Клеманс» скользит неподалеку, протягивает сверток из коричневой бумаги. Я разворачиваю подарок и обнаруживаю ценную награду: кучу намертво слипшихся из-за коричневого сахара кусочков кокоса, увенчанную кусочком красного сахара. Красного! Даже самые простые цвета приобретают чудесное значение.
– Coco sucŕ, – кричит мне один из рыбаков, когда они вновь с ревом уносятся, чтобы продолжить охоту.
Кажется, все мое лицо расплывается в улыбке (господи, как это странно – улыбаться). Сахар и фрукты одновременно. Я отрываю кусочек кокоса и кладу его на язык. Я аккуратно отделяю кусочки от coco sucŕ, как скульптор, работающий над гранитной глыбой, но я съедаю все, до последней крошки.
Постепенно дорад становится меньше. Рыбаки замедляются. Время от времени ко мне подплывает «собачка», словно для того, чтобы попрощаться, прежде чем кинуться на крючок. Солнце поднимается все выше, и я очень изможден. Хватит рыбачить. Поплыли отсюда. Через полчаса я свешиваюсь с носа, стараясь сохранять прохладу и сознание. Бойня наконец завершилась. Пришло время закончиться и моему плаванию.
Жизнь
Рыбаки останавливаются прямо перед «Утенком». Я кидаю им сумку со снаряжением. Потом они подхватывают меня руками, и я перелезаю к ним в лодку. Устраиваюсь на дне и сижу среди дюжин дорад и нескольких макрелей и барракуд. Узнаю своих «собачек». Вот та, которую я вытащил из моря («Доигрались, глупые рыбы?!») просто для того, чтобы отпугнуть. Вот та, которая перекусила рыболовную лесу перед проволокой. А вот симпатичная самка, которая скромно терлась о плот, всегда чуть правее того места, куда я целил. Но изумрудных старых рыб нигде нет.
Поднимаюсь и пытаюсь устроиться на жесткой деревянной банке, перекашиваюсь на одну сторону, пока не нахожу на заднице кусочек плоти, чтобы устроить на ней тазовые кости. Ребята затаскивают плот на нос лодки, кладут руль на борт и заводят двигатель. Когда мы трогаемся, я чуть не заваливаюсь на спину. «Утенок» срывается с носа. Рыбаки останавливают «Клеманс», и я показываю им, где находятся затычки «Утенка», которые надо вынуть. Из открытого клапана на нижний надувной круг выливается несколько литров воды, а «Утенок» распластывается на носу, как огромная черная амеба. Без сомнения, он тоже заслуживает отдых.
Мы снова трогаемся в островном стиле, с работающим на полную мощность «Эвинрудом» в сорок пять лошадиных сил. Стремительное движение вперед кажется таким странным. Накатывают волны, и мы зарываемся в них, разрезая плотную воду и отбрасывая ее по обоим бортам лодки. Мы держим путь из Атлантики в Карибское море. Лодка кренится, волны разбиваются всего в нескольких десятках сантиметров от планшира. Я надеюсь, эти парни знают что делают.
«Клеманс» примитивна. Аварийный парус – кусок ткани, обернутый вокруг мачты, сделанной из ствола молодого дерева с ободранной корой. Стальной клинок, рукоять которого обернута тканью и обмотана клейкой лентой, засунут между обшивкой и каркасом лодки. Запасной топливный бак – пластиковая бутыль объемом около шестидесяти литров. Когда бензин заканчивается, крышку бутыли открывают при помощи куска ржавого железного прута. Капитан, Жюль Паке, засовывает в рот трубку и подсасывает горючее из запасного бака. Потом он вытаскивает ее изо рта и запихивает в топливный бак мотора, сплевывая за борт полный рот бензина. Мы снова мчимся вперед, но через несколько минут мотор перестает работать. Капитан Жюль снимает крышку с «Эвинруда» и начинает копаться в нем.
Брат Жюля, Жан-Луи, сидит рядом со мной. У братьев острые носы и веселые глаза. Они похожи на египтян. У Жана-Луи короткие волосы, а густой куст на голове Жюля окружает его голову, как нимб. Широкая улыбка Жана-Луи делится на две части из-за маленькой черной пещеры на месте передних зубов. Кажется, сам я никогда не перестану улыбаться.
За мной сидит Паулинус Уильямс. Его большие округлые мускулы словно отлиты из полированного железа. Кожа такая черная, что в тени сложно разглядеть черты лица. Зубы его сверкают, когда он говорит со мной по-английски, в то время как другие разговаривают о моторе на сбивчивом креольском. Паулинус подбадривает меня: «Здесь недалеко, может быть, час».
«Клеманс» снова начинает прыгать по волнам. Я спрашиваю Паулинуса, как называется гористый остров, расположенный по носу, за плоским островом.
– Остров там – Гваделупа. А этот – Мари-Галант. Его назвали в честь корабля Колумба.
Так что я нашел местечко получше Гваделупы. Я высадился на крошечный остров, самый восточный в цепи. Вряд ли он достаточно большой, чтобы его нанесли на карту.
Паулинус перекрикивает рев мотора: «Тебе очень повезло. Мы не рыбачим к востоку от Мари-Галант. Только сегодня. Мы поворачиваем и видим птиц вдали. Они залетают в море очень далеко. Мы не рыбачим так далеко. Но сегодня мы решили поплыть туда. Подходим ближе и видим что-то. Мы думали, что это может быть бочкой. Мы подходим, думаем, может быть, там плавают дорады. Когда мы подплываем, видим, что это не бочка. Это ты».
Когда мы огибаем Мари-Галант к северу, Жюль ведет «Клеманс» так близко к берегу, что лодка скользит прямо по волнам, разбивающимся о древние коралловые утесы и откатывающимся навстречу новым набегающим валам. Брызги волн взлетают к небесам, когда они разбиваются об утесы, сложенные из миллиардов крошечных мертвых кораллов. В стенах утесов пробиты глубокие пещеры, в которых эхом отражается стук Нептуна в дверь матери-Земли. Мне представляется, как мы с «Утенком» разбиваемся об утесы, как я карабкаюсь, пытаясь ухватиться за крохотный безопасный выступ, как меня тянет вниз и тащит по острым как бритва камням.
Я начинаю петь свою любимую песню, колыбельную «Summertime». Теперь жизнь так прекрасна. Думаю о своих играющих рыбах. И на острове, должно быть, будет большой урожай сахарного тростника. Я чувствую себя свободным, достаточно свободным для того, чтобы расправить крылья и взлететь в небо. Мой голос становится громче, но он тонет в реве «Клеманс», разрезающей воду и несущейся по волнам. Жан-Луи улыбается мне и говорит, что я хорошо пою. Может быть, это не так, но я еще никогда не чувствовал такую гармонию с миром.
О, как прекрасна жизнь!
С берега доносится аромат цветов и травы.
Я чувствую себя так, словно впервые вижу цвета, слышу звуки и чувствую запах земли. Я словно рождаюсь заново. Ужасные воспоминания о моем плавании, возможно, будут всегда преследовать меня, но их уже заглушает бурный восторг новой жизни и доброта этих людей. Семьдесят шесть дней я балансировал на грани жизни и смерти, боясь не удержаться, боясь, что мои атомы и сама моя сущность ускользнут и будут использованы Вселенной так, как она захочет. Стивен Каллахэн растворился бы без следа.
Перед нами появляется странная формация, похожая на амфитеатр. Хойя Гранде. Когда-то здесь образовалась большая пещера, а крыша провалилась, оставив высокую тонкую коралловую башню, открытую небесам сверху и, через сводчатый проем сбоку – Атлантическому океану.
Мы обходим остров и идем вдоль подветренного западного берега. Море плоское, как доска, день теплый, наполненный живым светом и красками. Появляется длинный пляж. В тени деревьев с пышными кронами и пальм тесно стоят маленькие хижины и домики. Это деревня Сен-Луи. Несколько человек собралось под навесом без стен, поддерживаемым столбами в углах. Вскоре они замечают нас. Некоторые прекращают болтать, другие откладывают в сторону рыбу, которой торгуют. Что это за большая черная клякса висит на носу «Клеманс»? И кто этот тощий бородатый белый человек, с почти такой же темной кожей, как у Жюля и Жана-Луи, но с выгоревшими волосами и белыми бровями? Некоторые идут к тому месту, где мы должны высадиться, сначала медленно, потом более быстрым шагом.
Бросаю прощальный взгляд на стаю дорад. Двенадцать этих рыб, двенадцать спинорогов, четыре летучие рыбы, три птицы и несколько килограммов моллюсков, крабов и другой океанской мелочи спасли мою жизнь. Девять судов меня не заметили. Дюжина акул пробовала меня на вкус и прочность. Теперь все позади. Все наконец-то закончилось. Я в замешательстве – в точности так же, как в ту ночь, когда потерял «Соло». С тех пор, как у меня появлялась хоть какая-то причина для счастья, прошло столько времени, что теперь я просто не знаю, как со всем этим справиться. Нос «Клеманс» поворачивается, и лодка скребет днищем по песку. Я шепчу своим рыбам: «Спасибо, друзья. Спасибо и до встречи».
Люди стекаются на пляж. Хохоча, подбегают дети и замирают с широко открытыми глазами. Рыбаки кричат, чтобы я оставался на месте, но я пробираюсь вперед, уже перекидываю одну ногу через планшир. Прыгаю, чтобы поскорее оказаться на мелководье, – было бы глупо упасть и утонуть в двухстах метрах от берега. Я приземляюсь на мягкий белый песок, но он кажется бетонной дорогой, раскачивающейся из-за сильного землетрясения. Мои глаза вращаются, как шарики в китайском бильярде. Делаю шаг вперед и перестаю держаться за «Клеманс». Голова кружится. Земля подпрыгивает и бьет меня по коленям. Моя голова качается, она почти ударилась о песок пляжа, но двое крепких мужчин берут меня под руки с двух сторон и поднимают на ноги. Они держат меня так высоко, что мои ступни почти не касаются земли, и уносят с пляжа. Я перебираю ногами, имитируя ходьбу. Мы «идем» мимо маленьких домиков с жестяными стенами, украшенными четкими и яркими узорами, напоминающими украшения на имбирных пряниках. Вокруг сушатся рыболовные снасти. Дорогу с кудахтаньем перебегают куры. Мы проходим под тенистым деревом и выходим на дорожку, мощенную черными камнями. Теперь за нами следует настоящая свита. За первым углом мы подходим к высокому желтому зданию с флагами и гербами. Островитяне сажают меня на металлический складной стул на тенистой веранде. Все говорят одновременно на смеси креольского и французского. Наконец они выясняют мое имя и начинают звонить по телефону. На некоторое время меня оставляют в покое.
У крыльца толпится добрая сотня человек. Смотрю на них, не веря своим глазам. Все закончилось. Эта мысль ударяет меня, как тонна кирпичей. Вокруг меня – распахнутые глаза, любопытные глаза, встревоженные глаза, глаза, влажные от слез. Мои собственные глаза тоже наполняются слезами, я стараюсь сдержать их. Тянусь через переплетение рук и беру ледяное имбирное пиво, которое кто-то протягивает мне. Эти люди не знают меня. Мы говорим на разных языках. Они даже представить себе не могут, чего мне стоил каждый шаг через тот ад. Но при этом меня охватывает чувство, что мы принадлежим друг другу, что в этот момент мы одинаково смотрим на жизнь. В их глазах отражается моя судьба. Мы идем по жизни разными дорогами, но по сути наши жизни едины.