– Говори толком, отец настоятель. Я слишком устал, чтобы думать.
Винтар обменялся взглядом с альбиносом.
– Мы, Тридцать, можем объединиться и попытаться пробить барьер вокруг крепости.
– Ну так попытайтесь – в чем же дело?
– Это потребует всех наших сил, а успеха может не принести. В случае неудачи мы не сможем ехать дальше – и даже в случае успеха нам почти весь день придется отдыхать.
– Вы думаете, что барьер пробить возможно? – спросила Вирэ.
– Не знаю. Все, что мы можем, – это попытаться.
– Вспомни, что случилось, когда такую попытку предпринял Сербитар, – сказал Рек. – Вдруг вас всех зашвырнет… в те пределы, что тогда?
– Мы умрем, – тихо ответил Сербитар.
– И принять такое решение должен я?
– Да, – сказал Винтар. – Таков устав Тридцати. Мы посвятили наше служение владыке Дельноха, и этот владыка – ты.
Рек замолчал – его усталый мозг изнемогал от непосильной ответственности. По сравнению с ней все прежние за труднения в его жизни казались ничего не стоящими. Никогда еще ему не приходилось принимать подобных решений, и усталость туманила мысли, мешая сосредоточиться.
– Хорошо! – сказал он. – Попробуйте сломать барьер. – Рек встал и отошел от костра, пристыженный тем, что вынужден был отдать такой приказ именно теперь, когда не способен мыслить здраво.
Вирэ подошла, обвив его рукой за пояс.
– Прости, – сказала она.
– За что?
– За то, что я сказала, когда ты сообщил мне о письме.
– Ничего. Почему, собственно, ты должна быть обо мне хорошего мнения?
– Потому что ты мужчина и поступаешь как мужчина. Теперь твой черед.
– Какой такой черед?
– Извиняться, болван! Ты меня ударил.
Он привлек ее к себе, оторвал от земли и поцеловал.
– Это не извинение, – сказала она. – И ты меня исцарапал своей щетиной.
– Если я извинюсь, ты позволишь мне сделать это снова?
– Что сделать – ударить меня?
– Нет, поцеловать!
Позади них Тридцать сели кольцом вокруг огня, отстегнув мечи и воткнув их в землю.
Возникла связь, и мысли их устремились к Винтару. Он приветствовал каждого по имени в чертогах своего разума.
Объединенная мощь Тридцати на миг захлестнула Винтара, и ему пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить себя. Он взвился вверх словно призрачный великан – новая сущность, наделенная безграничной силой. И внутри этой новой сущности крохотный Винтар направлял единую мощь двадцати девяти.
Исчезли Тридцать – и возник один.
Рожденный под Дельнохскими звездами, он звался Храмом.
Храм парил высоко над облаками, простирая эфирные руки к утесам Дельнохского кряжа.
Он ликовал, и новые глаза упивались красотой Вселенной. Смех клокотал у него в груди. А посреди него Винтар решительно пробивался к самому сердцу.
Наконец Храм ощутил присутствие настоятеля – словно назойливую мысль на краю новой реальности.
В Дрос-Дельнох. На запад.
И Храм полетел на запад высоко над горами. Внизу в безмолвии лежала крепость, серая и призрачная в лунном свете. Он опустился к ней и почувствовал преграду.
Преграда?
Для него?
Он ударился о нее – и его, раненого и разгневанного, отшвырнуло в ночь. Его глаза вспыхнули, и он познал ярость: барьер причинил ему боль.
Снова и снова Храм пикировал на Дрос, нанося ужасающей силы удары. Барьер дрогнул и изменился.
Храм в смятении отступил и начал выжидать.
Барьер рос, менял очертания, словно клубящийся туман. Вот он сгустился в плотный столб чернее ночи. У столба отросли руки, ноги и рогатая голова с семью раскосыми красными глазами.
Храм познал многое за несколько минут своей жизни.
Первыми пришли радость, свобода и ощущение бытия. Потом – боль и ярость.
Теперь он постиг страх и узнал зло.
Враг налетел на него, терзая черными когтями небо. Храм встретил его лицом к лицу и обхватил руками. Острые зубы вонзились ему в щеку, когти вцепились в плечи. Храм обрушил на врага свои огромные кулаки, пытаясь расплющить его.
Внизу, на Музифе, второй стене, заняли позицию три тысячи человек. Друсс вопреки всем доводам отказался сдать первую стену без боя и ждал там с шестью тысячами воинов. Оррин долго и яростно убеждал его, что он совершает глупость: стена слишком широка. Но Друсс стоял на своем, даже когда Оррина поддержал Хогун.
– Доверьтесь мне, – твердил старик. Ему не хватало слов, чтобы убедить их. Он пытался объяснить, что в первый день людям нужна хотя бы маленькая победа, чтобы их дух окончательно закалился.
– Но мы рискуем, Друсс! – возразил Оррин. – Первый день может принести нам не победу, а поражение. Разве ты сам не понимаешь?
– Ты ган! – рявкнул тогда Друсс. – Прикажи мне, и я подчинюсь.
– Нет, Друсс. Я буду стоять рядом с тобой на Эльдибаре.
– Я тоже, – сказал Хогун.
– Вы сами увидите, что я прав, – заверил Друсс. – Ручаюсь вам.
Оба гана улыбнулись, скрывая свое отчаяние.
Теперь караульные кулы черпали из колодцев воду и разносили ведра по стене, переступая через ноги и туловища спящих.
На первой стене Друсс погрузил медный ковш в ведро и напился. Он не был уверен, что надиры пойдут на приступ уже сегодня. Он чуял, что Ульрик затянет это убийственное напряжение еще на день, чтобы зрелище его готовящейся к бою армии подорвало мужество защитников и лишило их надежды. Однако выбора у Друсса не было. Первый ход за Ульриком – дренаям остается только ждать.
Наверху Храм бился с яростным демоном – враг изодрал ему спину и плечи, и силы Храма шли на убыль. Но и рогатая тварь тоже слабела. Смерть смотрела в лицо обоим.
Храм не хотел умирать – он едва успел испытать сладостно-горький вкус жизни. Он хотел рассмотреть вблизи все то, что видел издалека, – цветные огни растущих вширь звезд, тишину отдаленных солнц.
Его пальцы сжались. Он не сможет порадоваться огням, не сможет насладиться тишиной, если эта тварь останется в живых. Внезапно демон испустил вопль – страшный пронзительный звук, призрачный и леденящий кровь. Его спина хрустнула, и он растаял, как туман.
В самой душе Храма раздался голос измученного Винтара.
Храм посмотрел вниз – там люди, крохотные хрупкие существа, готовились перекусить черным хлебом и водой. Винтар крикнул снова, и Храм нахмурился.
Он указал пальцем на стену.
Люди завопили, роняя с Музифа ковши с водой и ведра. В каждом сосуде кишели черные черви. Солдаты вскакивали на ноги, и на стене царила полная неразбериха.
– Что, черт побери, там творится? – сказал Друсс, услышав шум. Он посмотрел на надиров и увидел, что они отходят от осадных машин к своим палаткам. – Не знаю, в чем там дело, но если даже надиры уходят, пойду сам на Музиф и погляжу.
В надирском стане Ульрик, не менее разгневанный, прокладывал себе путь к большому шатру Носта-хана. С ледяным спокойствием он подошел к часовому у входа.
По всей армии словно степной пожар распространилась весть: на рассвете из палаток всех шестидесяти учеников Носта-хана послышались душераздирающие вопли. Стража, бросившись туда, нашла их на земляном полу со сломанными хребтами, с телами, выгнутыми, словно перетянутые луки.
Ульрик знал, что Носта-хан собрал силу своих последователей, чтобы дать отпор белым храмовникам, – но не представлял себе, с какой опасностью это связано.
– Ну что? – спросил он у часового.
– Носта-хан жив, – ответил тот.
Ульрик поднял полотнище и вошел в смрадный сумрак шатра. Старик лежал на узком тюфяке серый от изнеможения, весь мокрый от пота. Ульрик взял табурет и сел подле него.
– Мои ученики? – прошептал Носта-хан.
– Все мертвы.
– Их сила оказалась слишком велика, Ульрик. Я подвел тебя.
– Меня и прежде подводили. Это ничего не значит.
– Для меня это значит все! – вскричал шаман и сморщился от боли в спине.
– Гордыня, и только. Ты ничего не потерял – просто тебя побил более сильный враг. Но они этим ничего не достигнут – моя армия все равно возьмет Дрос. Им не продержаться. Отдохни, шаман, – и не рискуй больше. Я приказываю!
– Я исполню твой приказ.
– Я знаю. Я не хочу, чтобы ты умер. Не могут ли они прийти за тобой?
– Нет. Белые храмовники живут по законам чести. Если я не буду чинить им вреда, они меня не тронут.
– Тогда отдыхай. А когда окрепнешь, мы заставим их заплатить за твои страдания.
– Это так, – осклабился Носта-хан.
Далеко на юге Храм мчался к звездам. Винтар не мог остановить его и старался хранить спокойствие, пока паника Храма давила на него со всех сторон, силясь изгнать его вон. После гибели врага Винтар попытался призвать Тридцать из глубины нового сознания колосса, но в этот миг Храм заглянул в себя и обнаружил Винтара.
Винтар попробовал объяснить свое присутствие, он сказал, что личность Храма должна перестать быть. Храм принял истину и как комета умчался от нее в небеса.
Настоятель снова попытался призвать Сербитара, отыскивая в своем подсознании нишу, в которую его поместил. Сербитар вспыхнул искрой во мраке, и Храм содрогнулся, почувствовав, как часть его освободилась. И тогда Храм замедлил свой полет.
– Почему ты так со мной поступаешь? – спросил он Винтара.
– Потому что должен.
– Я же умру!
– Нет. Ты будешь жить во всех нас.
– Почему ты должен убить меня?
– Мне очень жаль, – мягко сказал Винтар.
С помощью Сербитара он отыскал Арбедарка и Менахема. Храм поблек, и Винтар с горечью закрыл свое сердце от его безбрежного отчаяния. Вчетвером они призвали всех остальных, и Тридцать с тяжелым сердцем вернулись в лощину.
Рек бросился к Винтару, как только настоятель открыл глаза и шевельнулся.
– Ну как, успели?
– Да, – слабо выговорил Винтар. – А теперь дай мне отдохнуть.
За час до сумерек Рек, Вирэ и Тридцать въехали в высокие решетчатые ворота Дельнохского замка. Усталые, взмыленные лошади водили мокрыми боками. Люди бросились навстречу Вирэ, солдаты снимали шлемы, горожане спрашивали, что нового в Дренане. Рек держался позади, пока они не оказались в замке. Молодой офицер проводил Тридцать в казарму, а Рек с Вирэ поднялись в верхние покои. Рек совсем обессилел.