вной земле она догнала его, и некоторое время они ехали молча.
— Твое присутствие их все равно не спасло бы, — наконец сказала она.
— Дело не в спасении. Это я привел их сюда. Голова направляет меня к храму, а сердце твердит, что я дезертир. Ставут тоже с ними. Тебя не волнует, будет он жив или нет?
— Конечно, волнует. Он славный.
— Не слишком сильное слово для мужчины, которого ты любишь.
Она промолчала, и он спросил:
— Ты обиделась?
— Ничуть. Просто думаю о том, что ты сказал.
— Про Ставута?
— Про любовь. Ты правда в нее веришь?
— Странный вопрос. Вера тут ни при чем.
— В самом деле?
— Конечно.
— Ты хочешь меня? — внезапно спросила она. Скилганнон опешил и ответил не сразу.
— Да. Ты красивая женщина.
— И что же? Это любовь?
— Можно и так сказать. Но Джиану я любил не только телом.
— Выходит, любовь бывает разная. А отца своего ты любил?
— Очень.
— Вот тебе уже и третья любовь. Она, как потаскушка, переходит от одного предмета к другому. Слово, у которого столько значений, в конце концов теряет свой смысл. Алагир толкует о любви к родине, Ставут — о любви к зверям. Все это сбивает с толку.
— Верно — но как только настоящая любовь коснется твоего сердца, ты все поймешь. Она сильнее всей магии на свете. Когда я заходил в комнату, где сидела Джиана, моя душа воспаряла ввысь. В прошлой жизни она ни на миг не покидала меня. Я засыпал и просыпался с мыслью о ней. Когда она умерла, для меня словно солнце погасло.
— А к другой ты никогда такого не чувствовал?
— Нет. К одним женщинам я был сильно привязан, общество других доставляло мне недолговечную радость. Больше ничего.
— Может быть, это потому, что она у тебя была первая?
— Наашаниты верят... верили, что каждого человека, мужчину и женщину, ждет в жизни одна большая любовь. Одни так и не находят ее, другие довольствуются меньшим. Только счастливцы могут вдруг на нее наткнуться. Это все равно что найти алмаз в сточной канаве. Моим алмазом была Джиана. Другого быть не могло.
— Тем не менее ты собираешься обречь ее душу на ужасы Пустоты.
— Всех нас ожидают ужасы Пустоты. Но убить ее я не мог бы, как не мог бы покончить с собой. Я пытаюсь уничтожить не ее, а Вечную — и ту магию, которая ввергла мир в пучину зла и бедствий.
— Та же магия привела в мир и нас с тобой, — напомнила Аскари.
Придержав коня, он посмотрел на нее, и в лунном свете она показалась ему такой красивой, что он на миг утратил дар речи, а время будто остановилось.
— Что с тобой? — тихо спросила она.
— Надо ехать. — Он оторвал от нее взгляд и пустил коня рысью.
Предоставив гнедому бежать, как ему вздумается, он пытался разобраться в своих мыслях. Топот копыт и ветер в лицо помогали ему сосредоточиться. Впереди показался кратер. Остановив коня на его краю, Скилганнон снова посмотрел в Меч Ночи и снова увидел храмовую гору с золотым щитом на вершине. Более того: чуть левее на земле светились голубые огни, отмечая дорогу к храму. Он направил коня вокруг кратера туда, где начиналась тропа. Там он спешился и показал Аскари то, что отражалось в мече.
— Откуда нам знать, можно здесь пройти или нет? — сказала она.
— Монахам ведь тоже надо как-то ходить через кратер, чтобы носить в храм еду. Впрочем, давай испытаем.
Он снял с шеи золотой медальон и, не сводя глаз с отражения, бросил его между двумя огнями. С медальоном ничего не случилось. Скилганнон, затаив дыхание, ступил в кратер и поднял его.
— Я намерен пройти по этой тропе, — сказал он Аскари. — А ты лучше жди меня здесь.
— Я не затем сюда ехала, что подержать твоего коня. Я иду с тобой.
— Так я и думал. — Скилганнон улыбнулся и вдруг заметил, что она не взяла с собой лук. Вместо него у нее на перевязи через плечо висела кавалерийская сабля. — Впервые вижу тебя без любимого оружия.
— Лук я оставила Легендарным. У них стрелы кончаются. Скилганнон вынул оба меча Один он держал над головой, другой перед глазами. Направив верхний так, чтобы тропа отражалась в нижнем, он двинулся к потаенному храму.
— Как только люди могут драться, нося это на себе? — жаловался Ставут. Гильден через голову надел на него кольчугу. Рукава доходили Ставуту до локтя, подол висел ниже колен. На поясе спереди и сзади были разрезы для удобства верховой езды, но Ставут, придавленный тяжестью, ни на что больше не обращал внимания. — Я точно Шакула взвалил себе на спину!
— Погоди, то ли дальше будет. — Гильден надел на него латный ворот с подкладкой из мягкой кожи, воняющий протухшим гусиным жиром. Затем настал черед шлема. Примерив его в первый раз, Ставут громко расхохотался — шлем был ему велик и комично ерзал на голове. Теперь, в сочетании с воротом, он сидел как влитой. Гильден связал вместе бронзовые щитки и спросил:
— Ну как?
— Ась? Ничего не слышу.
Гильден повторил свой вопрос.
— Как-как! Как дурак. Если упаду, то уже не смогу подняться.
— Если упадешь, о том, чтобы подняться, уже беспокоиться не придется, — заверил Гильден. — Пройдись-ка. К тяжести ты привыкнешь со временем.
Ставут, чувствуя себя глупее некуда, затопал к пруду. Там собрались почти все солдаты. Многие поглядывали на Харада, который стоял в стороне, уперев топор в землю и скрестив огромные руки на рукояти. Ставут нашел себе место и осторожно сел, заскрипев кольчугой.
— Думаешь, это правда? — тихо спросил кто-то рядом.
— Я слышал от Алагира, а ему сказал Скилганнон.
— Боги, так перед нами Легенда?
— Да. Видел его сегодня? Не знаю, как гвардейцы, а на меня он ужас навел.
Ставут понятия не имел, о чем они говорят. Смертельно усталый, он улегся на землю. Из-за кольчуги ему показалось, что он лежит на ежевичных колючках, и он со стоном вернулся в сидячее положение. Потом посмотрел вокруг и увидел, что он один здесь сидит в доспехах. Снова обозвав себя дураком, он развязал шлем, снял его, выпутался из кольчуги и почувствовал несказанное облегчение.
Рядом с ним присел Гильден.
— Что у вас нынче стряслось на том перевале?
— Я же тебе рассказывал. Вражеские джики напали на нас, и мы их побили.
— Нет, с Харадом.
— Я понимаю, о чем ты. Он стал говорить по-старинному, в точности как Скилганнон. Как будто подражает ему. Его ударили по голове, а когда он очнулся, то стал... стал...
— Кем-то другим, — подсказал Гильден.
— Вот-вот. Назвал меня пареньком. И глаза... Я никогда раньше не замечал, какой страшный у него взгляд.
— Видел, как он дрался здесь?
— Еще бы! Совсем по-другому. Там, на перевале, он рубил мощно, но неуклюже и брал одной только силой. Здесь он был неотвратим, как сама смерть. Смотреть страшно.
Гильден покосился на воина, о котором они говорили.
— Скилганнон говорит, будто это уже не Харад. Говорит, в него вселился дух Друсса-Легенды.
— Не хотелось бы подрезать крылья красивой фантазии, но ведь его здорово треснули по башке. Может, он просто...
— Спятил?
— Ну, так далеко я бы не стал заходить. Скажем так: не в себе.
— Скилганнон сказал Алагиру, что Друсс уже вселялся однажды в это тело, чтобы предупредить его, Скилганнона, о будущей битве. Еще сказал, что Харад — Возрожденный, созданный из костей Друсса.
— Быть не может! Я читал где-то, что Друсс был высокий, с золотистыми волосами.
— Согласно нашим легендам, он был седобородый гигант, — вздохнул Гильден. — Хотя ко времени своей последней битвы он был уже стар.
Ставут поднялся, и Гильден спросил:
— Куда ты?
— Пойду поговорю с Харадом. Что толку шептаться? Пойду и спрошу его.
Он подошел к Хараду и спросил:
— Как твоя голова?
— Ничего, паренек, терпимо. Слух уже до всех дошел или как?
— Насчет... Друсса?
Воин хмыкнул и пронзил Ставута взглядом.
— Насчет Друсса.
— Так это правда? Ты в самом деле думаешь, что ты Друсс?
— Это не важно, что думаю я. Главное, что они думают. Знаешь, что будет завтра, Ставут?
— Будет то, что все мы умрем.
— Они все в этом уверены, так?
— Вряд ли могло быть иначе. Сегодня мы потеряли семьдесят человек, враг — почти вдвое больше. Если завтра повторится то же самое, нас останется слишком мало, чтобы удержать дорогу, а их все еще будет около семисот.
— Завтра все пойдет по-другому, паренек. Ветер первым делом сдувает мякину. Погибшие сегодня были хорошие парни, не спорю, но самые слабые.
Ставуту делалось все больше не по себе. Этот человек говорил совсем не так, как Харад. Однажды за морем, в Мелликане, Ставут видел, как представляют на театре актеры. Они произносили слова, написанные сотни лет назад, и это очень напоминало теперешние речи Харада. Может, он тоже играет роль? Раньше он как будто таких задатков не проявлял. Ставут содрогался, глядя в его ледяные глаза. Если это игра, то куда более талантливая, чем у мелликанских лицедеев.
Воин поднял Снагу и стал перед солдатами, оглядывая их.
— Ну, пошептались, и хватит! — громыхнул он внезапно. Дренаи притихли, Ставут покрылся мурашками. — Встань, Бронзовый Князь, сделай милость. — Алагир, так и не снявший своих блестящих доспехов, поднялся с места. — Тот, на ком я в последний раз видел эти доспехи, дрался на стенах Дрос-Дельноха — против войска в двести раз больше того, с которым сражаетесь вы. Надирская орда затопила долину. Их копья были как лес. Их стрелы затмевали солнце, и мы дрались в сумерках. Наша армия состояла в основном из крестьян. Был у нас, правда, легион Хогу-на, но из остальных мало кому доводилось держать в руке меч. Но дрались они, как герои — да они и были героями, клянусь небом. У Скельна мы вышли на бой против лучших воинов, которых я знал — против Бессмертных Горбена. До того дня они ни разу не терпели поражений. — Воин вновь опустил топор, сложив руки на рукояти. — Только что я спросил молодого Ставута, что, по его мнению, будет завтра. «Мы все умрем», — сказал он. Ошибаешься, Ставут. Ошибаются все, кто думает так же, как он. Мы победим. Мы сломим их дух и обратим их в бегство по этой дороге. Мы будем удерживать эту позицию, пока Скилганнон не исполнит того, что должен. Ни человек, ни зверь не помешают нам в этом, ибо мы дренаи. Последние из дренаев. И мы не дрогнем. — Он снова умолк и обвел взглядом собравшихся. Над прудом стояла полная тишина. — Скилганнон вернулся в этот мир, чтобы исполнить пророчество. Бронзовые Доспехи нашлись, чтобы ему помочь. Я пришел, чтобы еще раз сразиться рядом с дренайскими воинами за правое дело. А теперь встаньте. Встать! Мужчины вы или нет? — Солдаты поднялись на ноги. — Что это? — вскричал он, подняв топор над головой.