жность, а потом касаюсь головой колена другой тощей вытянутой ноги, при этом обхватывая ступню этой ноги обеими руками. Выполняю повороты тела, повиснув на леере. Затем ложусь на живот и поднимаю голову, словно отжимаясь, но ноги и бедра при этом остаются на полу, а спина выгибается колесом. Тянусь вперед, ложусь на спину, поднимаю ноги вверх и кладу их за голову, тяну их назад до тех пор, пока ступни не касаются днища за мной. Мое тело вертится, словно бурые водоросли, колышущиеся в течении. К морской качке привыкли не только ноги, но и руки, спина и, может быть, даже мозги.
Что-то сильно ударяет меня по голове. Двигаю туда-сюда челюстью, проверяя, нет ли вывиха. Эти новые дорады в камуфляже очень сильные и агрессивные. Они атакуют плот целый день, таранят его своими круглыми головами, шлепают тяжелыми хвостами и уносятся на невероятной скорости. Я прыгаю ко входу и хватаю ружье для подводной охоты, но каждый раз оказывается, что они сбежали. Иногда я замечаю их хвосты, когда они проносятся далеко от меня. Иногда вижу, как они мчатся мимо, как стая теней в глубине. Они никогда не двигаются столь спокойно, как большие голубые дорады. Они всегда куда-то несутся, как будто скорость одурманивает их.
Солнце садится. Я снова слышу визг и замечаю нескольких больших дельфинов Бурмейстера, целенаправленно двигающихся на запад. Они не приближаются, но меня трогает та грациозная легкость, с которой они скользят по валам Атлантического океана.
Фрегаты, сейчас их три, все еще замерли в характерной для них позе, катаясь на невидимых волнах в небесах, высоко над водой. Меня впечатляет, что их тонкие длинные крылья способны вынести океанскую мощь. Я часто вижу их над собой, когда только начинает светать или же они летят с запада вскоре после восхода солнца. Появляется еще одна белоснежная крачка. Невозможно поверить, что каждый год эта крошечная птица совершает перелет на одиннадцать тысяч миль.
Большая серая птица мечется из стороны в сторону. Она появляется с той стороны, куда плывут облака, и медленно приближается. В полете она напоминает ворону. Я говорю себе, что, должно быть, она летит с суши. Но еще важнее, что это – летающий кусок еды. Она приближается. Я прячусь за тентом. Я не вижу ее, но слышу, как она бьет крыльями у входа в мою пещеру, словно раздумывая, стоит ли войти. Она улетает. Я жду. На тент падает тень, она растет, затем верхушка тента немного провисает под небольшим весом.
Я осторожно наклоняюсь вперед и вижу сидящую птицу, она смотрит назад, ветер перебирает ее перья. Я хватаю. Крылья птицы мгновенно расправляются. Мои пальцы сжимают ее тонкие ноги. Она пронзительно кричит и хлопает крыльями, чтобы взлететь, крутит головой и бешено бьет клювом мой кулак. Второй рукой хватаю ее за спину, тяну, чтобы оторвать когти от тента, тащу в свое логово. Быстрым движением сворачиваю птице голову. Она молча щелкает клювом.
Ее красивое оперение так безупречно, оно выглядит столь нетронутым, что я чувствую себя святотатцем, прикасаясь к нему. Я не знаю, к какому виду принадлежит эта птица. У нее перепончатые лапы, длинный тонкий клюв и заостренные крылья около метра в размахе. Все тело темной окраски, за исключением круглой светло-серой шапочки на макушке. Кожа очень прочная, перья крепко сидят в ней. Робертсон говорит, что птицу проще освежевать, чем ощипывать, так что я отрезаю крылья и голову и снимаю с нее кожу. Большая часть из того, что можно съесть, – грудка, но и здесь есть почти нечего. По плотности мясо отличается от рыбы, а на вкус почти такое же. Как только добыча разделана на внутренние органы, кости и мясо, морские рыбы, небесные птицы и, как я предполагаю, сухопутные млекопитающие становятся очень похожими. В желудке птицы нахожу пять серебристых сардин. Неужели она поймала их рядом с сушей? В крыльях нет почти ничего, кроме костей и перьев. Они очень красивы. Я не хочу выкидывать их за борт, поэтому подвешиваю по центру камеры-арки.
Я хватаю. Крылья птицы мгновенно расправляются. Мои пальцы сжимают ее тонкие ноги.
К вечеру скопом возвращаются большие голубые дорады, как всегда, под предводительством изумрудных старейшин. В шестьдесят пятую ночь у меня почетный эскорт примерно из пятидесяти рыб. Одна из дорад в коричнево-зеленом камуфляже наносит серию ударов, как кувалда. Кровь вскипает: на мгновение я решил, что на меня напала акула. Я называю более мелких, коричнево-зеленых дорад тиграми. Один из самых крупных самцов голубых дорад, видимо, и в самом деле вообразив себя тигром, часто ударяет по периметру плота, заставляя его вздрагивать, взбивая воду в пену, толкая «Утенка» то в одну, то в другую сторону. Мне нет дела до этого, утром меня ждет самый легкий за все это время улов.
Всего за десять минут и спустя два удара заполучаю на борт прекрасную самку.
Ближе к ночи поднимаются волны. Они разбиваются о корму «Утенка», и каждая бьющая по плоту волна эхом отзывается в надувных кругах, звучит как выстрел из дробовика прямо над ухом. Ветер подхватывает водосборную накидку, швыряет ее вверх и вниз, разрывает «петли для пуговиц» и пытается унести ее. В течение ночи погода ухудшается. Водяные кулаки лупят по «Утенку» спереди и сзади. Я устраиваюсь поперек плота и съеживаюсь, стараясь держаться как можно ближе к носу, чтобы оставаться сухим, но также следя за тем, чтобы корма устойчиво стояла на воде. Задняя часть тента почти превратилась в бесформенную тряпку. На нее обрушиваются волны, вода протекает, заливает мне лицо, жжет глаза и проникает в спальный мешок. Я постоянно вытираю воду с днища и с тента, но все тут же промокает снова.
12 апреля
67-й день
Сегодня 12 апреля, годовщина моей свадьбы. Это было давным-давно. Для Фриши жизнь в качестве моей жены была непростой. Я тогда занимался логистикой, ходил в океанские рейсы, оставлял ее одну. Иногда мы месяцами не видели друг друга. Несмотря на мои заверения, она считала все это очень опасным делом. Незадолго до того, как я отправился из США на «Соло», она сказала, что ей кажется, что мне рано или поздно суждено найти смерть в море, но не во время этого путешествия. А что она думает об этом теперь? Интересно, была ли она права? Чем она сейчас занимается? Должно быть, уверена, что я мертв. Наверное, изучает зарождение жизни из почвы. Возможно, однажды, спустя много времени после того, как я утону и стану кормом для морских обитателей, какой-нибудь рыбак выловит рыбу, которая попадет к ней на стол. Голову, хвост и кости она выкинет в компостную кучу, перемешает с землей, и появятся зеленые ростки. В природе все идет в дело…
В тент позади опреснителя врезается летучая рыба. За последнее время я люблю рыбу все меньше, но после дорад любое разнообразие пробуждает мой аппетит.
Кажется, что из меня вывалились кишки. Никакое количество рыбы не может заполнить мой пустой желудок. Я сажусь, хватаю летучую рыбу и думаю, напугана ли она или воспринимает смерть так же естественно, как очередной взмах плавников.
Каждый день мне все трудней сохранять дисциплину. Мой мозговой экипаж, пугающий и напуганный одновременно, постоянно бормочет в голове, пробуждая недобрые предчувствия. А их главарь кричит мне:
«Воды, капитан! Нам нужно больше воды! Ты что, хочешь, чтобы мы умерли здесь, так близко от порта? Подумаешь, пол-литра каких-нибудь. Мы скоро будем в порту. Мы же можем позволить себе лишнюю каплю-другую!»
«Заткнись! Неизвестно, сколько еще до порта. Может быть, придется продержаться до Багамских островов. Давай-ка возвращайся к работе».
«Но капитан…»
«Я сказал – ты слышал. Вода по рациону!»
Они сбиваются в группки, невнятно бормоча между собой, жадно разглядывая сумки с водой, свисающие с фальшборта «Утенка». Вид у всех нас жалкий, с нами почти покончено. Ноги уже не держат. У тела едва хватает сил поддерживать голову. Сама голова пуста, как дырявый барабан. Только в руках остается еще какая-то сила. Мне так жалко самого себя. Может быть, потеря пол-литра не нанесет особого вреда? Нет-нет, я должен поддерживать дисциплину.
«За работу, – приказываю я. – Вы можете это сделать».
Однако я ощущаю, что влияние моего тела увеличивается. Организм, разум и душа тянут в разные стороны, я могу потерять над собой контроль в любой момент. В опреснителе образовалась еще одна дыра, в дистиллят все чаще попадает соленая вода. Я все реже и реже способен определять, насколько она соленая. Значит, я могу сойти с ума в любой момент. Внутренний бунт – это конец. Я уверен, что нахожусь недалеко от суши, я должен быть близко к ней. Необходимо убедить в этом все мои стороны.
Вот уже четыре дня, как мы находимся над материковой отмелью. Одна из моих карт показывает, что отмель расположена примерно в 120 милях к востоку от Вест-Индии. Если мой секстант не врет, то я должен увидеть высокие зеленые берега острова. Я должен наткнуться на Антигуа, который, по иронии судьбы, и является моим первоначальным портом прибытия. Но кто знает? Я могу быть и в сотнях миль от него. Этот треугольник из карандашей может оказаться дурацким барахлом. Карта может быть неточна. Я провожу бесконечные часы в наблюдениях за горизонтом, пытаясь разглядеть облако, которое не двигается, ищу в небе длинное размытое облачко, которое может оказаться самолетным следом. Ничего и нигде. Я чувствую себя перекрученным часовым механизмом. Я переоценил свою скорость или, может быть, дрейфую через отмель по диагонали. Если бы только существовал какой-нибудь способ измерить течение! Я исхожу из того, что нахожусь в пределах двухсот миль от своих рассчитанных координат, но если погрешность была больше хотя бы на пять миль в день, я должен быть в четырех сотнях миль от того места, в котором я надеюсь находиться, а это еще восемь, а может, даже пятнадцать дней.