разницу между знатными родами, между видами магий, между орденами им тоже… начхать. В свое время королевская власть сочла их опасными…
— И я, в общем, понимаю, почему… — таким же взрослым тоном, каким говорил и Лютер, отозвался Антуан. — Но это так… недальновидно. Их можно было и использовать…
Вдруг розовое свечение прервалось, возвышенный аромат сменился запахом выгребной ямы пополам с озоном, а цветок на голове леди Алисы завял и осыпался. Снова раздался раскат смеха Регента…
— Решайся! — леди Алиса протянула Юлии руку. — У меня одной сил не хватит, я к богам не докричусь.
— Давайте, давайте, устройте Армагеддон! — воскликнула Мэри-Сью Гопкинс, ее чумазое личико было перекошено и мало напоминало лица Марианны Аделаиды и Сюзанны Анаксиомены. — Я всегда хотела посмотреть!..
И Юлия поняла, что больше всего, больше всего на свете ей тоже хочется устроить большой и страшный конец света. Нипочему. Просто хочется. И все… Просто потому, что она может.
Да разве это не главное правило здесь, в Варроне?.. Все здесь происходит «нипочему». Все здесь происходит просто так, потому что оно имеет возможность произойти, и если да, то почему бы и нет…
Почему бы собакам не разговаривать?.. Почему бы одной девочке не превратиться в двух взбалмошных идиоток?.. Почему бы Городскому Совету не заседать в брюхе гигантской вяленой рыбы?..
Все это так же несомненно, как и то, что в подготовку древесных магов входит выпас тли на крапивных листах. А значит…
Юлия вцепилась в руку леди Алисы, и холеная леди поморщилась от боли: хватка у унтитледской девчонки все-таки была почти мальчишеская.
Они могут. А значит, посмеют. Все смеют все, всегда и везде.
Они воззвали ко всем богам сразу…
Это требует всего одну секунду, даже меньше. Но это го делать нельзя никогда.
И все стихло.
Время свернулось в кольцо…
— Охренеть… — сказала Юлия, глядя на развалины Варроны.
Над голой равниной, где когда-то стояла Варрона занимался рассвет. Между развалин, удивленно моргая, стояли люди, некоторые — нагруженные пожитками, другие с обнаженным оружием, третьи — сами обнаженные. Кто-то кого-то душил — видимо, под прикрытием разом исчезнувших зданий — кто-то, кажется, ел, кто-то — отправлял естественные нужды (например, естественные нужды по хищению драгоценностей у богатого соседа). Какой-то лысый коротышка, оказавшийся вдруг близко к нашей группе, выпустил из рук дохлую лису и в панике пробормотал:
— Я… я ничего такого! Я на воротник, дочке…
…время раскрутилось тугой пружиной, хлеснув концами.
Позднее люди утверждали, что светопреставление все-таки было. Что спускался с Небес Бог Разума на огромной шипованной колеснице, запряженной Ветром и Громом, а правил ею Бог разбоя… Что Бог Моря поднял своих коней и обрушил их на город, что Бог Войны свил Регента в бараний рог и протрубил по всем похоронный отбой, что Бог Зверей загонял чудовищ в ад хворостиной, ласково успокаивая их по дороге, что Бог Вина вырастил виноградные гроздья вдоль всех улиц (что ж, последнее объяснило бы остальное), а прекрасные богини рукоплескали всему этому, не забывая отпускать едкие комментарии.
Да, возможно, они не врали, горожане Варроны, самого правдивого и самого сумасшедшего города в мире. Возможно, они и в самом деле видели все это.
Что касается Юлии, то она не видела ничего. Просто все разом исчезло, дома стояли на своих местах, в бассейне плескалась мутная вода с плавающей на поверхности соломой и шелухой от семечек, а прямо по этой воде от дальнего края бассейна шел Матиас, как всегда невозмутимый, в целехоньком черном плаще, и нес на руках изломанное, окровавленное тело герцога Рютгера Марофилла…
Глава 36. О постоянстве кровной мести
…людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое — не может; из чего следует, что наносимую человеку обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести.
Томас Марофилл расхаживал взад и вперед по большой светлой комнате на втором этаже особняка Марофиллов и рвал на себе волосы. То есть рвал бы, позволяй воспитание. На самом деле он просто время от времени дергал себя за ту самую одинокую черную прядь, а все остальное время руки его были намертво скрещены на груди.
За окном мрачными черными ветвями родового парка крючилась слякотная варронская зима. С неба падал мелкий сероватый снег и таял, недолетая до земли.
На душе Томаса Марофилла погода стояла не лучше. Даже подготовка к свадьбе с дорогой Кирстен, развернувшаяся полным ходом под совместным командованием леди Лауры и леди Алисы с ее матерью, не радовала: будь на то воля ученого графа, он предпочел бы бракосочетание тихое и скромное, не привлекающее внимания. Особенно учитывая его новый пост Королевского Советника, который тоже, надо сказать, совершенно не воодушевлял.
Полно, да разве обойдешься в Варроне без слухов и разговоров! Опять же, Его Величество… мальчик сразу взял круто, объявил чуть ли не изменение всего государственного курса… можно ли в одночасье? Мальчика надо удержать от самых серьезных ошибок, мальчику надо показать… Но Томас не всегда чувствовал в себе силы противиться напору и энергии юности, подкрепленным, вдобавок, королевским саном. Рютгер — тот бы да, смог. У брата всегда получалось делать такие вещи как-то тихо, ненавязчиво, исподволь…
— Я просчитался… — глухо сказал граф Томас Марофилл вслух, кажется, не обращаясь ни к кому конкретно. — Когда настал день гнева, я не смог защитить своего сына и стать плечом к плечу с моим братом… могу ли я после этого считать себя мужчиной и дворянином?..
— Что мне всегда особенно в вас нравится, дорогой брат, — с улыбкой ответил Рютгер, провожая глазами расхаживания Томаса, — так это ваша манера выражаться. «День гнева» — нет, это поистине достойно поэтических анналов!
— Я рад, что к вам снова вернулось желание иронизировать, — заметил Томас, оборачиваясь к брату. — Вы выздоравливаете. Вы, конечно, помните, откуда эта цитата.
— Ах, мой дорогой Томас, ни в чем нельзя быть уверенным… — Рютгер потянулся, потом откинулся на подушки, как будто даже такое короткое движение совершенно его вымотало. — А вдруг не помню?.. А вдруг удар по голове был настолько силен, что полностью нарушил ход моих мыслей и запер память?..
— В таком случае, — не менее сухо произнес Томас, — было бы лучше, если бы вы вернулись к вашим манерам двадцатилетней давности.
— Томас, вы очень плохо их помните, — Рютгер снова улыбнулся. — Вам было десять. Чем обсуждать мои манеры, давайте-ка лучше я попытаюсь снять груз с вашего сердца. Вы ведь сделали воистину важное дело: привели из провинции верные войска, захватили Рыбу с Городским собранием, подняли ополчение… да мало ли что вы еще свершили! Причем вы быстро сориентировались и сделали это на неделю раньше предполагаемого срока! Мне никогда не хватало методичности учитывать все эти бесконечные подробности. Поэтому, если переворот и состоялся все-таки, если Антуан теперь настоящий король, то это только благодаря вам… да еще нашему забавному юному протеже в черном и очаровательным дамам.
Рютгер говорил как обычно, довольно легкомысленно, но у самого края его приятного для слуха тембра слышалась некоторая хрипотца, намекающая на возможность булькающего кашля. Ужасные раны во время переворота Регента не прошли ему даром — раны, нанесенные магией, куда сложнее лечить, чем обычные. Да и внешне Рютгер порядком изменился.
Когда герцога Марофилла лечили, его пришлось обрить. Вновь отросший ежик волос оказался темно-каштановым, как у всех Марофиллов, и только кое-где пробивалась настоящая, пегая седина, в корне отличная от привычной белой краски.
Высокий лоб герцога пересек длинный, уродливо стянувший кожу шрам (правда, шрам медики обещали убрать со временем до почти неразличимой полоски), а левую щеку изрезала еще сеточка мелких шрамов, которым, видимо, предстояло там и остаться. Наконец, сами черты лица герцога заострились. Его и раньше трудно было назвать красавцем в общепринятом смысле, но теперь Рютгер казался попросту страшноватым: один острый нос, одни выступающие скулы и впалые, будто у черепа, щеки, чего стоили! А страшные круги под глазами, которые начали бледнеть вот только недавно…
— Да, к вопросу о нашем протеже в черном… — Теперь Томас сел на невысокий зеленый пуфик около кровати (на столике возле пуфика лежал забытый Лаурой томик поэзии Серо-Сиреневых веков) и внимательно взглянул на брата. — Он спас вас. И все-таки до сих пор настаивает на дуэли.
— О да, — безмятежно отозвался Рютгер, скользнув рукою по атласу бледно-бежевой перины, как будто разгладил невидимую складку, — я и не сомневался.
— В моей голове это не укладывается! — тут Томас позволил себе показать край своего истинного, испепеляющего гнева. — Как можно: спасти человека от смерти — и потом участвовать с ним в смертельном поединке! Даже я не мог бы, или вот вы, брат… А он, при всех его традиционных устремлениях…
— Но ведь это же очень разные вещи, — мягко заметил Рютгер. — Спросите у прелестной леди Борха, она вам прекрасно разъяснит. Одно дело — спасти от верной смерти союзника, человека, с которым вы делаете одно дело, и совсем другое — отомстить кровному врагу…
Томас покачал головой.
— Все что мне приходилось читать о нравах горских и прочих малоцивилизованных племен, говорит мне, что в таких случаях даже кровных врагов принято прощать.
— Сомневаюсь, что в твоих книгах что-то говорится о Матиасе Бартоке, — усмехнулся Рютгер. — Мальчик восхищает меня: кажется, он в самом деле никогда не отступает от принятого решения.
— А Юлия? Она что, не может…
— Думаю, если сама Юлия, — мягко ответил герцог, — только повторила бы вам свои прежние слова: у любого мужчины все равно есть свои границы, до которых на него можно повлиять. Именно это и делает его мужчиной. О да, — герцог Марофилл зачем-то коснулся сухих губ кончиками пальцев, — мне это тоже очень хорошо известно. Да и вам тоже, мой дорогой брат, — будто отвлекшись, он улыбнулся Томасу. — Мы ведь с вами тоже не исключение из этого правила.