бром, в руке боевой топор с двумя острыми лезвиями. Всадники заметили его, развернулись и атаковали. Воин, не пытаясь увернуться от нацеленной в него пики, бежал прямо на скачущего галопом коня. Вскинув руки, он заорал во всю глотку, и напуганный конь свернул в сторону. Топор обрушился на грудь всадника и вышиб его из седла. Воин отскочил от пики другого кавалериста и рубанул по шее его коня. Скакун бессознательно взвился на дыбы и упал, а окровавленный топор раздробил шлем и череп всадника.
— Вот это боец, клянусь небом! — произнес Скилганнон и направил своего коня вниз по склону. Воина теперь атаковали двое человек с саблями. Последний копейщик держался позади, выжидая, но дождаться своего случая ему так и не удалось. Услышав топот коня Скилганнона, он повернулся в ту сторону. Скилганнон проскакал слева от него, и золотой Меч Дня рассек солдату шею. Тот еще не успел упасть, а Скилганнон уже обрушился на двоих сабельщиков.
Воин, однако, не нуждался в его помощи. Один конь рухнул, а воин, перескочив через него, внезапно метнул свой топор в другого всадника. Стальные крылья лезвий вонзились в грудь и размозжили кости. В живых остался только солдат, которому упавший конь придавил левую ногу.
Воин, не обращая на него внимания, вытащил свое оружие из груди убитого и поднял глаза на Скилганнона. Обильные серебряные нити в его черной бороде доказывали, что он уже немолод, глаза цвета зимнего неба смотрели холодно. Он бросил взгляд на солдата, убитого Скилганноном, но ничего не сказал.
Последний кавалерист выбрался из-под коня и встал на ноги с саблей в руке.
— У тебя остался еще один враг, — заметил Скилганнон. Воин обернулся, и солдат, побледнев, сделал шаг назад.
— Уноси ноги, паренек, — низким холодным голосом молвил воин. — И вспомни про меня, когда тебе снова вздумается убивать женщин и детей.
Солдат недоверчиво заморгал, но воин уже отвернулся и пошел туда, где стояли, застыв в ужасе, четверо ребятишек. Топор лежал у него поперек плеч.
— Пошли-ка, — с неожиданной мягкостью сказал он, подхватил на руки маленькую девочку и направился к лесу. — Пошли, — повторил он, и трое детишек потянулись за ним.
Уцелевший кавалерист сел на оставшуюся без седока лошадь и рысью затрусил прочь.
Брейган и Рабалин съехали со склона.
— Глазам не верю, — сказал Рабалин. — Он убил четверых!
В это время из леса выбежали женщины с ножами в руках.
— Они нападают! — завопил Брейган, и его конь, всполошенный криком, заплясал. Послушник уцепился за седло.
— Они голодные, дурень, — сказал ему Скилганнон, успокоив коня. — И бегут за мясом.
— За мясом?
— Ну да, за кониной. Давайте свернем в лес, враг того и гляди вернется.
Проехав по лесу еще полмили, они сделали привал. Вокруг разводили свои костры беженцы. У женщин был изможденный вид, дети вели себя неестественно тихо. Скилганнон остановился немного в стороне от них. Брейган, покопавшись в мешке, извлек сухари, но Скилганнон сказал;
— Положи их обратно и дай мешок мне.
— Я есть хочу, — проворчал послушник.
— Больше, чем они? — кивнул на беженцев Скилганнон.
— У нас и без того мало осталось.
— Мы всего в паре дней от твоего собора, монашек, — вздохнул Скилганнон. — Неужто твоя вера так быстро иссякла? Давай сюда мешок.
— Прости меня, брат Лантерн, — сокрушенно ответил Брейган. — Ты, конечно же, прав. Не столь уж суровые лишения — заставили меня забыть, кто я такой. Я сам охотно отнесу им еду. — Он встал и пошел с мешком к ближайшей семье беженцев.
— Расседлать лошадей? — спросил Рабалин.
— Да. Почисти их, а потом оседлай снова. Вдруг нам понадобится поскорее убраться отсюда?
— Брейган — хороший человек, — заметил мальчик.
— Знаю. Я сержусь не на него.
— На кого же тогда?
— Резонный вопрос, — неожиданно улыбнулся Скилганнон. — Я потерпел неудачу на желанном для меня поприще и слишком преуспел на том, которое ненавидел. Женщина, любившая меня всем сердцем, умерла. Та, которую я сам люблю всем сердцем, хочет, чтобы умер я. Мне принадлежат два дворца и столько земель, что за неделю не объедешь, а я, голодный и усталый, собираюсь заночевать в мокром лесу. С чего бы мне, в самом деле, сердиться?
День уже угасал. Скилганнон, потрепав Рабалина по плечу, зашагал прочь, и мальчик спросил:
— Куда ты?
— Займись лошадьми, я схожу на разведку.
Он прошел немного назад по дороге, которой они ехали, оставив позади мерцающие огни лагеря.
Когда он взобрался на последний перед долиной холм, на ясном небе показался месяц. При лунном свете Скилганнон разглядел очищенные от мяса скелеты убитых лошадей, но погони видно не было.
Он сел на опушке и стал глядеть на восток.
— Вряд ли они явятся ночью, паренек, — произнес густой бас.
— Ты ходишь тихо для такого крупного человека, — сказал Скилганнон, когда воин вышел из-за деревьев.
— Жена тоже всегда подпрыгивала. Жаловалась, что я к ней подкрадываюсь, — усмехнулся тот.
Сев рядом со Скилганноном, он положил на землю топор, снял шлем и расчесал пальцами черные с проседью волосы. Скилганнон бросил взгляд на шлем —.тот явно многое повидал на своем веку. Весь помят, исцарапан, серебряная эмблема — топор с двумя черепами по бокам — износилась, от одного черепа отколот краешек.
— Ты намеревался сразиться с врагом в одиночку в случае чего? — спросил Скилганнон.
— Нет, паренек. На тебя надеялся. Догадывался, что ты подойдешь.
— Не слишком ли ты стар для схваток с конными?
Воин, не отвечая, ухмыльнулся, и некоторое время они провели в дружественном молчании.
— Выговор у тебя не тантрийский, — сказал наконец Скилганнон.
— Верно.
— Ты наемник?
— Был им когда-то, теперь нет. А ты?
— Просто путешественник. Как долго ты собираешься ждать?
— Часок-другой, — пораздумав, ответил воин.
— Ты же говорил, что не ждешь их.
— Мне случалось и ошибаться.
— Если кого-то и пошлют, то не меньше тридцати человек.
— Почему так?
— Вряд ли уцелевший сознается, что их победил один-единственный старик с большим топором. Ты уж не обижайся.
— И не думаю.
— Он скажет, что это был вражеский отряд.
— Отчего же тогда ты сомневаешься, что они вообще кого-то пошлют сюда?
— Их главная цель — сгонять беженцев к Мелликану, чтобы увеличить население осажденной столицы и вызвать там голод. Уничтожение вражеских солдат в их расчеты не входит.
— Разумно, — признал воин. — Ты рассуждаешь как офицер, и татуировка у тебя наашанская. А на груди небось зверь вроде пантеры, спорить могу.
— Ты хорошо знаешь наши порядки, — улыбнулся Скилганнон.
— Мы, старички, приметливы.
— А ты, пожалуй, солгал, сказав, что не обиделся, — рассмеялся Скилганнон.
— Я никогда не лгу, паренек, даже шутки ради. Я и верно стар — к чему же огорчаться, когда мне говорят это в глаза. Через пару месяцев полсотни стукнет. Колени хрустят, спина ноет. Посплю на голой земле и разогнуться потом не могу.
— Зачем же ты тогда сидишь здесь в ожидании тридцати кавалеристов?
— Ты-то сам что здесь делаешь? — отозвался старик.
— Может, я тебя искал.
— Может, и так. Но я думаю, что тебе просто не по вкусу, когда подлецы на конях гоняются за женщинами и детьми. Думаю, ты пришел объяснить им, как нехорошо они поступают.
— Мой отец пришелся бы тебе по душе, — хмыкнул Скилганнон. — Для него серого тоже не существовало, только черное или белое. Ты мне напомнил о нем.
— Он жив еще?
— Нет. Благодаря его самоубийственной атаке на пантийскую пехоту некоторые из его солдат сумели спастись. Отец спастись не пытался. Он прорубался к пантийскому царю. Его одного из всех убитых пантиане не насадили на кол.
— Его привязали к коню и вложили ему в руку золотую монету.
— Откуда ты знаешь? — удивился Скилганнон.
— Я почти всю жизнь провел среди вояк, паренек. У походных костров толкуют все больше о лошадях и собаках, иногда о земельных наделах, которые нам раздадут, когда война кончится. Но когда погибает герой, у костров говорят о нем. Твоего отца звали Декадо Огненный Кулак. Я знавал людей, которые служили у него под началом, и ни разу не слыхал о нем худого слова. С ним самим я не встречался, хотя мы оба одно время служили в армии Горбена. Он состоял в кавалерии, а я всегда недолюбливал лошадей.
— Ты в Бессмертных служил?
— Да, и там тоже. Хорошие ребята. Гордые, несгибаемые.
— И при Скельне был?
— Был и там.
Они снова помолчали.
— Прошлое лучше оставить в покое, — со вздохом сказал старик. — Во время Скельнского сражения умерла моя жена, и мой лучший друг там погиб. С ними кончилась целая эпоха. — Воин вытер рукой ободок шлема и надел его на себя. — Пойду-ка поищу, где прилечь. Терпеть не могу слезливых речей, в особенности своих. — Они поднялись оба, и воин протянул Скилганнону руку: — Спасибо, юноша, что пришел старику на подмогу.
— На доброе здоровье, — пожав ему руку, ответил Скилганнон, и воин, взяв топор, ушел.
Скилганнон остался на месте. Разговор со старым солдатом согрел его. Он давно уже не чувствовал себя так хорошо в обществе другого человека и жалел, что воин не посидел с ним подольше.
Отцовское прозвище Огненный Кулак открыло давно запертые двери его памяти. Когда весть о гибели Декадо дошла до них, четырнадцатилетний Скилганнон отказывался этому верить. Он говорил себе, что это ошибка и что отец вот-вот приедет домой. Двор прислал ему свои соболезнования, и в дом приходили солдаты, восхвалявшие подвиг отца. В конце концов Скилганнону пришлось примириться с правдой. Ему казалось, что сердце у него разорвется и он умрет. Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким.
Декадо оставил завещание, поручив Спериану и Гревису совместную опеку над мальчиком до его шестнадцатилетия. Скилганнон унаследовал две тысячи рагов — огромную сумму, помещенную у доверенного вентрийского купца. Спериан внезапно получил доступ к состоянию, о котором прежде и мечтать не мог. Другой на его месте не замедлил бы этим воспользоваться, но Декадо хорошо разбирался в людях, и Спериан в полной мере оправдал его доверие.