[53]. Огонь тем самым важный спутник явления Божественного. Огонь как метафора духовной природы будет представать характеристикой небесных миров и в более поздней еврейской мистике.
Другая группа теофанических мотивов связана с грозой, которая часто появляется наряду с огнем: «Впереди Него — жадный огонь, / вокруг Него — сильная буря» (Пс. 50(49):3). В связи с этим огонь Господа иногда идентифицируют как молнию. В Книге Иова соседствуют, по всей видимости, представления о тварности грома (Иов 28:26) — с образом грома как непосредственно «голоса Господа» (Иов 37:2–4). В уже цитировавшемся в связи с этим псалме 18(17) мифологически описывается сцена грозового явления Творца — по-видимому, в качестве метафоры полученной героем помощи.
Наклонил Он небеса и сошел, —
и мгла подножье Его!
На керувах верхом полетел —
понесся на ветра крылах!
Сделал тьму укрытьем Себе,
окружился водною тьмой —
облаками туч[54]!
Важно отметить, что — несмотря на мифологическую детализацию для читателя — для зрителя описываемого явления образ Творца все равно скрыт за пологом туч: сам Он остается невидим. Но и читателю сообщается лишь о керувах — фигура их наездника никак не охарактеризована; тем самым сохраняется формальная верность аниконизму. Образ видимых керувов, несущих невидимую фигуру Творца, использовался и в культовой иконографии: согласно библейским описаниям, на крышке сакрального ларца договора стояли два литых керува (Исх. 25:18–22), — однако «Слава Господа» являлась жрецу не в них, а над ними — в оставленном пустым пространстве их крыльев, в виде облака (Лев. 16:2) или просто голоса (Чис. 7:89).
С течением времени природная конкретность грозового явления, по-видимому, стала вступать в напряжение с антимифологическими тенденциями еврейского монотеизма и казаться недостаточно метафоричной. В результате чего мы находим в текстах и полемику с ней. Пример тому — описание теофании пророка Эли-Яѓу (Илии) в главе 19 Третьей книги Царств. В этом эпизоде гонимый самарийскими монархами пророк совершает мистическое сорокадневное путешествие, чтобы с жалобой предстать перед Творцом на священной горе Хорев. Там он получает от Господа следующие инструкции:
Выйди [из пещеры] и встань перед Господом!
И вот, пройдет Господь.
[Пройдет] ветер великий и сильный, ломающий горы,
крушащий скалы перед Господом — не в ветре Господь.
А за ветром землетрясение — не в землетрясении Господь.
А за землетрясением огонь — не в огне Господь.
А за огнем — звук тонкой тишины[55]…
Всем привычным атрибутам силы противостоит последнее явление — загадочное затишье. Тем самым буря, землетрясение и огонь оказываются лишь оболочками, внешними проявлениями чего-то другого, сущностно их превосходящего. Таким образом подчеркивается, что природные явления суть лишь метафоры, скрывающие подлинно божественное явление, которое по сравнению с ними кажется даже тишиной, но, по-видимому, тишиной, наполненной и эмоционально нагруженной, из которой Эли-Яѓу снова услышит голос своего Творца. Ту же тенденцию отражает и библейское словоупотребление, говорящее часто о явлении «Славы Господа», а не собственно Господа: это создает промежуточный, опосредующий уровень, оставляет Творца за пределами явления. Все это — примеры трансцендентализации и аниконизации библейского божества, в рамках которых любое проявление божественного в мире оборачивается лишь символом, знаком, а не непосредственным раскрытием Абсолюта. Однако этому аниконизму может предшествовать образ мира, где явление божества еще представлялось возможным.
Существовала и иная традиция описания теофании, изначально воображавшая невозможное, надмирное явление, в котором буря или землетрясение выступают лишь сопутствующими эффектами чего-то, что нельзя описать. Это как бы сцена без сцены: сообщается, что Бог шествует, торжественно идет, возможно даже по земле, однако Его величие превосходит способность восприятия и не приобретает никакого конкретного образа. Зато, напротив, вся тварная реальность, сталкиваясь с этим невозможным, невообразимым шествием, претерпевает катастрофические изменения: земля трясется, а горы, по библейскому выражению, «плавятся, как воск» (Пс. 97(96):5). По-видимому, по аналогии из кузнечного дела, лицо Господа мыслится в таких текстах как обладающее высочайшей температурой, перед которой не могут устоять никакие горные породы: они оседают, осыпаются, меняют очертания так же, как плавятся мягкие материалы в огне. Небо плавится от света теофании (Пс. 68(67):8), луна и солнце останавливаются на месте (Авв. 3:11).
Этот тип теофании очень древний, мы обнаруживаем его уже в потенциально древнейшем библейском фрагменте — «Песне Дворы (Деборы)» (около XI в. до х. э.)[56]. Таким образом, нельзя объяснить его историческим процессом усложнения и абстрагирования образа божества, а нужно допустить существование столь абстрактных сверхъестественных представлений на самых ранних этапах развития древнеизраильской культуры. Автор «Песни Дворы» восхваляет Творца следующими словами:
YHWH! Как шел Ты с Сеира,
шагал через пустошь Эдома,
Земля тряслась,
и небо текло,
облака истекали водой!
Горы плавились от лика YHWH,
сей Синай —
от лика YHWH, Бога Израиля[57]!
Для теофаний этого типа характерно упоминание южных гор: по-видимому, за ними может стоять некий миф о чудесном приходе Господа с юга, — однако детали этого мифа безвозвратно утеряны. Главная из этих гор — Хорев, она же, согласно библейским текстам, Синай, которую христиане и мусульмане идентифицируют с современной Джебель-Муса (горой Моисея) на полуострове, так и называемом сегодня Синайским. Однако в действительности библейский Синай мог находиться и восточнее — в современной Иордании; другие исследователи идентифицируют его с доизраильским культовым центром на горе Джебель-Идейд (Карком) на юге современного Израиля. Упоминаются в текстах этого жанра горы Паран и Сеир, тоже связанные либо с югом Израиля, либо с более восточными территориями, а также местность Тейман (букв. «юг», сегодня — обозначение Йемена). В связи с этим некоторые исследователи допускают, что культ YHWH первоначально принадлежал кочевникам южных пустынь, мидианитам и эдомитам, и лишь затем был заимствован израильтянами — впрочем, на деле миф о шествии божества с юга мог не быть связан с историей его культа. Тем не менее это четко отличает данные теофании от круга мифов, известного нам из Угарита, где обители богов, напротив, располагались на севере.
Впоследствии гора Синай была осмыслена как место поворотного события в истории — однократного Откровения Абсолюта после выхода из Египта, ключевого историко-мифологического рассказа Пятикнижия. Соответственно, старые тексты о теофании с юга были переосмыслены в этом контексте. Так, в псалме 68(67) представлен перепев приведенных выше строк «Песни Дворы», где действие целиком увязывается с историческим, а не мифологическим прошлым израильтян, а названия, не связанные с Синайским откровением, удалены (в свою очередь, имя YHWH исправлено на менее конкретное Elohim)[58].
Боже! Как шел Ты пред народом Твоим,
шагал сквозь пустынную местность,
Земля тряслась,
даже небо текло
от Божьего лика,
сей Синай — от лика Бога Израиля.
Самая подробная теофания, изображающая шествующего с юга Господа, находится в «Молитве пророка Хаваккука» (Авв. 3) — поэтическом тексте, завершающем книгу этого пророка и, предположительно, созданном в VII в. до х. э. Здесь речь целиком идет о действиях Бога как господина истории, а не о реальном мифологическом явлении, однако используется мифологический язык, чтобы продемонстрировать Его величие. Это и мотив бога-воина, скачущего с луком на запряженной конями колеснице, и мотив светового явления. Оба они могут иметь традиционные корни, но здесь выступают лишь метафорой для неописуемого — вторжения Бога в историю. Приведем лишь фрагмент в качестве иллюстрации.
Еврей-портной шьет облачение священнослужителя. Иллюстрация из книги Ч. Ф. Хорна «Библия и ее история», 1908 г.
Horne, Charles F.; Brewer, Julius A. The Bible and Its Story Taught by One Thousand Picture Lessons. New York, F. R. Niglutsch, 1908 / Wikimedia Commons
Бог (ʾēlôah) от Теймана грядет,
Святой от Паранской горы!
Скрылось небо за сияньем Его,
вся земля полна гимном Ему!
Ярче дня лучи руки Его,
там вместилище мощи Его! <…>
Он встал — содрогнулась земля,
взглянул — и трепещут народы,
Вековые горы сломались,
вечные высоты осели —
это вечные дела Его!
Таким образом, мы видим, как мифологические мотивы утрачивают свое изначальное конкретное содержание и превращаются в оболочку для совершенно нового типа высказывания, однако сам мотив божественного явления сохраняется и даже усиливается.