Наступает рассвет семьдесят шестого дня. Не могу поверить в ту роскошную картину, которую вижу. Она полна зелени. После того, как я несколько месяцев не видел почти ничего, кроме голубого неба, голубой рыбы и голубых волн, яркая пышная зелень просто ошеломляет. Передо мной не просто берег одного острова, как я ожидал. К югу из океана поднимается гористый остров, прекрасный, как райский сад, уходящий под облака. К северу виден еще один остров с высокой горой. Прямо по курсу – небольшой плоский остров, и не просто неопределенные очертания, а яркие живые краски. Нахожусь в пяти или десяти милях от них и направляюсь прямо к центральному острову. Северная часть состоит из вертикальных утесов, о которые разбиваются в пену волны Атлантического океана. С юга остров спускается к длинному пляжу, над которым виднеется несколько белых зданий, наверняка жилых домов.
Но, как бы близко от них я ни находился, я все еще не чувствую себя в безопасности. Высадка на берег всегда опасна. Если подплыву к северному берегу, то рискую разбиться об острые коралловые утесы. Если направлюсь к югу, мне придется преодолеть широкую полосу рифов, прежде чем достигну пляжа. И даже если меня не разорвет в клочья и я доберусь туда, то сомнительно, чтобы я смог пойти или даже поползти за помощью. Так или иначе, мое плавание закончится сегодня, возможно, поздно вечером.
Включаю аварийный радиомаяк и впервые открываю аптечку. Как и припасы, я приберегал ее до того момента, пока она не стала абсолютно необходимой. Я достаю оттуда какую-то мазь, смазываю ею раны, затем сооружаю из марли подгузник. Стараюсь заставить «Утенка» плыть вдоль южной стороны острова, так чтобы мне не пришлось добираться до берега через буруны наветренной стороны. Если «Утенок» откажет, я буду добираться до пляжа. Мне потребуется вся защита, которую я в состоянии себе обеспечить. Оберну вокруг тела пенопластовую подушку, которая удержит меня на плаву и смягчит удары о кораллы. Срежу с «Утенка» тент, чтобы не оказаться в ловушке внутри, и этой тканью оберну ноги и руки.
Я постараюсь держать «Утенка» прямо и провести его к берегу, хотя нижний надувной круг, конечно, будет разорван в клочья. Все должно быть в порядке и как минимум закреплено. Тщательно осматриваю все, выбрасываю барахло, которое уже не понадобится, и освобождаю место в сумках для аптечки и других необходимых вещей. Съедаю пару кусков рыбы, но теперь они на вкус кажутся комьями жира. Теперь я могу выжить даже без еды. Мои «собачки» подталкивают меня. Да, друзья, скоро я вас покину. Наши пути скоро разойдутся. Выкидываю куски протухшей рыбы, оставляю на память только несколько сухих янтарных ломтиков. А да, выпить еще пол-литра воды, чтобы подкрепиться перед высадкой.
С каждой проходящей волной я слышу что-то новое. Р-р-р-р-р… Р-р-р-р-р… Звук становится громче. Это мотор! Встаю на колени. Со стороны острова, в паре сотен метров от меня, виден острый белый нос, расширяющийся к леерам, он зарывается в волну и с плеском падает вниз. Лодка поднимается и опускается на волнах, подходит все ближе и ближе. Она маленькая, длиной около шести метров, сделана из покрашенных в белый цвет неотесанных досок, с зеленой полосой по планширу. На меня смотрят три черных удивленных лица. Вскакиваю на ноги, машу им и кричу: «Привет!» Они машут в ответ. На этот раз меня точно увидели. Я спасен! Не могу поверить в это, просто не могу поверить… Все почти закончилось. Не надо перебираться через рифы, не надо тревожно ждать самолета. Кожа двух человек – цвета красного дерева с золотистым оттенком, у третьего – черная. На рулевом потрепанная соломенная шляпа с широкими, развевающимися вверх и вниз полями. Его футболка раздувается за спиной, когда он разворачивает передо мной лодку и постепенно останавливается. Все трое примерно моего возраста, они выглядят озадаченными и громко переговариваются на странном языке. Прошло почти три месяца с тех пор, как я слышал человеческий голос.
– Hablar espanol? – кричу я.
– Нет, нет!
Что они говорят?
– Parlez-vous franзais?
Я не могу понять, что они отвечают. Говорят одновременно. Машу в сторону островов:
– Какие острова?
– А! – Кажется, они поняли. – Гваделупа, Гваделупа.
Значит, они говорят по-французски. Но это совсем не тот французский, который я когда-либо слышал. Как я позже узнал, это креольский, ломаный французский, на котором говорят очень быстро. Через несколько минут я выясняю, что обладающий самой темной кожей говорит по-английски, правда, в ритме калипсо и с сильным карибским акцентом. Возможно, сейчас мне было бы не просто понять и уроженца Новой Англии, но все же я начинаю понимать, что он говорит.
Мы сидим в крошечных лодках, поднимающихся и опускающихся на волнах, нас разделяют всего несколько метров. Мы замолкаем на несколько секунд и внимательно смотрим друг на друга, не зная, что сказать. Наконец, они спрашивают меня:
– Что ты делаешь, парень? Чего ты хочешь?
– Я в море уже семьдесят шесть дней.
Они переглядываются и снова начинают громко разговаривать между собой. Может быть, они думают, что я отправился на «Резиновом утенке-III» из Европы, чтобы продемонстрировать свою крутизну?
– У вас есть какие-нибудь фрукты? – спрашиваю я.
– Нет, у нас с собой нет ничего такого.
Кажется, они в замешательстве и не знают, что делать. Человек с черной кожей спрашивает меня:
– Ты хочешь сейчас поплыть на остров?
Да, ну конечно, да. Я так думаю, но пока ничего не говорю. Волны подкатывают их лодку ко мне, потом обратно, рыбы в ней нет. Кажется, что настоящее, прошлое и ближайшее будущее вдруг каким-то непостижимым образом сошлись в одной точке. Я знаю, что моя борьба закончена. Эти рыбаки по счастливой случайности распахнули дверь к моей свободе. Они предлагают величайший из всех даров – жизнь. Мне кажется, что я бился над невероятно сложным пазлом, и после долгих поисков на ощупь ключевого кусочка он сам попался мне в пальцы. Впервые за два с половиной месяца мои чувства, тело и разум собрались воедино.
Фрегаты парят высоко над головой, привлеченные моими дорадами и летучими рыбами, которыми они кормятся. Рыбаки увидели птиц, поняли, что здесь есть рыба, и приплыли, чтобы поймать ее. Они нашли здесь меня, но не меня вместо своей рыбы, а меня вместе с ней. Дорады. Они поддерживали силы во мне и были моими друзьями. Они также почти убили меня, а теперь они – мое спасение. Я доставлен в руки рыбаков, своих морских братьев. Они зависят от рыбы так же, как зависел от нее я. Их крючки, стрелы и дубинки похожи на мои. Их одежда очень проста. Возможно, они живут очень бедно. Пазл почти сложился. Настало время поставить на место последний фрагмент.
– Нет, со мной все в порядке. У меня много воды. Я могу подождать. Вы рыбачьте. Рыбачьте! – Я кричу, словно делаю какое-то открытие. – Много рыбы, большая рыба, лучшая рыба в море!
Они переглядываются, переговариваются. Я убеждаю их:
– Здесь много рыбы. Вы должны порыбачить!
Один склоняется над мотором и дергает за шнур. Лодка прыгает вперед. Они насаживают на 15-сантиметровые крючки серебристых рыбок, похожих на летучих, но без больших крыльев. Они бросают за борт несколько лесок, и через мгновение, после непонятных креольских возгласов и взмахов руками, мотор замолкает. Один из рыбаков делает подсечку, и в воздух взлетает огромная дорада. Она описывает широкую дугу и с глухим стуком приземляется на дно лодки. Рыбаки вновь заводят мотор – и, не проехав и двухсот метров, останавливаются, поднимая на борт двух еще более жирных рыбин. Теперь их вопли не смолкают. Неразборчивый креольский становится еще более спутанным и быстрым. Такое впечатление, что из-за переизбытка энергии во время исступленной рыбалки у них внутри что-то замкнуло. Они снова и снова заводят мотор, лодка снова и снова прыгает вперед. Они лихорадочно насаживают наживку, забрасывают крючки, ждут, пока леска дернется, и останавливаются. Кормовая волна поднимается, поднимает и похлопывает корму. Из моря вытягивают все новых и новых рыб.
Я спокойно открываю жестянки с водой. Почти два с половиной литра припрятанного богатства льются в мою глотку. Я смотрю на мирно снующих подо мной дорад. Да, здесь мы с вами расстаемся, друзья. Надеюсь, вы не думаете, что я вас предал. Вы же не имеете ничего против того, чтобы насытить этих бедных людей. Они же больше никогда не увидят такого улова. Какой вы знаете секрет, о котором я не могу даже догадываться?
Интересно, почему я догадался уложить ружье для подводной охоты в сумку с аварийным снаряжением? И почему «Соло» оставался на плаву ровно столько, чтобы я успел забрать свое снаряжение? Почему, когда у меня были проблемы с охотой, дорады подплывали ближе? Почему они все больше облегчали мне рыбалку, когда я и мое оружие становились все более изломанными и слабыми, а потом начали подставлять свои бока прямо под мой удар? Почему они дали именно то количество пищи, которого было достаточно, чтобы продержаться восемнадцать сотен морских миль? Я понимаю, что это всего лишь рыба, а я всего лишь человек. Мы делаем то, что должны, и только то, что позволяет нам сделать в этой жизни природа. Хотя иногда нити жизни переплетаются в необычайно фантастический узор. Мне нужно было чудо, и рыбы дали его. И не только его: они показали мне, что чудеса плавают, летают и ходят, падают вниз дождем и перекатываются вокруг меня волнами. Я смотрю на изумительную арену жизни. Кажется, что дорады сами прыгают в руки рыбаков. Я никогда не чувствовал себя таким смиренным, таким умиротворенным, свободным и спокойным.
Крошечными буквами на корме лодки написано ее имя, «Клеманс». Она с ревом мчится в одну сторону, потом в другую, описывая круги вокруг «Резинового утенка-III». Рыбаки каждую минуту достают из воды рыбу. Они очень часто проплывают мимо, чтобы посмотреть, все ли со мной в порядке. Я машу им рукой. Они подходят совсем близко, и один из них, пока «