илия и скорость, с которыми я пытался его оживить.
К счастью, я уже знаю особенности нового опреснителя. Внутренняя черная впитывающая ткань увлажняется морской водой, стекающей через клапан в верхней части опреснителя. Степень промокания внутренней впитывающей ткани имеет важнейшее значение в производстве пресной воды. Если она слишком мокрая, то медленно нагревается. При этом избыточная теплая соленая вода просто проходит через тканевое дно. Если впитывающая ткань слишком сухая, то воды просто не хватает для испарения. Я должен максимально увеличить степень испарения воды, скорость оседания пара внутри пластикового баллона, его конденсации и стекания капель в водосборник для дистиллята. Кажется, что степень просачивания воды через клапан зависит от внутреннего давления опреснителя. Опреснитель наиболее эффективно работает при давлении, которое позволяет впитывающей ткани прогибаться, но не настолько, чтобы она касалась пластикового баллона, так как в этом случае вода, пропитывающая ткань, будет попадать в дистиллят. Поддержание правильного давления требует постоянного внимания.
Чтобы избежать очередной порчи тканевого дна, я делаю для опреснителя «подгузник» из куска парусины и вставляю туда прокладку из впитывающей ткани разрезанного опреснителя. Я закрываю дно опреснителя, привязав «подгузник» углами к вытяжному шнуру юбки, надеясь, что «подгузник» не даст дну опреснителя тереться об «Утенка», а тканевому дну – постоянно промокать и гнить.
Моя система сбора дождевой воды также нуждается в усовершенствовании. При первых каплях воды с неба я обычно втискиваю пластиковый контейнер за опреснителем на корме. Он удерживается на месте креплениями опреснителя. Установка проста, можно быстро передвигать или опустошать контейнер, что важно для уменьшения попадания в него соленой воды от брызг разбивающихся волн. Но я все же думаю, что могу собирать больше воды, если найду способ установить пластиковый контейнер в верхней части плота. Чтобы закрепить контейнер, мне нужно обвязать его веревками. У шила моего складного ножа есть режущий край, им я делаю отверстия в верхней кромке контейнера, по одному в каждом углу. Через них протягиваю «ошейник» из парусных ниток. На корме «Утенка» я закрепляю два конца одной веревки так, чтобы в ее середине оказался верх камеры-арки, оснащаю ее быстроразъемным металлическим зажимом, снятым с одного из опреснителей. Спереди привязываю короткий кусок линя к пологу входа, а с другого конца, который я также веду к верхней части тента, прикрепляю второй зажим. Когда я забираю пластиковый контейнер, чтобы использовать его с какой-нибудь другой целью, то скрепляю зажимы, таким образом они всегда наготове.
Как только начинается дождь, я могу быстро прикрепить зажимы к «ошейнику» контейнера, и он довольно надежно стоит в верхней части камеры-арки, располагаясь под более прямым углом к ветру и подальше от волн. Самое большое преимущество заключается в том, что теперь он не прикрыт от дождя тентом, тент теперь находится под ним. На самом деле теперь в него собирается в два раза больше воды.
Пластиковый контейнер становится в два раза более эффективным водосборником, когда я прикрепляю его сверху плота. Сбруя, которой он прикреплен к корме «Утенка», может быть быстро расцеплена. Она прикреплена зажимами к сделанному из парусных ниток «ошейнику» контейнера. Подобные веревка и зажим находятся и спереди, на рисунке их не видно. Между дождями контейнер можно использовать в любых других целях, он снимается, а два зажима скрепляются друг с другом.
Наконец, я должен заботиться о стальных ножах. Бойскаутский складной нож с шилом я нашел, когда мне было двенадцать лет.
18 марта
42-й день
Пружина на его основном лезвии всегда была сломана, так что лезвие немного шатается. Теперь он превратился в ржавый комок. Я до блеска отскребаю его и часто точу вместе с охотничьим ножом. С силой тру сталь о рыбью шкуру с жировой прослойкой, при этом жир потихоньку просачивается наружу и до блеска смазывает лезвия. Я ценю природные материалы и примитивные инструменты, с их помощью можно сделать очень многое. Самыми любимыми человеческими изобретениями у меня всегда были бумага, веревка и ножи. И теперь именно эти три вещи жизненно необходимы мне для сохранения здравого ума и выживания.
Каждый новый день, кажется, длится все дольше. На сорок второй день моего путешествия на плоту море гладкое и горячее, как жестяная крыша дома на экваторе в августе. К солнцу на небе присоединяются сотни солнечных зайчиков на воде. Все, что я могу делать, – это пытаться передвигаться по «Утенку». Мы стоим, как точка в книге с чистыми страницами.
Обнаруживаю, что спальный мешок может охлаждать ничуть не хуже, чем согревать. Расстилаю его на дне, чтобы он просох на солнце. Когда я просовываю под него ноги, то они оказываются в тени, зажатые между влажным мешком и прохладным, сырым полом. Для моих ран это не очень хорошо, но сейчас они уже заживают, а облегчение от жары довольно ощутимо. Если днище не накрыто спальным мешком, то черный пол накаляется, а пространство внутри «Утенка», и без того жаркое, становится невыносимым пеклом.
Остается только ждать ветра и пытаться добыть побольше еды. Немного вкусных свежих потрохов так помогает поднять настроение. Косяк спинорогов снует около борта плота, затем скрывается под ним, появляется снова, рыбы кружат, ныряют, петляют, вращаются вокруг друг друга в удивительном подводном танце. Теперь они относятся ко мне с опаской, поймать их стало трудней, чем дорад. Они не двигаются с такой постоянной скоростью, но проворно уклоняются от гарпуна быстрыми легкими движениями. Они держатся за пределами доступности. Удар – и промах. Дораду приходится бить обеими руками, но со спинорогом я, быть может, справлюсь быстрым и точным ударом одной руки. Удар. Удар. Они машут плавниками, дразня меня. Делаю быстрое движение рукой вперед – и гарпун в брюхе спинорога. В рыбе я нахожу большие белые мешки, должно быть, это молоки. Вскоре я начну ценить их не меньше, чем золотистую икру самок.
«Утенок», не мог бы ты прекратить барахтаться? Этим ты приглашаешь к нам всех акул в округе. Может быть, пока стоит штиль, мне удастся поймать побольше рыбы…
Солнце снова ползет к линии горизонта, и дорады собираются на вечернее заседание. Кажется, спокойное море гипнотизирует их, и они скользят, как фантомы, легонько подталкивая плот. Изумрудные рыбы-«старейшины» все еще держатся недалеко от плота, присматривая за своим косяком. Я начинаю узнавать отдельных рыб не только по их размеру, окраске и шрамам, но и по особенностям характера. Я очень привязался к ним. Некоторые бьют по одной стороне плота, другие предпочитают противоположную. Некоторые агрессивно ударяют и уплывают, словно они разозлены или проверяют мои силы. Другие мягко скользят вдоль днища и выскальзывают из-под него… справа… прямо. Удар! Я ударил со слишком большим опозданием, рядом с хвостом. Рыба взбалтывает поверхность воды и уходит. Я отдыхаю.
Тучи похожи на отпечатки грязных пальцев, заслоняющие серебристое солнце, которое почти касается линии горизонта. Пучки света, «лучи Иисуса», бьют с небес. В восточной стороне горизонта небо стало темно-синим, скоро оно почернеет и заполнится мерцающими звездами. Мягкие, плавные волны напоминают мне о бескрайних полях спелой пшеницы. Склоняясь под легким ветром, дующим оттуда, где невидимые небеса касаются земли, стебли с тяжелыми колосьями наклоняют свои головы и ждут серпа жнеца. У меня остается мало времени на рыбалку. Я снова принимаю свою «охотничью позу».
Слева появляется большое тело. Я привык ждать идеального момента для удара, но этим вечером у меня может не быть другого шанса. Была не была. Без размышлений, без страха перед битвой с еще одним самцом я наклоняюсь вправо и ударяю гарпуном влево. Бах! Хороший удар. Но все тихо.
Где же ярость рыбы? Я крепко сжимаю подводное ружье, склонившись над надувными кругами и замерев. Через секунду начнется битва. Но этого не происходит. Глаз на огромной рыбьей голове остекленел. Приоткрытый рот не двигается. Жабры открылись и замерли. Наконечник гарпуна попал в полосу, идущую вдоль бока рыбы, она указывает местоположение хребта. Наконечник чуть-чуть виден, значит, гарпун не пробил рыбу насквозь. Я аккуратно подтягиваю рыбу к себе, хватаю ружье второй рукой и очень осторожно начинаю поднимать. Это словно пытаться удержать мяч на конце палки. Какое облегчение, что не придется вести еще одну опасную битву. Этой рыбы мне хватит на неделю. Стеклянная поверхность воды вскипает пузырями, когда я начинаю поднимать ее тело. Переносим вес… Плюх. Кидаюсь, чтобы схватить рыбу руками. Слишком поздно. Гладкая кожа выскальзывает из моих неловких пальцев.
Большое мертвое тело, кружась, опускается на дно, как яркий сухой лист падает с ветки. Пустой взгляд рыбы становится все тусклее и тусклее, когда она погружается все глубже. Остальные дорады наблюдали за этим. Они, как мои пальцы, кидаются за ним, уходя в глубину. Глубже, еще глубже. Наконец, их силуэты сближаются, как живые лепестки, распустившиеся вокруг неподвижной тычинки – мертвой рыбы. Крошечный цветок вращается и опускается еще глубже, становясь все меньше и меньше, пока не скрывается из виду. Солнце уходит. Воды становятся черными и пустыми. Я пристально вглядываюсь в глубины.
Шепоты и крики
9 марта Управление береговой охраны Нью-Йорка дало указание станциям в Виргинии и Пуэрто-Рико передать в программе «Извещения мореплавателям», транслируемой для судов в открытом море, стандартное сообщение о яхте, не прибывшей вовремя в пункт назначения. Эту программу обычно прослушивают коммерческие и прогулочные суда, следующие по океану. Через страховую корпорацию Ллойда в Лондоне береговая охрана проследила мой путь до Канарских островов. Официальных данных о моем пребывании в Иерро не было, поэтому они не верили, что я отплыл с острова в конце января. И лишь когда мои родители передали им копию моего письма с почтовым штемпелем Иерро, они поверили. Такого рода недоверие к морским авантюристам-одиночкам наложило отпечаток на все последующие действия береговой охраны. Они подошли к делу как бюрократы и в первую очередь прочесали все гавани Вест-Индии, выясняя, не прибыл ли «Наполеон Соло» без уведомления.