Тогда немцы взялись за «Монмут», который с боем пытался уйти, но получил тяжелые повреждения, тонул, и стрелять почти не мог. Но машины крейсера работали, моряки были живы, и флаг спускать не собирались. Немцы методично посылали в «Монмут» снаряд за снарядом. «Глазго» и «Отранто» ушли и скрылись. Оценив свое отчаянное положение, командир английского крейсера развернул свой гибнущий корабль и повел его на «Шарнхорст» с целью таранить врага. Но, не дойдя до немцев какую-то малость, «Монмут» зарылся носом в волну, опрокинулся, и стал тонуть. На немецких кораблях отчетливо слышали, что английские моряки поют. Песня стихла, когда «Монмут» ушел под воду.
Из 754 человек команды не спасся никто. Все погибли. Но флаг не опустили. У немцев в том бою два матроса получили ранения.
А когда гибнет военный корабль, гибнут все. И адмирал, который знает все – и политическую ситуацию, и мировой баланс сил, и оперативную обстановку в квадрате боевых действий… он реально представляет собственные силы, и знает о силах противника. Но вместе с ним гибнет и самый младший матрос, который глубоко в трюме, в жаре, и темноте следит за тем, чтобы машина не снижала ход, чтобы корабль шел. И он, этот матрос, не знает ничего. Но они погибают вместе. А на самом деле, гибнет корабль. И именно корабль не опускает флаг… и поет тоже корабль.
Но эскадре фон Шпее не долго суждено было бороздить волны. Англичане, узнав о разгроме у берегов Чили, разгневались и выслали к Фолклендским островам два броненосных крейсера, которые были вооружены такими же ужасными пушками, как дредноуты, но имели меньше брони, а стало быть, были легче и быстроходнее дредноутов, но гораздо уязвимее.
Для того чтобы разгромить немецкую эскадру было достаточно и одного такого гиганта, но на расправу выслали два корабля, может быть, чтобы одному не было скучно. Их имена были «Инвинсибл» и «Инфлексибл». Впервые такие громадные боевые машины вышли на дело, и этого, конечно, не мог ожидать фон Шпее. Но «Инвинсибл» и «Инфлексибл» были неотвратимы, как сама смерть.
Незадолго до этого на одном из приемов одна дама преподнесла адмиралу фон Шпее букет цветов. А он сказал ей? «Приберегите его для моих похорон»…
(маленькая пауза)
Ну, это он сказал очень по-пижонски. Не хорошо это он сказал. Все-таки женщина ходила, покупала цветы. Мне не нравится, как он это сказал. Понт это был! Такой морской понт. Ничего хорошего. Но с другой стороны, фон Шпее знал, что скоро на его кораблях кончатся снаряды, до Германии много тысяч миль, гибель английской эскадры ему не простят… и смерть близка. Так что, он не трепался, он знал, о чем говорил. И он также знал, что у него не будет могилы. Поэтому он мог так… А я что могу сказать? Разве я могу сказать: «Дорогая, прибереги это…» Для чего? Что прибереги? С какой стати?
(машет рукой)
Когда вахтенные матросы на «Шарнхорсте» и «Гнейзенау» Увидели на горизонте дым, и треногие мачты – отличительный признак британских дредноутов и броненосных крейсеров, фон Шпее сразу понял, что смерть его пришла. Он отдал приказ «Дрездену», «Нюрнбергу» и «Лейпцигу» уходить, а сам принял бой. Англичане били с такой умопомрачительной дистанции, что прекрасная выучка и сноровка немецких канониров была бесполезна. Пушки немцев не добивали до англичан.
Вскоре «Шарнхорст» загорелся и стал заваливаться на бок. Англичане предлагали сдаться, но над горящим немецким крейсером трепетал флаг, и никто не собирался его опускать. Потом, объятый пламенем корабль, опрокинулся и затонул вместе со всей командой (почти 800 человек) и своим адмиралом. До последнего момента одна небольшая пушка на гибнущем крейсере продолжала вести огонь. Даже, когда корабль опрокинулся, и орудие было направлено просто в небо, немецкие моряки стреляли.
«Гнейзенау» тщетно пытался прикрыть корпусом гибнущего «товарища». В него самого попало более 50 огромных английских снарядов (помните, те, которые по 390 кг.). Почти вся команда погибла. Когда немцы расстреляли весь боезапас, и не могли продолжать бой, командир «Гнейзенау» приказал открыть кингстоны. Оставшиеся в живых прокричали троекратное «ура» и крейсер ушел под воду. Англичане выловили из воды немногих уцелевших матросов и младших офицеров.
Легкие крейсера тоже были потом настигнуты и потоплены. Но никто не спустил флага, никто не сдался.
А что такое флаг? Что это такое, если посмотреть на это совсем просто? Это же кусок такни. Кусок ткани на мачте. Вот такого, приблизительно, размера (показывает). У англичан на флаге был красный крест, а у немцев черный, и черный орел. Вот и вся разница. Если, конечно, посмотреть просто.
Во время боя и так становится ясно, кто сильнее. Но вот стоит опустить этот флаг, и все. Никто ни в кого не стреляет. Кто-то открывает шампанское, говорит что-нибудь вроде: «Поздравляю! Вам сегодня чертовски везло». А ему в ответ: «А вы сегодня тоже держались молодцом, но фортуна, вы знаете не хуже меня, капризная дама. Ничего, в следующий раз вам повезет». И противники чокаются и выпивают, каждый за здоровье своего монарха.
Но они не опускали флагов. Потому, что никто Так просто на флаги не смотрел… Это же были флаги их кораблей.
А я могу так смотреть, потому что у меня нет флага моего корабля… Нету! В моих ощущениях нет той страны, ради флага которой я мог бы вот так… Ну, то есть, не задумываясь о смысле, и не разбираясь в целесообразности того или иного… дела. Да, да, не анализируя ситуацию, просто взять, не опустить флаг, и умереть.
Потому что те моряки были в ситуации, в которой я не смог бы… разобраться. А как можно разобраться в ситуации…, которая выглядит следующим образом: вот железный корабль, он плывет по морю, а я, моряк, нахожусь на нем, и защищаю Германию… возле Аргентины или Чили. У меня слишком много вопросов возникает в связи с этим. А они там, просто не опускали флаги.
Можно представить, как какой-нибудь немецкий моряк сидел в каком-нибудь кабачке, где-нибудь в маленьком аргентинском портовом городишке. Командир его корабля отпустил команду на берег перед тяжелым походом, и перед ожидаемой битвой. Он отпустил моряков до утра, чтоб они… возможно, в последний раз… Наверняка, в последний раз.
И вот, он, моряк, сидит в кабачке за столиком…
(подходит к столу, убирает салфетку, становится видно, что находится на столе)
Вот. Ничего более банального не может быть. Белая скатерть, красное вино! Если бы у нас тут был спектакль, то все… Белая скатерть, красное вино. Пошло.
(садится к столу)
Но что сделать, если так было. Вот так вот сидел моряк, пил вино, уже не первую бутылку. Может быть, скатерть была не такая белая, и вино не такое… красное. Не суть. Было как-то так.
Он сидел, пил, курил…
(прикуривает сигарету и кладет в пепельницу, от сигареты вверх тянется тоненькая струйка дыма)
А в кабачке было душно, накурено. А в голове моряка вертелась какая-то путаница. От духоты, табачного дыма и вина все плыло перед глазами. А еще он на себя накручивал… По-пьяному злился, играл желваками, сжимал до хруста кулак. Бормотал: «Ничего, ничего, мы еще…». И делал сам себе какой-то жест.
(показывает)
А рядом, наверняка, сидела местная, совсем недорогая красотка, и что-то без умолку болтала на непонятном языке. А он периодически с грохотом опускал руку на стол и говорил, наклонившись к ней: «Ты можешь помолчать, а? Я же все равно ни черта не понимаю!». Но еще пела певица на том же непонятном языке. Пела одну тягучую песню за другой.
(пауза)
Он сидел, и от этих песен ему не становилось веселее, потому что песни были прекрасные, и от них становилось еще тоскливее. И он думал о доме, куда, ему казалось, он всегда хочет вернуться. Но вот он приезжает туда, а через пару дней уже начинает маяться, а через неделю… все дома раздражает. А через десять дней он широкими шагами идет на железнодорожную станцию, и спокойно, даже не без радости, возвращается… на свой корабль. Потому что его город стоит среди холмов и полей. В полях зимой дует ветер. В центре его городка торчит остренькая церковь, на которой позвякивает колокол. А моряк знает, что в этой церкви его, маленького, когда-то крестили, потом венчали, потом крестили его детей, если они у него есть… Но он также знает, что в этой церкви его не отпоют и не отнесут на маленькое аккуратное кладбище, потому что завтра утром его корабль выйдет в море на встречу врагу. Он почти рад этому. Над его койкой в кубрике висит фотография жены или девушки, которая, он верит в это, его ждет. И ему очень нужна ее верность. Но при этом ему вполне достаточно фотографии. Без этой фотографии он бы не пошел в бой так спокойно, как уже ходил, и как пойдет завтра.
И ему странно оттого, что он хочет туда, в заснеженную Европу, но при этом ему там никогда не было хорошо. Почему ему достаточно этой фотографии над койкой, и почему нужна верность той женщины, хотя сегодня он наверняка уйдет из кабачка с недорогой местной красоткой. И что он здесь делает, на этом непонятном континенте? Как все это называется?… Хрен разберешься.
(небольшая пауза)
А рано утром он проснется в каком-то неприятном доме рядом с той самой… с кем вчера…
В голове будет страшная головная боль от дешевого вина, потому что в этих краях не умеют делать пива, да и вино тоже… (машет рукой). Во рту будет ужас, а на часах… осталось совсем мало времени. И он, как можно скорее, соберет раскиданную по комнате одежду, в смысле, свою морскую форму. Он натянет на себя пропахшие табачным дымом и вчерашним кабаком вещи. Оставит скомканные бумажки чужих ему денег на столе. Денег непонятной ему страны. А на этих деньгах лица каких-то важных для этой страны людей. И вот он, оставит все, что у него было в карманах той красотке, эти деньги ему уже не понадобятся, и побежит… чтобы успеть на свой корабль до того, как там пробьют склянки и сыграют зарю.