал М.К. Бахирев из-за возросших трений между ним и экипажами получил новое назначение, а его место занял контр-адмирал Д.Н. Вердеревский.[877] В июне эта должность перешла к командиру “Полтавы” капитану I ранга С.В. Зарубаеву, ставшему 28 июля — контр-адмиралом. Командование линкором, в свою очередь, осуществлял капитан II ранга В.А. Домбровский. Такие переводы не могли, на наш взгляд, улучшить подготовку бригады и дисциплину на ней.
Несомненно, что определенную роль в падении дисциплины сыграли меры по изменению формы. Они задумывалось как уничтожение элементов “старого режима”. Ещё 11 марта на кораблях бригады огласили приказ № 32 командующего о снятии императорских вензелей с погон и приостановлении награждений орденами и другими знаками отличия.[878] Вообще, вопрос о ношении погон как наиболее характерных символов старой службы с первых же послереволюционных дней встал чрезвычайно остро. С многих офицеров их, ещё до рассмотрения проблемы командованием, просто срывали. Особо преуспела в этом 2-я бригада линейных кораблей, но и на дредноутах несколько подобных случаев имело место.[879]
Дополнительную неразбериху в ситуацию внесли распоряжения А.С. Максимова, который, не согласовав свои действия с министерством, 15 апреля издал приказ № 125: “Ввиду того, что форма воинских чинов напоминает старый режим, предлагаю во всех подчиненных мне воинских частях теперь же снять погоны и заменить их нарукавными отличиями, образец которых будет разослан дополнительно”.[880] Поэтому, когда пришел образец из Петрограда, оказалось, что знаки Балтийского флота им не соответствовали. В конечном счете, пришлось одевать “нарукавные отличия” повторно. Причем единообразие в них так и не было достигнуто: матросы и офицеры носили как старые, так и новые знаки.[881]
В целом, изменения, внесенные Морским министерством в матросскую форму, сводились к следующему: на левый рукав теперь нашивался красный якорь, специалисты ниже его должны были носить “штаты” — специальные нарукавные знаки, старшие специалисты — дополнительно ещё и звезду под штатами. Строевым унтер-офицерам полагалась под якорем только звезда, писарям и судовым содержателям — красная поперечная нашивка, а боцманам и фельдфебелям — золотой поперечный галун.[882] Команды линкоров отнеслись к такой четкой регламентации крайне отрицательно — они не желали выделения начальников, что напоминало им царскую службу.[883] Окончательно точка в этом деле была поставлена после оглашения постановления Центрального Комитета Балтийского флота от 17 мая, что “общая форма для всех матросов должна быть одинакова без всяких нашивок и нарукавных знаков”.[884] После этого проблема их ношения оставалась на усмотрение самих матросов. Для многих, вероятно, “ликвидация погон была важной символической победой нового строя”.[885] Стиралось отличие всех групп военных моряков, а, значит, выполнялся один из лозунгов революционного процесса: “Свобода, равенство, братство!”
Так же непоследовательно и без должной координации менялись и другие элементы формы. Приказом командующего флотом № 126 от 16 апреля до выработки новых эмблем кокарды на фуражках перекрашивались в красный цвет. Помимо вышеназванного, отменялось ношение шарфа, пуговицы с орлами заменялись пуговицами с якорем, на оружии, как до этого на погонах, уничтожались вензеля.[886] Определенную роль в произвольных изменениях в форме играл и нарастающий дефицит товаров в стране. Это приобрело такие размеры, что 27 мая на бригаде было оглашено следующее распоряжение, пришедшее в штаб флота из Главного Морского Штаба: “Вследствие недостатка в продаже синего и черного сукна, форменных высоких сапог и дороговизны сабель, на время войны всем офицерам… Морское министерство разрешает:
1. Носить пальто, тужурки из солдатского сукна;
2. Так как тужурка отныне вполне заменяет синий китель, то синие кителя, сюртуки и мундиры впредь не заказывать;
3. Иметь высокие сапоги цвета и образца, принятого в военно-сухопутном ведомстве или заменять таковые ботинками или гетрами;
4. Не заводить сабли…”.[887]
Сообщалось, правда, что это распоряжение делается для удешевления экипировки офицеров и не должно служить “поводом к заведению себе разноцветных одежд, если есть возможность завести себе форменную”.[888] Но пожелание осталось втуне, и уже в среде офицерства началось варьирование формы. Особенно часто подобные факты относились к только что выпущенным офицерам и гардемаринам, прибывавшим на дредноуты для практического обучения. Так, из 13 гардемарин, прибывших 22 мая на линейный корабль “Гангут”, лишь трое были обмундированы и экипированы по всем правилам, а из четырех, явившихся на “Полтаву” — ни один.[889]
Нижние чины тоже перестали носить положенную одежду. Тем более что с 20 мая им было разрешено ношение штатского при увольнении на берег.[890] На снимке, запечатлевшем матросов линейного корабля “Петропавловск” на митинге летом 1917 г., единообразие формы отсутствует: многие сняли с бескозырок кокарды, кто-то заменил их якорем белого металла, часть надела белые летние чехлы на свои головные уборы.[891] На станции Белоостров 5 июля был задержан машинист I статьи линкора “Петропавловск” И. Климентьев за то, что был одет не по форме: фуражка сбита на затылок, длинные до плеч волосы, тельняшки не было, фланелевка перехвачена на груди брошкой.[892] На берегу матросы бригады позволяли себе появляться и в таком виде: “Ходил в черных лакированных туфлях с наутюженными брюками широкого клеша как у старого петуха, с косматыми ногами, заметал по улице пыль как метлой”.[893] Клеш в русском флоте был официально запрещен к этому времени.[894] В.В. Дыгало так характеризовал ситуацию: “… с большей силой с первых месяцев Февральской революции началась массовая перешивка матросских брюк на фасон с раструбом внизу, приобретавшим иногда нелепые, карикатурные размеры”.[895]
В дальнейшем, изменения формы стали носить настолько произвольный характер, что новый командующий Балтийским флотом контр-адмирал Д.Н. Вердеревский 7 июня отправил в Петроград начальнику Главного Морского Штаба капитану I ранга В.Е. Егорьеву запрос, в котором имелись такие строки: “…Между тем, из разговоров [! — Д.Б.] видно, что установился новый тип фуражек, синие кителя обшиваются кантами, на белые [летние — Д.Б.] кителя делаются наплечные знаки и т. д. Представляется необходимым составить сводку, какие приказания о форме одежды уже сделаны”.[896] Т. е. таким запросом Вердеревский фактически признал, что в этом деле он уже не контролирует ситуацию. Что уж говорить об отдельно взятом соединении. По сути, произошло нивелирование одного из атрибутов, регламентировавших службу. Исчезновение традиционной символики стирало психологическую дистанцию офицеров и нижних чинов, разрушая тем самым и систему подчинения.
Аналогичная неопределенность наблюдалась с другим важным атрибутом — присягой. 10 марта в штаб флота из морского министерства пришёл текст новой присяги с приказанием присягнуть по ней в ближайшее время.[897] 1 2 марта экипажи линкоров “Севастополь” и “Гангут” присягнули. Текст присяги звучал следующим образом: “Клянусь честью офицера (матроса) и гражданина и обещаюсь перед Богом и своей совестью быть верным и неизменно преданным Российскому государству, как своему отечеству. Клянусь служить ему до последней капли крови, всемерно способствуя славе и процветанию русского государства. Обязуюсь повиноваться Временному Правительству, ныне возглавляющему Российской государство, впредь до установления воли народа при посредстве Учредительного собрания. Возлагаемый на меня долг службы буду выполнять с полным напряжением сил, имея в помыслах исключительно пользу государства и не щадя жизни ради блага отечества.
Клянусь повиноваться всем поставленным надо мной начальникам, чиня им послушание во всех случаях, когда этого требует мой долг офицера (матроса) и не нарушать своей клятвы из-за корысти, родства, дружбы и вражды. В заключение данной мною клятвы, осеняю себя крестным знамением и нижеподписуюсь”[898]. Но затем пришло распоряжение отменить присягу, так как её текст будет дорабатываться (что, однако, не помешало опубликовать его в центральных газетах).[899] В дальнейшем текст новой присяги гак и не был прислан.
Важной причиной несоблюдения экипажами правил несения службы стала доступность отпуска в Гельсингфорс. После падения царского режима крупные митинги, проводившиеся в городе, давали возможность экипажам линейных кораблей бригады сходить на берег дополнительно.
Доступным берег сделало и функционирование выборных организаций всех уровней. Первыми, как уже отмечалось выше, являлись судовые комитеты. Численность в них занятых непрерывно росла. Изначально это был один человек от роты и один представитель от офицерской кают-компании, а всего 10 чел.[900] С середины марта, когда от роты стало выдвигаться уже по 2 чел., количество членов комитета возросло до 19 чел. На флагманских кораблях соединений, где от штаба также входил один представитель, депутатов вовсе становилось 20.[901] Наконец, после выборов 18 апреля, когда от некоторых рот (особенно многочисленных) выдвигалось по три представителя, количество членов в судовых комитетах возросло до 25 чел.[902] Тогда же впервые проводились и выборы в бригадный комитет дредноутов. О его численности мы можем судить лишь по количеству депутатов от “Севастополя”, поскольку лишь в этом случае состав представителей удалось установить полностью. На “Севастополе” 17 апреля было избрано в бригадный комитет 5 чел.: председатель комитета инженер-механик мичман В.Н. Соколов, музыкальный унтер-офицер I статьи А.С. Штарев, писарь А. Баров, унтер-офицер Г. Мягков и кандидат в члены с правом совещательного голоса машинный унтер-офицер С. Новосельский.[903]
Объемное фото матроса с линкора “Полтава” Станиловского
В конце мая из-за болезни А. Барова заменил гальванер П. Перепелкин.[904] Весьма вероятно, что и от остальных кораблей было не меньше делегатов. От “Петропавловска” туда входил переведенный из Береговой роты Минной обороны машинный унтер-офицер I статьи Я.Я. Карклин (Карклэ) и матрос I статьи И. Бульба, от “Гангута” — матросы I статьи В.В. Кириллов и И.С. Хомутов. И только от “Полтавы” установлен лишь один делегат — минный унтер-офицер С. Костин.[905] Таким образом, видно, что часть членов судовых комитетов была занята, принимая участие и в работе объединенного комитета 1-й бригады линейных кораблей.
4 марта возник Совет депутатов Армии, Флота и Рабочих Свеаборгского порта (с 21 апреля — Гельсингфорсский совет депутатов армии, Флота и Рабочих). В общей сложности, весной 1917 г. в него было избрано, по подсчётам Е.Ю. Дубровской[906], 504 моряка. Судя по данным выборов от 18 апреля, где выдвигались и делегаты в Совет, а также по заметкам в газетах, представительство от 1-й бригады линейных кораблей там составляло 16 депутатов: по 4 от каждого корабля.[907] Все они являлись членами судовых комитетов. От “Петропавловска” в Гельсингфорсский Совет входили фельдфебель I статьи А.П. Скуев, гальванер Е.С. Блохин, матросы I статьи Ф. Немберг и А. Павликов.[908] “Севастополь” представляли В.Н. Соколов, А.С. Штарев, А. Баров и кочегар I статьи П. Антонов.[909] Делегатами “Полтавы” являлись машинист I статьи А.Ф. Сакман, матросы I статьи JL Угрюмов и С.Е. Симфалов и кочегар И.Я. Сак.[910] Состав депутации от “Гангута” нами установлен лишь наполовину: матросы I статьи И.С. Хомутов и Ф.З. Булаев.[911] К этим делегатам необходимо добавить и машиниста “Петропавловска” Д.И. Ахапкина, командированного в Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов для информирования о его решениях. По одному представителю от дредноута входили в Исполнительный Комитет: Д.И. Ахапкин, А. Баров, А.Ф. Сакман, и И.С. Хомутов.[912] После отъезда в Петроград Ахапкина на заседаниях Комитета его заменял Е.С. Блохин.[913] Помимо членства в ИК Совета депутаты от дредноутов занимали и другие важные должности. А.Ф. Сакман являлся секретарем Редакционной секции[914], JI. Угрюмов — одним из создателей секции Охраны народной свободы и заведующим ее секретным отделом.[915]
Со второй половины марта всё настойчивее раздавались призывы к взаимодействию комитетов различных кораблей. Первые попытки предпринимались ещё на первых заседаниях Соединенного комитета 2-й бригады линейных кораблей 14–18 марта 1917 г.[916] Тем не менее, реальные шаги были сделаны после резолюции, принятой 4 апреля на совместном заседании команд линейного корабля “Цесаревич” и крейсера “Адмирал Макаров”.[917] Уже при разработке проекта организации ЦКБФ деятельное участие принял унтер-офицер “Севастополя” А.С. Штарев.[918] 26 апреля его утвердила Матросская секция Гельсингфорсского совета, а 30-го он начал свою работу.
Избирались туда делегаты из расчета один от тысячи человек.[919] Следовательно, от 1-й бригады линкоров там могли быть представлены 5 делегатов. Ими стали: от “Севастополя” — машинисты I статьи А. Агапов и Э.А. Берг, от “Петропавловска” — унтер-офицер I статьи В.Н. Кисляков и матрос I статьи Н.А. Разин, от “Гангута” — матрос I статьи В.В. Кириллов.[920] Характерно, что линкор “Полтава” в ЦКБФ I созыва своего делегата не избрал. Однако представлял бригаду и шестой делегат. Им был уже упоминавшийся А.С. Штарев, вошедший 2 мая в Исполнительное бюро Центробалта.[921] Если учесть, что всего в этом учреждении было 33 делегата[922], то влияние депутатов с дредноутов было велико. Интересно, что из 6 представителей 1-й бригады половина (А.С. Штарев, Н.А. Разин, В.В. Кириллов) являлась большевиками[923], двое (А. Агапов и В.Н. Кисляков) — беспартийными и один — анархистом (Э.А. Берг). Эти данные только подтверждают тезис предыдущих исследователей о преобладании большевиков в ЦКБФ почти с момента его появления. Впоследствии такой состав Центробалта предопределит его позицию по многим вопросам и выявит одну из причин конфронтации с командованием флотом.
С 25 мая открылись заседания 1-го съезда представителей Балтийского флота. Там также были делегаты от линейных кораблей 1-й бригады. От каждого дредноута присутствовало по 2 чел. Полностью нам удалось установить представителей от двух кораблей: “Петропавловска” и “Севастополя”. Третьим секретарем в президиуме стал матрос I статьи с “Севастополя” А. Кабин, членом мандатной комиссии — упоминавшийся С. Новосельский. Активно участвовали в работе и делегаты от “Петропавловска”: А.П. Скуев и В. Сякин.[924] От “Гангута” присутствовал матрос I статьи Ф.В. Олич.[925]
Депутаты выборных организаций (судовых и бригадного комитетов, Гельсингфорсского Совета и ЦКБФ) практически перестали выполнять свои служебные обязанности. На каждом линейном корабле их численность не превышала 26–28 чел., что составляло 2,17-2,33 %. Это было даже больше, чем увольняемые каждый месяц летом для полевых работ 2 % экипажей. К тому же организации имели право отправить в город с поручением или на занятия любого матроса в любое время. О значительности этой группы говорит следующий запрос. Он был отправлен в ЦКБФ 29 июля: “Судовой комитет линейного корабля “Севастополь” просит срочно ответить, можно ли увольнять на берег на лекции, заседания, собрания и пр., по делам организаций и т. д., так как много команды состоит в разных организациях и требует увольнения на берег”. Центробалт наложил на него положительную резолюцию.[926] В этой связи любопытна констатация положения на линейных кораблях 1-й бригады ее начальника капитана I ранга С.В. Зарубаева. В радиограмме, отправленной 25 июля 1917 г. в штаб флота на “Кречет” он, в частности отметил следующее: “Замечается общее небрежное отношение к обязанностям службы и падение интенсивности занятий и работ в связи с постоянными митингами во время работ и занятий и неограниченного схода на берег”.[927]
Г.К. Граф, став в середине марта 1917 г. председателем судового комитета штабного корабля начальника минной обороны “Чайка”, о своей деятельности высказался так: “Пока комитет занимался только судовыми делами, так что работать в его составе было возможно, но чем дальше шло время, тем всё больше стали примешиваться политические вопросы. Кроме того, члены комитета всё чаще должны были присутствовать на разных общих собраниях всех судовых комитетов и на всякого рода матросских выступлениях”.[928] Именно это обстоятельство, по его собственному признанию, побудило автора выйти из состава комитета спустя два месяца. Осенью 1917 г. контр-адмирал С.Н. Тимирёв, начальник 1-й бригады крейсеров, прибывшей в Гельсингфорс, отметил в воспоминаниях: “Немало способствовала быстро прогрессирующему упадку дисциплины и сама обстановка законного, заслуженного отдыха, т. е. в переводе на обыкновенный язык — полное отсутствие какого бы то ни было дела и вечное пребывание трёх четвертей команды на берегу”.[929] Отражение этот процесс косвенно получил в дальнейшем увеличении числа дней, когда выполнение текущих судовых работ откладывалось.
Вероятно, еще большее, чем раньше значение стали играть возможности проведения времени на берегу, поскольку на кораблях предложить личному составу какие-либо занятия стало гораздо сложнее. В описываемый период фактически прекратили свою деятельность большинство кружков. По имеющимся в нашем распоряжении материалам можно утверждать лишь о наличии футбольной команды на линейном корабле “Полтава”. Однако в весенние месяцы проведение игр не отмечалось. О некотором повышении внимания к этому спорту можно утверждать лишь применительно ко второй половине июля, когда вопросы об экипировке обсуждались сначала в судовом комитете, а затем и на общем собрании команды “Полтавы”.[930] Также в ведение судовых комитетов перешли судовые библиотеки. Так, на заседании делегатов “Петропавловска” 10 марта “в помощь” заведовавшему ею лейтенанту Н. Тимофееву комитет, согласно протоколу, постановил выделить по 1 чел. от роты. Через 3 дня вышло постановление о необходимости самостоятельно “озаботиться выпиской газет”.[931] Однако культурно-просветительские задачи выполнялись судовыми комитетами дредноутов на этом этапе слабо. В основном литература приобреталась на добровольные пожертвования, лекции проводились редко, а о ситуации в стране и партийных программах экипажи узнавали на митингах, проходивших на кораблях и в городе. За первые месяцы революции нам удалось обнаружить лишь 2 случая пожертвований. 7 апреля унтер-офицер линейного корабля “Гангут” Приходько отказался от денег, выплачивавшихся ему за сверхсрочную службу, прося употребить их на “общепознавательные цели”. 13-го его примеру последовал другой унтер-офицер того же корабля, И.Г. Асаул-Маланчук.[932]
Центром культурной жизни на берегу для нижних чинов по праву следует считать Матросский клуб. В идее его создания не было ничего нового. Первый подобный проект лег на стол командующего флотом вице-адмирала А.И. Непенина ещё в декабре 1916 г. Тогда уже нашли место для будущего клуба, были получены из ГМШ средства на его постройку.[933] Февральско-мартовские события несколько приостановили этот процесс. Но уже 17 марта клуб начал функционировать, правда, не в районе Теле, а в Мариинском дворце. В клубе читались лекции, как культурно-просветительские, так и научные. Ставились там и театральные спектакли, а с конца мая начал выходить иллюстрированный журнал “Моряк”. Одним из руководителей театральной секции и редактором “Моряка” стал радиотелеграфист “Севастополя” А. Красиков.[934] Для издания журнала 1 мая с дредноутов привлекли матросов I статьи И. Крылова (“Гангут”), JI. Хлюстова (“Петропавловск”), А. Павлова (“Севастополь”) и А. Федорова (“Полтава”). Они являлись наборщиками журнала.[935] Одним из членов правления Матросского клуба был избран матрос I статьи с линейного корабля “Полтава” С. Костюков.[936]
На палубе линкора “Полтава”
Клуб сумел наладить через судовые библиотеки знакомство моряков с периодическими изданиями. Матросы бригады хотели становиться активными сотрудниками, а не только читателями крупнейших гельсингфорсских газет и журналов. Об этом свидетельствуют следующие данные. Когда в № 13 журнала “Моряк” был открыт так называемый “почтовый ящик” для стихотворных произведений, 11 из 20 первых авторов являлись служащими именно с дредноутов.[937] Правда, уровень большинства стихотворений был, по-видимому, невысок, так как 9 авторов так и не смогли напечататься. Но это не останавливало, и многие моряки с “Петропавловска”, “Севастополя”, “Полтавы”, и “Гангута” продолжали свои попытки. А один из тех, чьи произведения попали на страницы “Моряка”, стал постоянным корреспондентом журнала. Речь идет о фельдшере с
“Полтавы” Н. Болтанове. В “Моряке” № 14 помещено такое его стихотворение:
“К товарищам.
Никогда уже больше не будем рабами,
Нас свободных не сломит буржуев орда,
Мы терпели нужду и лишенья годами
И мы ими не будем вперед никогда.
Луч свободы проникнул нам в сердце глубоко,
Распаяв кандалы… Сбросив рабство на век.
Грусть и тяжкая скорбь отлетели далеко,
И над миром теперь воцарил человек.
Угнетений, цепей, произвола и рабства,
Оскорблений, насмешек, глумлений, угроз -
Свергнут весь произвол ненавистного барства,
И на землю свет правды всю радость принес.
Мы Граждане, мы вольные люди, мы братья,
Нет больше тиранов — презренных Иуд,
Мы свободно откроем друг другу объятья
И девизом нам будет служить — честный труд”.[938]
Печатался он и в последующих номерах. В письме, помещенном в том же номере, он сообщил, что познакомился с этим изданием через судовую библиотеку, которая аккуратно пополнялась все новыми номерами.[939]
Регулярно с конца августа писал в газету “Известия Гельсингфорсского Совета…” бывший секретарь
судового комитета “Севастополя” С. Поднебесное. Нам удалось обнаружить тексты трех его писем, еще два по неизвестным причинам помещены не были. В письме, напечатанном в “Известиях …” от 31 августа, С. Поднебесное возмущался поведением матросов, исправлявших обычные железнодорожные билеты на билеты для проезда в курьерских поездах, и требовал их ареста и привлечения в Секцию Охраны народной свободы.[940] В другом — призывал комитеты всячески содействовать образованию команд.[941] Еще одно письмо посвящалось мошенничеству машиниста 6 роты “Петропавловска” И. Макарова.[942]
Думается поэтому, что нет ничего удивительного в возрастании числа членов Матросского клуба, открывшего дополнительные секции 14 июля. Косвенно об этом свидетельствует число утерянных соответствующих удостоверений. Если весной 1917 г. нами был зафиксирован единственный случай, то с июня по конец августа матросы 1-й бригады линейных кораблей теряли членские билеты клуба 9 раз.[943] Популярным считалось среди экипажа театральное отделение клуба, возглавлявшееся с августа матросом I статьи с линейного корабля “Гангут” Д. Хлыстовым. Активно ему помогали Н. Юшков с “Севастополя” и Р. Копылов с “Петропавловска”.[944] Масса желавших заниматься была и в танцевальной секции, однако подобное увлечение не всегда воспринималось положительно, о чем говорит письмо бывшего судового секретаря судового комитета линейного корабля “Севастополь” писаря 1 статьи С. Поднебеснова. Сетуя на большое число любителей “салонных танцев”, он требовал их “искоренения, а помещения клуба, где они проводились, — передать для чтения лекций”. При этом Поднебесное писал, что это принесет существенную пользу, так как “наши любители танцоры сократят требования на подметки”.[945]
Открывшийся при участии судовых комитетов Матросский университет имел 4 факультета: естественно- исторический, физико-математический, историко-литературный и политико-экономический. Всего в нем училось, по данным Е.Ю. Дубровской, около 8 тыс. чел.[946] Те, кто учились в Матросском университете, должны были читать лекции и для других. Для этой цели на “Севастополе” судовой комитет постановил. 16 октября выделить специальное помещение. Обучение в университете открывало широкие перспективы для продвижения в различных организациях, где могли состоять нижние чины. Так, член судового комитета “Севастополя” II созыва машинный унтер-офицер С. Новосельский, окончивший университет, стал 17 октября членом президиума Матросского клуба.[947] До него туда был избран матрос с “Полтавы” С. Костюков. Другой пример — 16 матросов “Петропавловска”, посланные затем агитаторами в Черниговскую, Киевскую и Харьковскую губернии.[948]
Отъезд после митинга с линкора “Полтава” депутата Государственной думы Родичева. Весна 1917 г.
Однако названных мер оказалось недостаточно для полноценной организации досуга нижних чинов на берегу. Со второй половины июля резко увеличилось число пьяных в Гельсингфорсе. Поэтому Исполнительный Комитет Совета даже опубликовал в своих “Известиях…”, предупреждение, что впредь лица в нетрезвом состоянии должны задерживаться особыми патрулями и доставляться в секцию Охраны народной свободы с публикацией их имен. В октябре Совет распорядился не останавливаться перед отправкой виновных в действующую армию.[949] 9 августа решением судовых делегатов “Петропавловска” кочегар И. Микрюков за пьянство и утерю на берегу документов — членского билета Матросского клуба и билета РСДРП(б) на три дня был заключен в корабельный карцер.[950] 1 9 августа матросу А. Морозову “за опоздание на корабль и продажу в нетрезвом виде подметок” было вынесено порицание перед командой и “оставить на 10 дней без берега. Такие же наказания ожидали задержанных 22 августа матросов с “Полтавы” Г. Савельева и с “Гангута” А. Звербуля.[951] За период с 1 сентября по 20 октября туда попали матросы “Петропавловска” П. Игнатьев, Г. Лодейщиков, “Севастополя” — И. Тычков, В. Блохин и И. Гребнев, “Полтавы” — В. Пичугин. Все они приговаривались к лишению съезда на берег 1–2 месяца и к денежным штрафам.[952]
Имели место и более изощрённые аферы. Упоминавшийся машинист 6 роты линейного корабля “Петропавловск” сдавал внаем “хорошую комнату с альковом”, причем комната ему не принадлежала. Судовой комитет ходатайствовал перед представителями секции Охраны народной свободы “о возможно более строгом наказании.[953]
Осенью важной проблемой стали сифилитики, число которых выросло осенью 1917 г. весьма значительно. Если за три летних месяца был выявлен единственный случай заболевания сифилисом: застрелившийся 18 июня артиллерийский унтер-офицер “Петропавловска” В.Е. Приходько, то за сентябрь-октябрь только на одном “Севастополе” имело место 6 случаев: матросы Г. Кишкун, А. Сурков, М. Кукушкин, Б. Савельев и К. Мысливцев, а также кок И. Кащеев. Характерно при этом, что первые трое продолжали, по наблюдениям доктора В. Зернина, половые сношения на берегу и после заболевания.[954]
Таким образом, берег стал восприниматься как часть службы. Грань между правилами поведения на корабле и на берегу стиралась. Поэтому проступки, совершаемые во время службы и досуга, были одинаковы. Уже к августу стало наблюдаться и снижение качества выполняемых работ. Одним из проявлений этого могут служить следующие данные. В мае 1917 г. скорость погрузки угля на “Петропавловске”, по данным вахтенного журнала, составляла 186 тонн в час, а в августе только 95 тонн, то есть она упала практически в 2 раза.[955] То, что подобное снижение было типично для всей 1-й бригады, свидетельствуют аналогичные цифры с “Севастополя”: 208 тонн в час против 135 тонн — в августе.[956]
Партийно-политическая жизнь постепенно становилась неотъемлемой частью досуга экипажей дредноутов. Матросы с бригады принимали участие в заседаниях политических партий и организаций. Пожалуй, именно летом 1917 г. мы вправе говорить о наличии сложившихся партийных ячеек на дредноутах. В самом Гельсингфорсе представительства и комитеты партий сложились давно: Гельсингфорсское отделение РСДРП — 4 марта (по инициативе С.А. Гарина (Гарнфильда)), партии социалистов-революционеров — 12 апреля, анархисткий клуб — в первых числах марта.[957]
Наблюдалась популяризация социал-демократических взглядов в среде моряков. Отсюда и рост численности их сторонников, в том числе и на линкорах 1-й бригады. Так, если социал-демократическая организация на “Гангуте” до февраля 1917 года насчитывала вместе с сочувствующими не более 50 чел.[958], то на середину июня численность достигала 150 чел., т. е. увеличилась в 3 раза! Обычно это давало повод советским исследователям относить эти 150 чел. к большевистскому течению социал- демократов (а равно и 160 чел. с “Петропавловска” и 100 — с “Полтавы”).[959] Но упускался из виду факт раскола Гельсингфорсского отделения РСДРП в середине мая на меньшевиков и большевиков. Поэтому мы вправе предполагать, что и часть моряков, входивших в названные цифры, отошла к меньшевикам. Известно, что существовали достаточно многочисленные и хорошо организованные меньшевистские группы на “Севастополе” и “Полтаве”. На “Севастополе” её возглавляли председатель судового комитета мичман В.Н. Соколов и кочегар П. Антонов.[960]
Существовала и большевистская организация, руководимая А.С. Штаревым. Анархистом являлся Э.А. Берг. На “Полтаве” меньшевистской секцией руководил А.Ф. Сакман, а большевистским коллективом — матрос I статьи Ф.М. Иванов, причем и те и другие составляли до мая единую организацию. Это лишний раз подтверждает возможность ошибки при подсчетах. Что касается “Петропавловска”, то там налицо влияние анархистов, которые являлись членами клуба, появившегося в Гельсингфорсе, по-видимому, в первой половине марта.[961] Представителями этого течение были, в частности, Е.С. Блохин и А.П. Скуев.[962] Сильна была и большевистская ячейка, руководимая Н.М. Сычом и Ф.М. Дмитриевым.[963] Частая поддержка анархистами позиции большевиков тоже могла вводить в заблуждение исследователей. Вообще, наиболее “большевизировавшимся” кораблем бригады являлся, на наш взгляд, “Гангут”, где с середины апреля председателем судового комитета стал матрос-большевик В. Куковеров, а его заместителем — сочувствовавший РСДРП (б) Н. Хряпов.[964] К большинству членов комитета это тоже относилось. Активно поддерживали взгляды большевиков И.С. Хомутов и Ф.З. Булаев, часто печатавшиеся в “Волне”.[965] Не случаен и тот факт, что распространителем “Волны” на дредноутах был матрос “Гангута” Д.И. Иванов.[966]
Если же говорить об эсеровских организациях, то наиболее многочисленные были, вероятно, опять-таки на “Севастополе” и “Полтаве”. Первое собрание Гельсингфорсского отделения этой партии состоялось 12 апреля. Одним из докладчиков был унтер-офицер “Севастополя” Ф. Вакс.[967] Спустя 11 дней состоялось собрание корабельных и ротных организаторов ячеек в комитете. На нем присутствовали и представители с “Севастополя”, “Полтавы” и “Гангута” Ф. Вакс, С. Костюков и В. Виноградов.[968] После перевода В. Виноградова с “Гангута” 2 мая руководителя эсеровской ячейки установить не удалось, а Д.И. Иванов отметил в своих воспоминаниях, что “их численность сократилась на две трети”.[969] Косвенно падение роли эсеров подтверждает и отсутствие в резолюции необходимости продолжения войны и доверии к офицерам экипажа “Гангута”. Она подписывалась лишь экипажами “Севастополя” и “Полтавы”.[970]
Офицеры дредноутов в большинстве своем не состояли в политических партиях социалистического направления. Их взгляды выражали такие организации, как “Союз офицеров-республиканцев, врачей и чиновников армии и флота Свеаборгского порта”. Его первое заседание прошло 24 марта под председательством старшего лейтенанта В.И. Демчинского. На 1-й бригаде группу офицеров, входивших в этот союз, возглавлял весной флагманский штурман лейтенант П.Н. Бунин. Численность этой группы составляла 30 человек.[971] Судовые врачи бригады являлись членами “Союза военно-морских врачей”, действовавшего под председательством санитарного инспектора флота И.В. Ковалевского с 14 марта. Его заместителем был до своей отставки старший врач “Севастополя” И.И. Тржемесский, а затем — И. Гребнёв.[972] В июне возникла ещё одна организация, которая должна была координировать деятельность двух офицерских союзов — “Союз офицеров, врачей и чиновников” (Промор). Её возглавил командир “Севастополя” капитан I ранга В.П. Вилькен.[973] Все члены партийных организаций и союзов присутствовали на заседаниях, съездах, митингах, а это создавало определенные трудности для службы.
Определить степень влияния партий на матросские массы мы можем приблизительно с помощью косвенных свидетельств. Так, 28 июня на дредноутах производились перевыборы судовых комитетов, о чем уже говорилось выше. Наиболее интересным аспектом, за неимением полных списков депутатов и кандидатов на всех кораблях, выступает партийная принадлежность их председателей. На “Петропавловске” беспартийного матроса Иванова в этой должности заменил большевик старший электрик И.И. Дючков, на “Севастополе” — меньшевика мичмана В.Н. Соколова — эсер гальванер I статьи Ф. Базанов, на “Полтаве” председателем стал эсер Аршоев, а на “Гангуте” — большевик А. Трифонов.[974] О влиянии анархистов на “Петропавловске” говорят сами действия экипажа корабля 1–3 и 21 июня. К тому же представителями “Петропавловска” в Гельсингфорском Совете депутатов армии, флота и рабочих являлись анархисты Е. С. Блохин и А.П. Скуев. А А.П. Скуев представлял экипаж “Петропавловска” на I съезде представителей Балтийского флота. Эти факты, по нашему мнению, говорят, что их личная популярность на корабле была значительна.
С другой стороны, команды “Севастополя” и “Полтавы” в летние месяцы поддерживали политику правительства, по крайней мере, в вопросе о войне. 16 июля в “Известиях Гельсингфорсского Совета…” свет увидели резолюции экипажей этих линейных кораблей. Матросы “Севастополя” заявляли в частности следующее: “До тех пор, пока Германия не откажется от имперской и захватной политики, считаем необходимым активное продолжение войны”.[975] “Полтавцы” вообще “клеймили позором бегущие с поля сражения войска” и призывали “сплотиться… вокруг революционного правительства, его главного вождя Керенского и Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов”.[976] Все это подтверждает вывод В.В. Петраша, что летом 1917 г. на “Полтаве” и “Севастополе” “преобладали оборонцы и соглашатели”. [977]
Моряки Балтики. 1919-1920-е гг.
Однако, репрессивные меры, предпринятые правительством в июле 1917 г., в том числе и по отношению к Центральному Комитету Балтийского флота способствовали некоторому изменению настроений. Так, на выборах в ЦКБФ II созыва (15 июня -1 июля) от дредноутов вошли 5 человек. Это были: машинист “Гангута” Я.В. Грачев и матрос “Петропавловска” Н.А. Разин (сочувствующие большевикам), машинный унтер-офицер с “Севастополя” С.М. Максимов (меньшевик), гальванер с того же корабля — Э.А. Берг (анархист) и артиллерийский унтер-офицер с “Полтавы” П.И. Грошев (эсер).[978] В Центробалт III созыва, который начал работу 25 июля, от “Петропавловска” и “Гангута” традиционно прошли сочувствующие большевикам анархист Е.С. Блохин и беспартийный П.А. Вербицкий, но и “Севастополь” избрал сочувствовавшего большевикам матроса Я.А. Мохова. Лишь делегат от “Полтавы” А. Смирнов был эсером. [979] Примерно с этого же времени анархист Е.С. Блохин начал голосовать за большевистские резолюции в Гельсингфорсском Совете.[980] Характеризуя политические настроения нижних чинов в этот период, необходимо отметить тенденцию к склонению их влево, по сравнению с летними месяцами 1917 г. Выражалось это в явно антиправительственных акциях, таких, как поднятие красных флагов, формирование боевых отрядов. В этих условиях доверие оказывалось представителям левых течений. Так, в начале сентября под давлением экипажа “Севастополя” из Исполкома Гельсингфорсского Совета был исключен меньшевик А. Баров, замененный членом партии левых эсеров К. Фокиным.[981] 27 сентября Редакционную секцию возглавил большевик И.С. Хомутов, а 9 октября в состав Исполнительного Комитета Совета вошел от 1-й бригады линкоров еще один представитель — большевик Ф.З. Булаев с “Гангута”[982]
А.Ф. Сакман с “Полтавы”, ставший комиссаром РК, в этот период относил себя уже к меньшевикам-интернационалистам. То же можно сказать и об одном из руководителей меньшевистской секции “Севастополя” кочегаре П. Антонове, избранном от Гельсингфорсского Совета в Областной Комитет Финляндии.[983]
Аналогичные процессы проходили в это время и в Центральном Комитете Балтийского флота. Наиболее умеренный из всех делегатов бригады дредноутов матрос I статьи линейного корабля “Полтава” А. Смирнов был отозван командой и передал затем свои полномочия левому эсеру унтер-офицеру С. Данченкову.[984]
Показательно также, что на II съезде моряков Балтийского флота во Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов был избран большевик гальванерный унтер-офицер с “Гангута” П.А. Вербицкий, а делегатом на II Всероссийский съезд Советов стал сочувствующий большевикам матрос I статьи Ф.В. Олич. [985] Тогда же было принято решение о переизбрании ЦКБФ. 16 октября начал функционировать Центробалт IV созыва. Характерно прошли выборы на кораблях 1-й бригады линкоров. От линейного корабля “Гангут” делегатами стали большевики И. Журавлев и Н. Хряпов, являвшийся председателем судового комитета. “Севастополь” повторно избрал в ЦКБФ сочувствующего большевикам гальванера Я.А. Мохова. Команда “Полтавы” последовала общей тенденции и выбрала своим депутатом также большевика К. Шувалова.[986]
Если же затрагивать партийный состав судовых комитетов, то нам известен лишь один — “Севастополя” — полностью. Поэтому в этом случае данные очень приблизительны. Председателем судового комитета “Севастополя” после перевыборов 21 сентября являлся беспартийный гальванер П. Перепелкин, склонявшийся, по воспоминаниям Н.А. Ховрина, к левоэсеровским воззрениям.[987] Первым товарищем председателя судового комитета являлся большевик К. Половин, а секретарем — большевик Ф. Чистяков.[988] Лишь второй товарищ председателя представлял меньшевиков, пользовавшихся до этого заметным влиянием на корабле.[989] На “Гангуте” председателем судового комитета повторно стал большевик Н. Хряпов, секретарем — беспартийный С. Плеханов.[990]
Вполне вероятно, что влияние большевиков в судовом комитете “Петропавловска” было не меньше, поскольку позиции этого течения оставались там всегда сильными. Но даже и в отношении комитетов “Севастополя” и “Гангута” мы можем наблюдать, что руководили ими представители левых социалистических партий, причем если для “Гангута” это являлось характерным с середины весны 1917 г., то для “Севастополя”, где на команду влияли представители умеренных социалистов, это стало возможно лишь осенью. То есть получает подтверждение вывод С.С. Хесина и Е. Ю Дубровской о полевении настроений моряков осенью, чем умело воспользовались большевики совместно с левым крылом эсеров и меньшевиков.[991] Наиболее важной причиной подобной трансформации следует по всей вероятности, считать падение авторитета Временного правительства, куда входили и представители умеренных эсеров и меньшевиков, в глазах моряков. Ведь к осени так и не была решены наиболее насущные вопросы для населения: о войне, о земле, национальный вопрос. Весьма показательным в этом смысле стало выступление беспартийного представителя линейного корабля “Петропавловск”. П. Хайминова в ЦКБФ по случаю поднятия 3 сентября боевых флагов. Позволим себе привести небольшой фрагмент из него: “Они (флаги — Д.Б.) будут висеть, пока не будут удовлетворены наши требования об установлении настоящей демократической республики. Не имеет смысла давать доверие Временному правительству, так как нам до сих пор не дали ни земли и ничего другого”.[992]
С другой стороны, здесь скрывалось и нежелание воевать, исполнять обязанности по службе, подчиняться своим корабельным начальникам. И единственный выход многим виделся в уничтожении существовавшей системы власти. Сумму этих показателей и использовали левые, бросая такие лозунги, как: “Долой войну!”, “Землю — крестьянам!” “Вся власть — Советам!” И чем дольше правительство не могло приступить к улучшению условий жизни населения, тем радикальнее становились выступления. Так, 17 октября экипаж “Гангута” опубликовал такую резолюцию: “В развале в стране повинно Временное правительство, поэтому экипаж линейного корабля “Гангут” призывает: долой оборонцев — соглашателей, да здравствует новый Интернационал, да здравствует единая власть — власть Советов!”.[993]