Наутро ветер свищет вовсю. Вздувшееся море поднимает валы высотой по три метра, они растут, завихряются и разбиваются. Я прижался к наветренной стороне, завернувшись в просоленный спальный мешок. Делаю короткие перебежки к подветренной стороне, проверяю опреснитель и быстро оглядываю окрестности. Сказать, что я несу вахту, наблюдая за горизонтом, – значит весьма удачно пошутить. Видимый горизонт очень близко. Я стою и удерживаю равновесие настолько хорошо, насколько это возможно на резиновом полу, поднимающемся и опускающемся с волнами. Когда плот поднимается на вершину волны, я сгибаю колени, чтобы инерция не оторвала меня от днища. Некоторое время мы замираем на гребне, а потом стремительно несемся вниз, в ущелье между волнами. Во время краткой паузы обшариваю взглядом часть горизонта. На то, чтобы осмотреть все вокруг, уходит пара минут подъемов и спусков. Я то и дело вижу что-то далеко на севере. Но массивные водные горы и их белые пенные гребни закрывают мне обзор. Наконец я поднялся на гребень большого вала. Да! Это оно – судно, идущее на север!
27 февраля
23-й день
К сожалению, нет никакой надежды на то, что оно меня подберет. Оно идет прочь от меня, и оно слишком далеко, чтобы заметить мою ракету. Меня ободряет лишь его направление – из Южной Африки в Нью-Йорк. То, что двадцать четыре дня назад казалось всего лишь мечтой, становится реальностью. Я добрался до судоходных путей, и я до сих пор жив.
Сплетая новый мир
Металл жесткий и холодный. Я целый час стою, облокотившись о фальшборт, мои локти болят от холода. Я стою, спрятав руки глубоко в рукава шерстяного пальто, которое принес мне капитан. «Держу пари, ты и мечтать не смел, что снова увидишь город», – говорит он, с улыбкой глядя на меня. Я всматриваюсь в горизонт. Он уже не плоский и пустой, там вырисовываются монолитные небоскребы и серый смог. Шум города слышен даже через стук дающих задний ход двигателей. Сильные татуированные руки бросают швартовы толщиной в человеческую ногу, обвязывают их вокруг якорных шпилей. Судно медленно входит в док. Все новые и новые швартовы бросаются и привязываются. Вокруг нас завихряется вода. Громадина останавливается. Я и в самом деле уже не надеялся увидеть Нью-Йорк…
Наступают темнота и хаос. Мне на голову падает дубина, холодная, сырая и тяжелая. Мой обидчик хохочет, ревет, рокочет и уносится в глубину ночи. Сейчас я на ночной стороне земного шара, в четверти мира от Нью-Йорка. Ветер усиливается, волны тоже. «Резиновый утенок» кренится и валится, но мчится во весь опор. «Все еще жив», – со стоном приговариваю я.
Каждую ночь мою кожу ласкает мягкая ткань, ноздри наполняет аромат еды, меня окружают теплые тела. Иногда во сне я слышу, как рассудок предупреждает меня: «Наслаждайся этим, пока можешь, ведь ты скоро проснешься». Я даже привык к этой двойственности. Обычно, когда я выхожу в открытое море один, звуки трепещущих парусов и волн, движение яхты, поднимающейся и опускающейся на волнах, никогда не оставляют меня, даже если я лежу в койке и смотрю сны про далекие края. Если движение слегка изменяется или до меня доносится незнакомый звук, то я немедленно просыпаюсь. Но сон, который я видел прошлой ночью, был слишком явным. Моя жизнь стала композицией из многослойной реальности: дневные мечты, ночные сны и почти бесконечная борьба за жизнь.
Я пытаюсь продолжать верить, что все эти реальности равнозначны. Возможно, так оно и есть. В каком-то высшем смысле. Все более становится очевидным, что в мире выживания мое физическое «я» и мои инстинкты занимают командные позиции, подчиняя всё остальное. Мои сны и мечты наполнены вожделенными образами, и мне постоянно видится спасение из этого ада. С тех пор как я заставил опреснитель работать и научился успешно рыбачить, мне почти нечего делать, кроме как беречь силы, ждать и мечтать. Постепенно я понимаю, что голод и отчаяние усиливаются. Мое снаряжение изнашивается.
С каждым днем я должен работать усердней и дольше, чтобы создать мир, в котором я могу жить. Выживание – это спектакль, в котором я хочу играть главную роль. Сценарий звучит довольно просто: держаться до последнего, ограничивать потребление еды и воды, рыбачить и следить за опреснителем. Но малейший нюанс может иметь огромное значение. Если я буду слишком внимательно вести наблюдение, то устану и не смогу хорошо рыбачить, следить за опреснителем или выполнять другие необходимые задачи. С другой стороны, в любой момент, когда я не всматриваюсь в горизонт, мимо меня может пройти судно. Если я сейчас буду использовать оба опреснителя, то, возможно, смогу утолить жажду и буду в лучшей физической форме, чтобы вести наблюдение и выполнять необходимые работы. Но если они оба износятся, то я умру от жажды. Мой разум аплодирует некоторым из моих выступлений, в то время как тело недовольно, и наоборот. Идет постоянная борьба за контроль, самодисциплину, соблюдение плана действий, гарантирующего лучшие шансы на выживание, но я не могу быть уверен в правильности этого плана. Принимаю ли я верные решения? Может ли немедленное удовлетворение потребностей организма быть иногда лучшей линией поведения, даже во время долгого путешествия? Чаще всего я могу лишь сказать себе: «Ты делаешь все что можешь».
Мне нужно больше рыбы, и постоянные тычки, которые я чувствую сквозь днище плота, говорят, что вокруг довольно много дорад, так что рыбалка является разумным расходом энергии. После нескольких промахов я наконец попадаю дораде в хвост, но это не очень замедляет ее движения. Она дергает плот туда-сюда, пока я лихорадочно пытаюсь удержать ее, жалея, что не могу заставить эту рыбу тащить меня в нужном направлении. Рыба умудряется вырваться, я не успеваю втащить ее на борт. Ладно, попробуем еще раз. Я начинаю перезаряжать подводное ружье и тут обнаруживаю, что упругая тетива исчезла: прямо сейчас она опускается сквозь трехмильную толщу вод Атлантики. Пожалуй, это настоящая проблема.
Это первая серьезная поломка снаряжения. Впрочем, мне и раньше приходилось иметь дело с сооружением на скорую руку парусного вооружения, так что как-нибудь справлюсь и с этой поломкой. Всегда нелегко чинить жизненно необходимые системы только при помощи подручных средств. Я иногда задумываюсь, не является ли одной из главных причин океанских гонок и путешествий желание оказаться со своей яхтой на самом краю, увидеть, как все вокруг рушится, а потом каким-то образом выйти из положения. Успешное сооружение временного парусного вооружения во многих смыслах приносит больше удовольствия, чем приятный и беззаботный переход или даже победа в гонке. Решение проблем красной нитью проходит через многочисленные морские истории. Мне доводилось ремонтировать мачты, рулевое управление, корпуса яхт, ликвидировать множество мелких поломок. Да, у меня мало подручных средств, но починка подводного ружья должна быть сравнительно простой.
Важно оставаться спокойным. Любая мелочь при починке может обернуться успехом или неудачей. Как всегда, нужен только успех. Не спеши. Делай все правильно. Ты сможешь порыбачить завтра. Стрела и само ружье не повреждены. Им не хватает лишь источника энергии. Я обычным образом устанавливаю стрелу на рукоятку, но выдвигаю ее через пластиковое кольцо на конце рукоятки, чтобы как можно больше удлинить оружие. Соединяю стрелу и рукоятку, обмотав их двумя длинными бензелями. Я использую крепкий белый линь, он лучше синтетического, так как при намокании усаживается, а потом высыхает, делая бензели более прочными. Гладкая стрела до сих пор крутится, так что я добавляю третий бензель, а потом дополняю бензели найтовами – оборачиваю бензели бечевой под определенными углами. При натяжении найтовы сжимают бензели, не давая им растянуться. На хвосте стрелы есть бороздки, которые в обычном состоянии соединяются с пусковым механизмом на рукоятке. Я пропускаю петли из бечевы через эти выемки и пусковой механизм, чтобы спасающаяся рыба не смогла сдернуть стрелу.
Я осознаю, что починенное мной ружье для подводной охоты – весьма непрочное приспособление для поимки дорад. Обычно ныряльщик, вытаскивая рыбу, подтягивает к себе стрелу подводного ружья. Я должен пробивать рыбу гарпуном, чтобы на ружье действовала сила сжатия, а не натяжения. Когда я буду доставать рыбу из воды, то на стрелу также будет воздействовать значительная изгибающая нагрузка. Но все же мой новый гарпун кажется достаточно прочным, и я готов его испытать. Секретом успеха должны стать терпение и физическая сила. Раньше сила удара заключалась в эластичной веревке, теперь импровизированный гарпун надо метать мгновенно, вложив всю силу мускулов, чтобы проткнуть толстую дораду.
Я опираюсь левым локтем на верхний надувной круг плота, чтобы как следует прицелиться, легонько сжимаю стрелу ружья между пальцами. Высоко поднимаю рукоятку и правой рукой прижимаю ее к щеке. Поза напряженная и устойчивая, я жду, когда можно будет нанести точный удар. Я могу смотреть вниз вдоль рукоятки, а отклоняясь вперед и назад, определять узкую зону обстрела. На поверхности воды можно начертить воображаемый круг примерно тридцать сантиметров в диаметре, и сюда я могу бить, не сдвигая локтя, на который опираюсь, с борта плота. Если у меня не будет хорошей опоры, то мой выстрел закончится ничем. Дальность полета гарпуна сократилась примерно до метра с небольшим. Я должен ждать, пока рыба не проплывет прямо подо мной, чтобы она оказалась в зоне обстрела, а проблема преломления солнечных лучей на поверхности воды (из-за чего кажется, что рыба находится там, где ее нет) не будет минимизирована. Эта проблема увеличивается, если смотреть на воду не под прямым углом. При ударе нужно увеличить дальность и вложить в него как можно больше силы. Я делаю бросок рукой и как можно более сильный выпад всем телом, стараясь следовать за целью. Удар должен быть мгновенным, так как рыба очень быстра и проворна, но он также должен быть идеально выверенным. Если я подниму левую, опорную руку от плота, то он будет безнадежным. Я смотрю, как рыбы плавают повсюду, но должен ждать, пока одна из них не окажется в моей зоне обстрела. Сохраняю неподвижность в течение нескольких минут, которые сейчас кажутся часами. Я физически ощущаю, как превращаюсь в древнюю бронзовую статую лучника без лука.