Вассельбаум. А что вы скажете на «дорогие друзья»?
3ина. Ничего себе, «дорогие друзья»! Он приезжает, еще никого не знает и сразу же хочет заиметь друзей?
Вассельбаум. Это формула…
3ина. У вас в Швейцарии — возможно, но не здесь, не здесь. Здесь очень трудно, с большим трудом становятся друзьями, у меня, к примеру, так и нет ни одного друга! Прежде всего, между нами, что это за евреи такие, которые живут в Швейцарии и говорят по-английски?
Вассельбаум. Это был всемирный конгресс…
Зина (разгорячившись). Тю, тю, тю… Конгресс-шмонгресс… Тоже мне специалисты, «англичане»! Они что, не могут на идише говорить, как все? Для них, видите ли, это недостаточно шикарно!
Морис. Дело не в этом… Я вам уже сказал, господин, что вы можете говорить все, что вам вздумается, на каком угодно языке, главное — быть искренним, вот где проблема, и единственная… Что бы вы ни говорили, надо в это верить, быть искренним и верить — в этом и состоит все искусство… Наскоро этому не научишься, этому и вообще нельзя научиться, это произрастает, развивается, но или заложено в человеке изначально, или нет, и если нет, то стать актером и публично выступать человек не может…
Арнольд. Не забудьте также, что надо громко кричать, иначе никто не перестанет разговаривать; они здесь такие болтуны, вы себе не можете вообразить…
Мотл. Если хотите, я сам могу сказать: «Тишина, тишина, ша, пожалуйста», — а в это время сможете прочистить горло…
Вассельбаум. Вы слишком любезны, но я предполагаю, что перед моим выступлением несколько слов скажет президент местного комитета…
Зина (прерывая его). А кто президент?
Арнольд. Вайсброд… сын, голосочек у него жиденький, он астматик, его совсем не будет слышно, будьте уверены, и, кроме того, у него нет никакого авторитета; однажды…
Плачет от смеха.
Однажды…
3ина. Вайсброд? Сын? Так он теперь сионист?
Арнольд (внезапно став серьезным). Да, а что?
Зина. Чем он раньше был плох?
Арнольд. Что было раньше, в счет не идет… а я тогда, чем я был прежде?
Зина. Дураком, и не изменился…
Арнольд (скорее с гордостью). Что верно, то верно!
Залман. Ну ладно, можно считать, что все начинается прекрасно, и, если я могу наконец поставить скамейки, это меня устроит… Кыш, кыш, мои цыплятки, верещите во дворе…
Вассельбаум. От всего сердца…
Арнольд (прерывает его). Ничего, ничего, все нормально, если мы, евреи, не будем помогать друг другу, кто нам поможет?
Смеется, довольный собой. Обмен рукопожатиями.
(Выходя, тихо говорит Мотлу.) Нет, он нехорош, скорее даже совсем плох, он провалится, обделается, это точно.
Сцена пятая
Арнольд и Зина расписывают ночью большой кусок декорации. Зина останавливается, задумавшись.
Зина. Еще одна вещь, которую я не могу понять…
Арнольд. Только одна?
3ина. Я читала и перечитывала пьесу, присутствовала на репетициях, и все же…
Арнольд (тоже перестает работать). Все же? Ну, выкладывай. Я сгораю от нетерпения узнать, чего же ты не смогла понять вопреки своей легендарной проницательности!
3ина. Да я все о Дрейфусе…
Арнольд. Ах! Ах! Дивный персонаж, такой разносторонний… правда, несколько плоский, прямолинейный… но, в конце концов, текста у него меньше, чем у Золя, и потом, в нем нет мощи, ярости, наполненности…
Внезапно взвывает, воздев палец в небо.
Я обвиняю!
Зина (отскакивает от него). Ой, когда, наконец, ты бросишь привычку орать у людей над ухом! Я могла оглохнуть из-за тебя!
Арнольд. Если бы можно было выбирать, я предпочел бы, чтобы ты онемела!
Зина. Когда ты со мной, нет речи о том, чтобы ты мог выбирать, и кричать не смеешь тоже!
Арнольд. Пардон, пардон! Я не кричал, я играл роль!
Зина. В следующий раз ступай играть подальше, на открытый воздух, в поле, к коровам, только они могут ответить тебе в том же тоне!.. А у меня от этого в ушах шумит…
Арнольд (нежно берет ее за плечи). Знаешь, вчера вечером, вернувшись домой, я чуть было не сказал… ну, о нас с тобой Мириам… но в последний момент не осмелился…
3ина. Ты всерьез думаешь, что она ни о чем не догадывается в последнее время?..
Арнольд (резко отпуская ее). Догадывается? Мириам? Ты считаешь, она могла бы себе вообразить, что я, ее отец… с тобой?
3ина. А почему бы и нет?
Арнольд. Да, конечно, почему бы и нет? Но видишь ли, я все-таки предпочел бы ей не говорить… Две старые перечницы… и нá тебе… все.
Вновь принимается за работу.
3ина. Я вовсе не старая!
Пауза.
Она тоже принимается за работу, но без всякого энтузиазма.
Арнольд (останавливается). Так ты о чем говорила?
Зина (тоже останавливается). Я?
Арнольд. Кто же еще? Ты же говорила?
Зина. Я знаю? Ты меня все время перебиваешь, орешь мне в уши, а потом еще спрашиваешь, что я говорила?
Арнольд. А ты в следующую секунду уже забываешь, о чем говоришь?
Зина. Вовсе нет! Я забываю, когда меня перебивают!
Арнольд. Ладно!.. Это свидетельствует о том, насколько важно было то, о чем ты хотела сказать!
Зина. Дело тут не в важности, а в памяти!
Арнольд. Она к тому же теряет память! Еще не легче!..
Зина, не отвечая, лишь пожимает плечами.
Пауза.
Оба работают.
Зина (останавливается). Я говорила о Дрейфусе?
Арнольд. Что?
3ина. О чем я говорила?
Арнольд. Это ты у меня спрашиваешь, о чем ты говорила?
Зина. Да, конечно, о Дрейфусе, одного я не понимаю…
Арнольд. В самом деле, не может быть!
3ина. Ты каждую минуту меня перебиваешь!..
Арнольд. Говори, говори, слушаю тебя…
Зина. По-твоему, что же он на самом деле сделал, этот босяк, чтобы оказаться на каторге со всем этим процессом и всей этой историей в печенках?
Арнольд. Что? Вот дуреха! Да в том-то и дело, что ничего, ничего он не сделал, он невиновен, невиновен, об этом и пьеса… вся пьеса только об этом…
Зина. Невиновен?
Арнольд. Ну да! Его обвинили по ошибке, потому что он — еврей! еврей! Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Зина. Да, да, знаю: «еврей», пару раз в жизни я уже встречала это слово…
Арнольд. Значит, теперь ты поняла?
Зина. Поняла, спасибо, это нетрудно понять: он ничего не сделал, он невиновен… Согласна, так в пьесе! Но на пьесу-то мне наплевать… на самом-то деле, в жизни, что там в Париже произошло — вот чего я никак не могу понять!
Арнольд (кричит). В жизни произошло то самое, о чем Морис написал в своей чертовой пьесе!
Зина. Да, да, да… Но я в это не верю! Морис написал так, чтобы вышибить слезу у климактерических дамочек, но меня он плакать не заставит, я о себе позабочусь, я знаю жизнь; во Франции человека не сажают в тюрьму только за то, что он еврей, здесь — да, там — нет! Так не бывает!.. Если бы он, по крайней мере, хоть затеял что-то противозаконное, а потом бы раздули это дело, потому что он все-таки был немножечко еврей, против этого ничего не могут сказать — это возможно, но вначале-то, когда они его арестовали, в самом начале, что-то же он натворил, пусть пустяк какой-нибудь, мелочь, но сделал же… Допустим, шпионом он не был, но, поди знай, может, не умел держать язык за зубами, может, задавался, знаешь, теперешняя молодежь, они ведь мнят о себе, нос задирают, последнее слово всегда за ними, ему — слово, он тебе десять, и что ты думаешь, конечно, находятся такие, которым не нравится, как еврейский молокосос задается перед ним, старым гоем… Надо бы разбавить ему бульончик водичкой, ты — капитан? Ладно, уже не так мало для еврея, и теперь замолкни, не открывай рта, пусть о тебе забудут, благодари небо, что этого-то достиг и от отца-матери не пришлось отрекаться!.. Может, он просто хотел продвинуться по службе, ему отказали, и он тогда рассердился, был груб и… поди знай!.. Во всяком случае, Морис был не прав, упрощая до такой степени этого персонажа, он получился слишком зализанным, пресным, может быть, поэтому Мишелю никак не удается его сыграть: он какой-то неживой, невинная жертва, над которой каждый кому не лень изгиляется, нет, это устаревший театр для слабонервных старушек; настоящий персонаж должен иметь и положительные, и отрицательные черты, свои сильные и слабые, светлые и темные стороны, иначе это не роль, а манекен… Беня Крик — вот это роль, негодяй, вор, врун, но добрый, щедрый, прямой, как клинок… и при этом такой поэтичный текст, ты читал?
Арнольд (взрываясь). Разве у меня есть время читать? Днем я в лавке, вечером репетирую, а ночью выслушиваю всякую чушь по твоей милости… Хватит, надоело! Морис говорит, что это — правда, пусть будет правда, и все, остальное меня не касается, не мое дело, ты поняла? Мне плевать!.. Плевать!..
Зина. Морис? Морис? Что ты все заладил?.. Что он знает, твой Морис? В 1895 году он даже еще не родился, он и в Париже-то никогда не был!
Арнольд. А ты?
3ина. Я, сударь, я родилась в 1895 году!
Арнольд. Спасибо, я осведомлен! Ну, а в Париже, в Париже ты уже побывала?
Зина. Я? В Париже? Что мне там делать? Зачем бы я поехала в Париж, если вся моя семья живет в Бельгии…