ет себе свое пособие. Что, разве не так?
Жизель. Она не может оставаться вечером.
Леон. Почему? Кому это мешает? Подъезд не запирается… Я же остаюсь…
Мими. Но вы-то, когда возвращаетесь домой, спокойненько ставите свои копытца под стол, а на столе вас уже дожидается рагу — с пылу, с жару. А ей надо еще бежать в магазин и жратву готовить мальчишкам.
Леон (качая головой). При желании можно все успеть… Нужно только уяснить для себя, что имеет смысл, а что нет. Ну с какой стати ей вдруг дадут пособие, в честь чего?
Жизель. Так ведь ее муж был депортирован, правильно?
Леон. Ну и что? Он, мадам, даже не был французом. Французом даже не был. У нее нет никаких прав. Ни на что! Пособие дают французам, а не апатридам румынского происхождения! Кто это будет за него платить? Французы? С какой стати? Румыны? Да они его и знать не знают, ему было двенадцать лет, когда он уехал из Румынии, им на него плевать. Может, такие же апатриды, как и он сам? Что-то не похоже. Всех апатридов упекли в лагеря вместе с ним, а те, которые уцелели и вернулись, они все чокнутые, вроде нашего бывшего гладильщика, помните?.. И вообще, кому сегодня до этого еще есть дело? Растут новые лагеря, не успели расплатиться за старые, как уже растут новые.
Мими. Она ходила к этому, ну, как его, адвокату-защитнику, он должен ей посоветовать…
Леон. Во-во, к «адвокату-защитнику», он «посоветует».. Тьфу…
Делает жест, который должен означать: «С кем я разговариваю?» Встает, подбирает злополучный пиджак, раздумывает, как с ним поступить, в конце концов комкает его и зашвыривает под гладильный стол. Выходит. Мастерицы все это время продолжают работать, избегая смотреть в его сторону.
Мими (не отрывая глаз от шитья). Дело не в отделке, а в крое. Кроит-то он как? Одной левой… Можно подумать, что мои петли виноваты в том, что пиджак криво сидит или что рукава перекручиваются… Да вы только посмотрите на мои петли, где еще вы найдете такой класс? Если бы устроили конкурс на лучшую петельщицу, я бы точно стала чемпионкой мира… Нет, нет, вы глядите внимательно, я на полном серьезе. Они ж как живые, мои петельки, они ж своими глазенками на вас смотрят, вот-вот заговорят. И ведь откуда что берется? Шелковой тесьмы не дают, нитки гнилые, рвутся, путаются… Нет, честное слово… Бывают дни… Думаешь: на кой черт я вообще работаю?.. Наверняка только потому, что это сейчас модно… Хозяин орет на меня… у меня нет ничего… ничего… чулок нет… комбинации нет… мыла хорошего нет… Ничего! И вообще, я хочу шоколада! Да, хочу шоколада!
Жизель. Ты чего это, Мими, с цепи сорвалась?
Мари. У тебя столько желаний?
Мими. А по-твоему, я не права? «Никаких ограничений»… Для них — да, но только не для нас. Что у нас есть? Даже бумаги в клозете нет, нечем подтереться…
Вошла Элен. Мадам Лоранс и Жизель покашливанием пытаются предупредить Мими. Та замечает ее, однако продолжает.
Ну и что? Чего мне стесняться, могу и при мадам Элен повторить: мои петли ни при чем, виноват покрой…
Элен продолжает развешивать на высокой перекладине пиджаки. Скорее всего, те самые, которые только что вернул Макс.
Сцена седьмаяСвидетельство о смерти
1949 год. Вторая половина дня. За общим столом работают Мими, Жизель и мадам Лоранс. За отдельным столиком — Элен. У гладильного стола — новый гладильщик Жан. Входит Симона, торопливо снимает пальто и надевает рабочий халат.
Элен (Симоне). Получили?
Симона кивает утвердительно.
Покажите.
Симона достает из большого конверта лист и бережно протягивает его Элен. Садится за стол и принимается за работу. Элен негромко читает.
«Свидетельство о смерти… Решение гражданского суда департамента Сена… Суд имеет основание заявить, что господин… скончался в Дранси, департамент Сена». Скончался в Дранси? Почему они написали «в Дранси»?
Симона (не поднимая головы от шитья). Так у них принято.
Элен (невольно повышая голос). Что значит принято?
Симона, не отвечая, сосредоточенно шьет. Элен продолжает читать.
«…скончался в Дранси, департамент Сена, 3 марта 1943 года»… Нет, как это понимать? Он что, шел по городу Дранси, подвернул ногу на тротуаре и умер?
К ним подходит гладильщик Жан, берет документ и тоже читает, Элен старается взять себя в руки. Симона работает с безучастным видом.
Жан (изучив содержание, принимается объяснять). Они в свидетельстве ставят последнее зафиксированное местопребывание покойного… Тут указаны дата и место его отправки… Это чтоб все выглядело… более… (Подыскивает слово.) Более легально.
Элен (перебивая). Дата отправки куда? Куда? Они же не пишут, что это дата отправки, они пишут «скончался в Дранси, департамент Сена», и точка.
Жан, ничего не ответив, возвращается к своему рабочему месту. Молчание. Элен нервно мерит шагами мастерскую, снова подходит к Симоне.
Разве раньше, в свидетельстве о том, что пропал без вести, не было сказано: «3 марта 1943 года отбыл из Дранси в направлении Люблин — Майданек»? Или мне это приснилось? Почему тогда здесь они не написали точно так же? Хотя бы так же?
Симона (после паузы). В свидетельстве о смерти нельзя написать «отбыл в направлении»…
Элен. Почему нельзя?
Симона. Нужно, чтоб было точнее.
Элен. Почему?
Симона не отвечает, только еще быстрее работает иглой. Пауза. Элен вдруг надрывно кричит.
Надо было отказаться! Надо было отказаться! Нельзя в довершение ко всему соглашаться еще с этим!
Леон (вбегает с ножницами в руках). Что происходит? Что тут еще происходит? Что она натворила?
Элен. Читай! (Протягивает ему документ.)
Леон. Это еще что?
Элен. Читай!
Леон быстро пробегает глазами документ и возвращает его Элен.
Леон. Вот и хорошо. Вот и хорошо. Теперь ей не понадобится больше бегать по конторам, глядишь, время от времени и у нас посидит.
Элен (снова протягивая ему свидетельство). Да ты дочитай до конца!
Леон. А я дочитал. Все хорошо, все прекрасно, все печати на своих местах!
Элен. И тебя там ничего не шокирует?
Леон. Меня? Шокирует? Ты думаешь, что я в первый раз вижу свидетельство о смерти? (Хмыкает и качает головой.) Мне бы получить на эту зиму столько заказов, сколько я в своей жизни перевидал таких свидетельств…
Элен (кричит). Скончался в Дранси! Скончался в Дранси!
Леон. Ну и что? В Дранси — не в Дранси, какая разница, это ж всего-навсего бумажка!
Элен. Несчастный болван! «В Дранси — не в Дранси»! Да если это не указано в их документах, со всеми бланками, печатями и официальными подписями… Читай: Суд департамента Сена… Хранитель печати… Судья такой-то… Зарегистрировано такого-то. Засвидетельствовано тем-то… Если здесь ничего не указано, значит, никого туда не отправляли, никого не грузили в вагоны, никого не сжигали в печах. Если они все просто скончались в Дранси, в Компьене, в Питивье, то кто о них вспомнит? Кто о них вспомнит?
Леон (тихо). Вспомнят, вспомнят. Для этого не требуется бумаг. Тем более криков.
Элен. Но зачем они лгут, зачем? Почему не написать все как есть? Почему не написать: «Заживо сожжен»? Почему?
Леон. Бумажка есть бумажка. Ей она нужна, только чтобы попытаться получить пособие, больше ни для чего. Может, ей по этой бумажке и не дадут никакого пособия, скорее всего, у нее на него нет права. Но она хочет попытаться. Она хочет непременно еще побегать по инстанциям. Это сильнее ее. Ей это нравится: заполнять всякие анкеты, карточки, формуляры, водится за ней такой грех… Ничего другого эта бумажка ей не дает… Ровным счетом ничего… Документ, необходимый, чтобы получить другие документы. Только и всего…
Элен. А дети? Как они узнают? Прочтут «скончался в Дранси», и все?
Леон. Узна́ют, узна́ют. Узна́ют больше, чем надо!
Элен. Конечно, по-твоему, чем меньше знаешь, тем лучше спишь…
Леон. Те, кому следовало бы знать, не узнают никогда. А мы — мы и так уже много знаем, слишком много…
Элен. Кому же, по-твоему, следовало бы знать?
Леон (помолчав, сквозь зубы) Другим.
Элен. Каким таким другим?
Леон. Хватит голосить, здесь ателье, здесь люди работают. Работают, а не занимаются философией… (Симоне.) И ты тоже… убери все это… разложила зачем-то свои бумаги… Тут пособий не выдают, тут работают, и точка. И обходятся без свидетельств и разных там выписок!
Элен. Прекрати на нее орать, это я ее попросила показать.
Леон. А ты кто такая? Следователь, поверенный, адвокат, министр по делам ветеранов и жертв войны? Болтаешь языком, будто можешь решить какие-то проблемы. Лучше о моих проблемах подумай, если у тебя есть свободное время, а потом уже чужими занимайся…
Элен. А какие у тебя проблемы?
Леон. У меня? Никаких! Я счастлив! Так счастлив, что просто подыхаю от счастья! «Какие у меня проблемы, какие у меня проблемы»… А кто, по-вашему, мадам, обо мне вспомнит? Кто, по-твоему, вспомнит, а?!
Элен выходит. Леон, тяжело вздохнув, принимается судорожно наводить порядок в мастерской. Все работают в молчании, избегая смотреть друг на друга. На какое-то время Леон замирает посреди комнаты с безвольно опущенными руками. Потом поворачивается к Симоне.