Аскари начала рассказывать, но он внезапно прервал ее.
— Почему волшебники?
— Что?
— Почему орел исполняет желания одних только волшебников? Почему не героев, скажем? Почему не крестьян?
— Не знаю. «Добрых волшебников», говорится в сказке. А ты как думаешь?
— Волшебники сведущи в магии. Они творят заклинания. Птица не по своему выбору исполняет их желания — это они ее заставляют. — Скилганнон задумался. — Этот орел не живой. Он просто источник силы, к которому прибегают волшебники. Он серебряный — стало быть, рукотворный, как те машины в храме и во дворце Ландиса Кана. Да, навыдумывал я, — потряс головой Скилганнон. — Машина, летающая в небесах и каким-то образом посылающая волшебную силу на землю? Чепуха. Как ее могли запустить в небо? И почему она обратно не падает?
— Об этом нам сейчас не стоит задумываться. Все равно что о твоем крылатом коне. Главное — это орел и яйцо, которое тебе надо похитить.
— Или разбить. — Скилганнон выбранился вполголоса. — Нет, самого главного нам все еще не хватает. Орла запустили в небо в глубокой древности, а машины древних ожили не так уж давно. В мое время немногочисленных Смешанных создавали надирские шаманы — те орды, которые мы видим теперь, никому и не снились. — Он в раздумьях сел на поваленное дерево. — Просто голова кругом идет. Мы строим догадки на основе чего-то совершенно неправдоподобного. Серебряный орел почему-то утратил свою великую силу, а потом обрел ее вновь. А тут еще великаны с золотыми щитами... — Сказав это, Скилганнон вдруг замер.
— В чем дело? — спросила его Аскари.
— Золотой щит. Я его видел. Не в руках у великана, а на вершине горы, над Храмом Воскресителей. Он огромен. Небесное Зеркало, так называли его монахи. Да, теперь я вспомнил. В храм меня привел один молодой послушник. По дороге он рассказывал мне про настоятелей былых времен и про Зеркало. Когда оно появилось впервые, в темных чертогах зажегся свет. Без огня, будто солнце послало туда частицу своих лучей. Монахи верили, что солнечный свет идет в недра горы через Зеркало. Именно тогда магия древних ожила вновь. Теперь я, кажется, понял. Орел никогда не терял своей силы, но лишь через Зеркало эта сила может струиться с небес. Этим же объясняется и тщеславие.
— Тщеславие? О чем это ты?
— Ландис Кан сказал, что орел тщеславен, ибо влюблен в свое отражение. Орел смотрится в Небесное Зеркало, и благодаря этому магия поступает в наш мир.
— Она идет в яйцо, — подсказала Аскари.
— Вот-вот, а уже из него машины как-то черпают силу, чтобы работать. Если уничтожить яйцо, они опять остановятся. Возрожденных больше не будет, а Вечная станет смертной, как и все мы. — Скилганнон перевел дыхание. — Я должен найти этот храм.
— Не ты, а мы, — сказала Аскари. — Далеко ли до того места?
— Трудно сказать. Я ни разу не ездил туда из этих краев. Я садился на корабль в Мелликане, на восточном берегу, и плыл на эту сторону моря, к устью реки Ростриас.
— Киньон должен знать, где это. Он родом с севера.
Охота снова прошла удачно. Ставут, довольный, сидел у костра и резал поджаренную оленину. Рядом спали Шакул и еще девять джиамадов с туго набитыми животами. Восемнадцать других под началом маленького серо-пегого Гравы вернулись еще раньше. Им тоже сопутствовала удача, хотя понять это Ставуту удалось не сразу, уж очень невнятно говорил Грава. Однако то, что Грава привел с собой еще двоих джиамадов, Ставута не удивило. Скоро все беглые джики, бродящие в этих горах, как пить дать, войдут в стаю Красношкурого.
Он ухмылялся. Страх перед джиамадами остался в прошлом. Ему нравилось уходить с ними на долгие вылазки — там ему было даже спокойнее. Киньон и другие крестьяне, несмотря на все старания Ставута, по-прежнему боялись зверей и даже поговаривали о возвращении в деревню: авось враги больше не станут туда наведываться. Эти разговоры Ставут решительно пресекал. «Скилган-нон сказал, что враг непременно вернется, а он не их тех, кто склонен преувеличивать. Вперед, и только вперед. Я уверен, что Алагир нам поможет».
С ним, как ни странно, почти не спорили — просто кивали и отходили прочь. Мало кто отваживался теперь спорить со Ставутом. «Это, наверно, потому, что я показал себя таким хорошим вожаком», — думал он.
Грава, вернувшись с двумя новичками, поставил их перед Красношкурым. Ставут, поднявшись на ноги, холодно оглядел их. Это вошло у них в ритуал, которым он от души наслаждался.
Парочка была тощая, один сутулый, почти горбатый, другой длинный, очень темной масти. Оба посмотрели на Граву, и тот прорычал им нечто малопонятное.
— Служить Красношкурый, — сказал горбун.
— Как звать? — спросил Ставут.
— Железный, — показал на себя горбун. — Уголь, — показал он на черного.
— Вы будете охотиться с нами. Убивать голокожих нельзя. Оба кивнули.
— Помните об этом. Теперь ступайте.
Новое высказывание Гравы все встретили клокочущим звуком. Ставут, знавший теперь, что они так смеются, с улыбкой кивнул и снова сел у костра.
Шакул заворочался, потянулся и громко пукнул.
— Прелестно, — сказал Ставут.
— Хорошо спал. Сны не видел.
— Это самое лучшее. — Ставут поскреб темную щетину на подбородке. Обычно он брился каждый день, но теперь решил, что Красношкурому борода больше пристала. — Пора возвращаться к нашим селянам. Они, поди, изголодались по свежему мясу.
Шакул понюхал воздух и заявил:
— Они ушли.
— Как ушли? Куда?
— На юг.
— Быть того не может!
Шакул повел плечами, взял недоеденную оленью ногу и сказал:
— Горелое мясо.
— Давно ли они отправились?
— Мы ушли, и они ушли. Значит, вчера утром.
— Зачем они это сделали? — спросил Ставут.
— Боятся нас. Красношкурый боятся. — Ставут, посмотрев на янтарные глаза и огромные клыки Шакула, вдруг понял, почему крестьяне не вступали с ним в спор. Уважение тут ни при чем. Они просто испытывали ужас перед зверями и все сильнее боялись его самого.
— Я бы их пальцем не тронул, — сказал он.
Шакул снова задрал голову, вбирая ноздрями дующий с юга ветер.
— Много голокожих, — промолвил он. — Лошади. Джики.
— Солдаты? — спросил Ставут. У Шакула загорелись глаза.
— На нас охота?
— Не думаю. Где они?
— На юг. Твои голокожие скоро их видеть. Ставут выругался.
— Надо идти на выручку. Если это вражеский отряд, им грозит опасность.
— Голокожие нет пользы. Охота нет. Ничего не делать. Без них лучше.
— Да, верно — но ты сам сказал, что это мои голокожие. Им надо помочь.
Шакул завыл, и это мигом подняло на ноги остальных джиа-мадов.
— Надо быстро, — сказал он. — Красношкурый медленно. Шакул понесет Красношкурый.
Ставут оказался в затруднительном положении. Он понимал, что Шакул предлагает ему единственный разумный выход. На своих двоих он будет идти очень долго и придет слишком поздно. Пока он доберется до цели, крестьян уже перебьют. С другой стороны, как Шакул его понесет? Либо на руках, как младенца, либо на спине. Первое просто смешно, и звери могут потерять к нему уважение. Второе тоже не годится: руки у него не сильные, и он не сможет долго держаться за Шакулову шерсть. Начнет падать, и джиамаду волей-неволей придется взять его на руки.
— Хорошо, — сказал Ставут, чтобы выиграть время. — Повторим еще раз, что нам всем надо делать. Мы ищем моих друзей. Если они в опасности, мы их спасаем. Первым не нападает никто. Мы подойдем поближе, посмотрим, как там дела, потом я скажу, что делать. Понятно?
— Да, — сказал Шакул. — Теперь пошли?
Ставут окинул взглядом стаю. В нее входило теперь около сорока джиамадов. Некоторые из них сохранили дубины с гвоздями, тяжелые мечи или боевые шесты. Кое на ком еще болталась и портупея с пустыми ножнами. Ставут велел двум таким снять ремни, сцепил вместе медные пряжки и сказал Шакулу:
— Нагнись. — Тот повиновался, и Ставут через голову накинул на него шлею. Шакул был больше всех остальных, и петля доходила ему до бедер. — Стой смирно. — Ставут стал ногами в петлю, выпрямился и взялся за длинную шерсть на плечах Шакула. — Вот теперь пошли!
Шакул взял с места в карьер, и Ставута швырнуло назад. Он держался цепко, стараясь попасть в ритм. Очень скоро его затошнило — не меньше, чем при первом выходе в море. Он с железной решимостью приказал животу успокоиться, а голове — думать о чем-то другом, но подлое естество норовило взбунтоваться при каждом шаге бегущего Шакула.
Ставут чувствовал, что долго не выдержит, но тут он увидел такое, от чего тошноту как рукой сняло.
Стая вбежала на стоянку, покинутую ими вчера. Повозка Ставута стояла на том же месте, лошадей, Скорохода и Ясного — вернее, то, что от них осталось, — так никто и не отвязал.
— Стой! — заорал Ставут и спрыгнул. Ноги подкашивались под ним, земля шаталась. Двое серых волков выскочили из кустов и убежали в лес. Крестьяне оставили лошадей привязанными и запряженными, не подумав, что этим обрекают их на съедение.
— Я любил этих лошадей, — сказал Ставут Шакулу. Джиамад промолчал. Двое из стаи подались было к окровавленным останкам, но Шакул рявкнул на них и отогнал.
— Двинулись дальше, — распорядился Ставут. Больше его не тошнило. На сердце легла тяжесть, и он желал одного — найти крестьян в целости и сохранности. Тогда он передаст стаю Шакулу, добудет новых лошадей и поедет на север.
Он услышал, что Шакул говорит ему что-то, и напряг слух.
— Кровь пахнет, — сказал тот, нюхая воздух. — Кровь го-локожих.
Ночь прошла, и настал новый день, а двое путников оставались на том же месте. Харад сидел у могилы Чарис, глядя куда-то перед собой. Скилганнон не вторгался в его горе, Аскари пошла на охоту и вернулась уже в сумерках с тремя зайцами.
— Они вкуснее, когда повисят немного, — заметила она, готовя еду.
Скилганнон поблагодарил ее за ужин и вышел прогуляться. Светила луна. Мысли его постоянно возвращались к призрачной встрече с Мемноном. Опасный человек, очень опасный. Ни гнева, ни ненависти, холодный ум и глаза, видящие тебя насквозь. Вот кого следует опасаться.