ра Барбес. Будем прогуливаться от Шато-Руж до Маркаде, и ни шагу дальше. Ну, может быть, в праздник сделаем небольшой крюк до Анверского сквера или до Восточного вокзала выпить стаканчик в «Экю-де-Франс»…
Лея. Нет, ты положительно свихнулся. Я сплю, какой еще «Экю-де-Франс»?
Симон. Вот именно, ты спишь, а я бодрствую!
Лея. Бодрствуй, если хочешь, но молча…
Симон. По крайней мере, туда зелень не доберется! (Лея энергичным движением начинает поправлять свою импровизированную подушку и вдруг замирает. Симон встревожен.) Ну, что там еще?
Лея (шепотом) Ты разбудил маму!
Симон. Я?
Лея. Да, ты. Кто же еще? Папа Римский? А все твои идиотские выходки!
Из-за перегородки слышны голоса:
— Морисетта?
— Да, мамусечка.
— Который час?
— Четыре или пять, я не знаю; спи, спи.
— Спи? Это я должна говорить «спи»; мать должна говорить дочери «спи», а не дочь матери. (Пауза, мать продолжает.) Лея засыпала сразу, а ты, стоило мне сказать «спи», начинала прыгать и скакать в кроватке: гоп, гоп, гоп — и кричать, а когда наконец засыпала, то продолжала кричать во сне; соседи с ума сходили. «Что происходит, что у вас случилось, мадам Шварц?»
— «Ничего, ничего, это моя Морисетта во сне кричит». А твой отец только смеялся. Доктор Клейн всегда говорил: «Это глисты», — но твой отец возражал: «Нет, это нервы, а не глисты». Как они ссорились! «Месье Шварц, разве я даю вам советы, как кроить одежду?..»
— Спи, мама, спи!
Мать начинает петь колыбельную. Ее напевные звуки напоминают идиш, на котором и разговаривают мадам Шварц и Морисетта. Симон и Лея, замерев, слушают.
Симон (словно очнувшись от кошмарного сна). Лея, прошу тебя…
Лея. О чем?
Симон. Убеди ее не говорить больше на идише, пожалуйста. (Лея вздыхает. Колыбельная звучит все громче. Симон срывается на крик.) И будь любезна, не вздыхай, когда я с тобой говорю!
Молчание. Колыбельная смолкает. Теперь прислушиваются за перегородкой.
Лея (сдавленно шепчет). Симон, ночью, в доме, затерянном в…
Симон (прерывает ее). Ночью, днем, на улице, дома — нигде никто не говорит на идише, ясно? Никто больше не говорит на идише. Забыли, прекратили, заговорили по-французски. (Помолчав.) Черт, я же не прошу ничего особенного. Только одного, только одного! (Лея рыдает, зарывшись головой в постель. Симону становится ее жалко.) Ну ладно, ладно, если нас оставят вместе, поговорим об этом в Дранси, давай спать…
Лея. Даже когда она молчит, тебе кажется, что она молчит, как старая еврейка…
Симон. Пока пусть помолчит. А там видно будет…
Лея (перебивает его). Когда она начинает говорить по-французски, ты кричишь, что так еще хуже.
Симон. Пусть объясняется знаками, как глухонемые. (Лея не отвечает. Симон продолжает.) Тогда незачем было брать фамилию Жирар и обзаводиться фальшивыми документами. Ждали бы их дома, там все же было удобнее.
Лея (встает с кровати). Включи!
Симон. Что включить?
Лея. Свет!
Симон (ворчит). Тебя не поймешь: погаси, включи… (Неохотно зажигает свет. Лея одевается.) Что ты еще задумала?
Лея. Одеваюсь, ты же видишь?
Симон. Вижу! Но зачем?
Лея. Пойду прогуляюсь.
Молчание.
Симон (кивает). Если табачная лавка на бульваре Барбес открыта, будь добра, купи мне две пачки табаку «Капрал» и папиросной бумаги.
Лея. Будь добр, оставь меня в покое со своим бульваром и папиросной бумагой!
Симон (помолчав). Лея, предупреждаю тебя, на пятьсот километров вокруг все закрыто, и даже днем не подают ничего горячего… Только горькую настойку и домашний ликер.
Лея (стоя у двери). Лучше провести остаток ночи в свинарнике со свиньями, чем лишнюю минуту в одной постели с тобой.
Симон. Великолепно, но при условии, что здешние свиньи не антисемиты. Ложись, не валяй дурака. Я больше не шелохнусь и буду молчать. Впрочем, я и так ничего не говорил. Да и что я мог сказать?
Лея (идет к кровати, яростно крича). Чего ты хочешь? Что я, по-твоему, должна с ней сделать? Что?
Симон. Зачем так кричать? О чем это ты?
Лея. По-твоему, я должна была уехать в свободную зону со своим милым муженьком…
Симон. Благодарю.
Лея. …а ее оставить в Париже? Или бросить в Бон-ла-Роланде или Питивере?
Симон (напевает).
Все хорошо, прекрасная маркиза,
Все хорошо, все хорошо.
Но вам скажу, конечно, из каприза,
Что там прекрасно слышно все.
Лея (сидя на кровати). Значит, по-твоему, она больше не имеет права говорить, не имеет права дышать, права жить?
Симон. Разве я в этом виноват? (Лея пинает ногой пакеты и узлы, разбрасывает их по комнате, пытаясь отыскать шаль и теплые ботинки. Симон, приподнявшись на кровати, наблюдает за ней, потом спрашивает.) Что ты там делаешь? У тебя нервный тик, пляска святого Витта?
Лея. Порядок навожу.
Симон (тихо). Между нами говоря, неужели надо непрерывно стенать и читать лекции на идише каждому встречному гою в униформе?
Лея. Не надо, согласна, не надо! (Она наконец нашла, что искала, закуталась в шаль и собралась выйти.)
Симон. Лея! Не забудь взять у портье визитную карточку отеля. Если заблудишься, у тебя хотя бы будет адрес гостиницы!
Лея (с порога). Послушай, мне глубоко наплевать на то, что ты скажешь, плевать на все твои слова…
Симон. На обратном пути обязательно возьми такси.
Лея выходит.
Рири (в то время как Симон гасит свет). Что это с ней, папа-дядя?
Симон. Чего? Ничего, спи… «Папа-дядя!»
Рири. Мне нужно…
Симон. Ну, и что мне прикажешь делать?
Мальчик садится, заспанный.
Анри. Где сортир?
Симон. Там, за дверью — всюду, где захочешь.
Анри. А горшка нет?
Симон. Коврика у кровати тоже. (Анри встает и на ощупь идет к двери.) Анри, надень ботинки. Еще воспаление легких схватишь. (Но Рири уже вышел босиком, а на пороге другой комнаты с лампой в руке появляется Морисетта.) И ты туда же! У вас что, эпидемия? Прямо, мадам, дамская половина свободна.
Морисетта (пересекает комнату). Не могли бы вы грызться тоном ниже, вы разбудили маму.
Симон. Идите прямо, не сворачивайте. Туда все идут, так что вы не заблудитесь.
Морисетта. Я уже несколько часов терплю, боялась вас потревожить.
Симон. Ну и глупо. Он возьмет и родится перепончатолапым. Давай иди…
Морисетта (замечает, что Леи нет в комнате). А где Лея?
Симон. В парикмахерской. Ей сказали, что ночью здесь цены ниже. Ты же ее знаешь…
Выходя, Морисетта сталкивается с Анри; она целует мальчика. Анри, стуча зубами, торопливо забирается под пальто.
Анри. Там мокро.
Симон (ворчливо). В сортире всегда так, особенно в деревне.
Рири (сворачивается клубочком под пальто). Лея мне сказала, что это роса.
Симон. Чего?
Рири. Знаешь, дядечка, Лея там ревет.
Симон. Не говори «Лея», говори «тетя Лея».
Рири. Тетя Лея там ревет, дядечка!
Симон. Не обращай внимания. Это ее художественная натура наслаждается красотами природы. Ты пописал?
Рири. Да, дядечка.
Симон. Полегчало?
Рири (сдерживает смех). Да, дядечка.
Симон. Пока пипи в порядке — все в порядке. Спи, мой мальчик, спи.
За окном начинают кричать петухи. В соседней комнате — снова колыбельная на идише. Симон укрывается с головой. Темно.
Сцена вторая
Полдень. Яркий дневной свет проникает через приоткрытую дверь, освещая всю комнату и кровать, на которой можно различить Симона, с головой зарывшегося в одеяло. Анри разложил на столе свои тетради и учебники. У стены лежит соломенный матрас, на котором теперь спит мальчик. Рядом с дверью в плетеном кресле дремлет мадам Шварц. Время от времени она просыпается, вскидывает голову, озирается и резко взмахивает рукой, словно прогоняя муху. Анри медленно расхаживает из угла в угол и сосредоточенно, вполголоса повторяет урок, время от времени заглядывая в тетрадь.
Анри. Верцингеторикс, вождь авернов… авернов? (Проверяет.) Арвернов. Вождь арвернов… Первый французский народный герой. Казалось, что победа была уже у него в руках, но в последний момент римская военная машина восторжествовала над плохо организованным войском галлов… Верцингеторикс капитулировал в Алезии в 52 году до нашей эры. «Удача изменила нам, и я готов искупить свою вину за наше поражение, — сказал он своим соратникам, — смягчите гнев римлян и выдайте им меня живым или мертвым». Его выдали живым. Цезарь водил его по Риму, приковав к своей триумфальной колеснице, а потом казнил. Затем, в 450 году, гунны под предводительством Атиллы, прозванного Бичом Божьим, дошли до самой Лютеции, как тогда назывался наш Париж, и были остановлены святой Женевьевой, подготовившей оборону города. Через тридцать лет галлы победили при Толбиаке вестготов и бургундов… бургундов…. Этой победой мы обязаны Хлодвигу, который во исполнение клятвы, данной в разгар битвы, принял крещение в Реймсе из рук святого Реми. Благодаря Женевьеве и Хлодвигу латинский Запад был спасен от гибели, грозившей ему в случае победы варваров. Не менее страшной опасностью для нас были мавры, которые, завоевав Иберийский полуостров, стремились во славу Магомета захватить Галлию. В 732 году Карл Мартелл остановил их у Пуатье и спас тем самым нашу христианскую цивилизацию. В Средние века, в ходе которых крепло единство Франции, король Филипп-Август с боевым кличем «Монжуа и Сен-Дени!» в 1214 году победил в битве при Бувине англичан и их союзников. (