5. Форма vinátt, восстановленная Йоуном Хельгасоном, ближе к написанию в рукописи; форма vinan (vinun) встречается еще у одного скальда Х в. [LP, 620].
6. vagna rúni. Данное обозначение Одина оставляет широкое поле для предположений. Конъектура Сигурда Нордаля поддер живается лишь сходным обозначением Тора: trjónu trolls rúni – «друг тролля бойка» (где «тролль бойка», т. е. части молота – молот Мьёлльнир). Трудность, однако, в том, что повозка, колесница (vagn) – это также атрибут Тора, но не Одина. Г. В. Вебер высказал догадку, что речь идет в данном случае о погребальной повозке и все выражение метонимически обозначает Одина как «друга мертвых» [Weber 1973, 88—99]. Это предположение, может быть, лучше других объясняет форму род. мн. в кеннинге (vagna).
Первый компонент rúni «верный друг» – это, однако, конъектура. Слово runne (= runni), которое мы находим в рукописи, взятое само по себе, вполне может быть понято как nom. agent. к renna «бежать, быстро передвигаться» (ср. в кеннингах: boði к bjóða «приглашать», «вызывать (на битву)»; riði «наездник» к ríða «скакать» и мн. др.). Смысл его в данном контексте и применительно к Одину (букв. «ездок повозок»?), однако, остается неясным.
Наконец, существует и точка зрения [Jón Hnefill Aðalsteinsson 1999, 173], что обсуждаемое выражение относится не к Одину, а к прежде чтимому Эгилем «богу повозки» – Тору (ср. выше гипотезу Сигурда Нордаля). Для того чтобы получить искомый смысл, автор данного толкования исправляет runne на runns, род. ед. к runnr «дерево» и, читая vagna runnr «древо повозки» как кеннинг Тора, обнаруживает в первом хельминге следующую информацию: «before this (i. e. before I took up firm belief in Óðinn), he broke Þórr’s friendship with me» (Ibid.). Предлагаемое прочтение, разрешая одну трудность (принадлежность повозки), создает, однако множество других. Так, автор находит параллель к конструируемому им кеннингу в выражении из эддических «Речей Альвиса» – vagna verz (Alv 3.4). Однако данное выражение в устах карлика Альвиса, в свою очередь, толкуется по-разному. Не исключено, что оно действительно относится к Тору, который обозначается здесь как vagna verr «муж колесниц» (4—5. vagna verz / em ek á vit kominn «с мужем колесниц пришел я встретиться»). Но, учитывая форму мн. ч. vagna, некоторые исследователи полагают, что следует скорее видеть в нем кеннинг земли – vagna ver «море повозок»; ср. [M, 88] и [LP, 587]. В пользу этого толкования говорит и более широкий контекст: 3—5. Á ek undir steini stað; / vagna verz / em ek á vit kominn «Мое жилье под камнем; на землю я явился» (ср. [Сl-V, 712]: á vit ríkis síns «(вернулся) в свое королевство»). И наконец, если выражение эддической песни все же относится к Тору, обозначаемому как «муж повозок», отсюда не следует, что Тор может быть также обозначен и как «древо по возок» (vagna runnr): «древесные кеннинги» относятся в поэтическом языке к людям, но не к богам.
Примем во внимание и следующее. Автобиографический экскурс Эгиля (обстоятельства смены его религиозных убеждений в юном возрасте), который некоторые исследователи пытаются вычитать из данной строфы, представляется несовместимым с драматическим развитием сюжета всей песни. Скальд бросает обвинение уже не Эгиру и Ран, прямым виновникам смерти Бёдвара, а самому Одину, который «разорвал с ним дружбу» (ср. в эддической песни: HH. II. 34.5—6. einn veldr Óðinn ǫllo bǫlvi «лишь Один повинен во всех несчастьях»). Конфликт этот получает знаменательное разрешение в 23 и 24-й висах песни.
7. Если данная строка принадлежит Эгилю, мы находим в ней первое употребление слова hǫfundr (совр. исл. «автор») в древнеисландских текстах и единственный случай его употребления не в книжных контекстах (ср. комм. к висе 19).
23.
Blœtka því
bróður Vílis,
goðjaðar,
at gjarn séak,
þó hefr Míms vinr
mér of fengnar
bǫlva bœtr
ef ek betra telk.
Почитаю
брата Вили,
защиту богов
не по своей охоте,
но Мимира друг
дал мне
возмещение за беды,
которое считаю наилучшим.
1. K – blótka ek því
2. K – góðs iaðar; SnE – guð (goð U, 757) iarðar
5. K – mis; SnE – Míms (Mímis U)
Данная виса и первый хельминг висы 24 цитируются Снорри Стурлусоном в его «Эдде» как источник кеннингов Одина. Рас хождения между рукописями SnE, наиболее ранние из которых датируются XIV в., и рукописью песни служат непосредственным подтверждением варьирования текста в традиции.
2. Vílis – в SnE фиксируется тот же вариант имени брата Одина, что и в K (им. п. Vílir). Любопытно, что в своем прозаическом тексте Снорри отдает предпочтение более распространенному варианту Víli.
3. goðjaðar – общепринятая конъектура, наиболее близкая к рукописи; jaðarr букв. «стоящий впереди» (обычно переводится как «защита»). Трудно объяснить, однако, грамматическую неоформленность goð-; ср. Ls. 35.6. ása jaðarr (о Фрейре). В версии SnE мы, однако, находим не jaðar, вин. п., а jarðar, род. п., к jǫrð, и все выражение понимается при этом как «бог земли». Отметим, что немного раньше Снорри говорит, что землю можно называть в поэзии «супругой Одина» (SnE, 76).
24.
Gǫfumk íþrótt
ulfs of bági
vígi vanr
vammi firrða
ok þat geð,
es ek gerða mér
vísa fjandr
af vélǫndum.
Дал мне искусство
волка противник,
привычный к битве,
чуждое изъяна,
и дух такой,
что я создавал
открытых врагов
из строящих козни.
2. of – конъектура; SnE (U) – um; K (и большинство рукописей SnE, кроме U) – ok
Второй хельминг дал повод для следующего замечания Клауса фон Зее: «Поэзия для Эгиля – не средство облегчения внутренних страданий, но скорее средство внешнего самоутверждения в воинском противостоянии. Эгиль владеет силой слова, вынуждающей врага принять бой» [See 1981, 354]. Соглашаясь с автором, лишь прибавим, что этот тезис, справедливый для многих «отдельных вис» Эгиля (см. Дополнение 1), недействителен для «Утраты сыновей».
2. of bági. Of – архаическая супплетивная частица, выступающая в качестве интенсификатора перед такими поэтизмами, как barmi «брат», rúni «(верный) друг», bági, dolgr «(смертный) враг» [Dal 1930].
4. firrða – прич. II, ед., ж. р., к firra «лишать, отчуждать».
6. vísa, мн., вин. к víss в значении «явный, несомненный» [Cl-V, 718].
7. vélǫndum, дат. мн. причастия I от véla «обманывать, строить козни»; ср. Am. 92. 3—4 illt er vin véla, / þanna þér ver trúir «плохо обманывать друга, который тебе верит».
25.
Nú erum torvelt:
Tveggja bága
njǫrva nipt
á nesi stendr;
skalk þó glaðr
með góðan vilja
ok óhryggr
heljar bíða.
Ныне тяжко мне:
противника Твегги (Одина)
родная сестра
стоит на мысу;
однако ж буду рад
по доброй воле
и без унынья
Хель (смерти) ожидать.
4. K – nesin; JH – nesjum
1. torvelt – tor– «трудно»; ср. также в висе 15 и в названии песни; -velt, ср. р. к прил. *veldr, -ia– (от valda в знач. «справляться»). Оба компонента встречаются только в сложных словах.
2. Tveggi – «двоякий»; имя Одина, встречающееся также в туле и в Vsp. 63.4 (конъектура). «Противник Одина» (его убийца в последней битве богов) – Фенрир волк.
3. njǫrva. Существует несколько истолкований этого слова, обсуждаемых в (Eg, 256). (а) Оно может быть тождественным первому компоненту в Njǫrvasund (=Nǫrva-) – дисл. названии Гибралтара; ср. да. nearu, совр. англ. narrow; njǫrva nipt в этом случае может быть понято как «близкая родственница, родная сестра». (б) Но можно видеть в нем и фонетический вариант имени великана – отца ночи: SnE, 16. Nǫrvi eða Narfi hét jǫtunn, er byggði í Jǫtunheimum; hann átti dóttur, er Nótt hét «Нёрви, или Нарви звался великан, живший в Ётунхейме. Была у него дочь по имени Ночь». Хель в таком случае обозначается как «сестра великана». (в) Narvi вместе с тем – это имя сына Локи: SnE, 61. Þá váru teknir sønir Loka, Váli ok Nari eða Narfi «Потом захватили сыновей Локи, Вали и Нари, или Нарви». Хель, дочь Локи, естественно, приходилась сестрой не только Фенриру волку, но и этому Нарви. Выражение nipt Nera встречается в эддической песни (HH. I.4.5), но как обозначение норны.
4. á nesi. Обычно комментары напоминают, что Бёдвар был похоронен á Digranesi – в кургане на мысу Дигранес; образ Хель, стоящей на мысу и поджидающей скальда, так же зримо является его воображению, как и образы Эгира, Ран и Одина в других местах песни. Но в последней строке этот образ расплывается и обобщается в устойчивом словосочетании bíða heljar «ждать смерти», уже свободном от каких-либо ситуативных привязок. Так и переводит это место Финнур Йоунссон: «og ej bedrøvet vænte døden» (FJ, 37). Данная строфа заставляет вспомнить и строки из «Речей Высокого»:
Háv. 15
glaðr ok reifr
skyli gumna hverr
unz sinn bíða bana.
веселым и радостным
должен быть каждый человек,
ожидая смерти.
Этой цитатой Сигурд Нордаль завершает комментарий к «Утрате сыновей» в своем издании «Саги об Эгиле».
Дополнения
Дополнение 1. Эгиль Скаллагримссон как первый исландский скальд
Название этой заметки нуждается в пояснении. Оно не подразумевает, что до Эгиля в Исландии не было скальдов, т. е. людей, умеющих сочинять скальдические стихи. Согласно общепринятой хронологии «Саги об Эгиле», ее герой родился в Исландии ок. 910 г. и, если верить саге, сочинил свою первую вису в трехлетнем возрасте (гл. 31). Но и его отец, исландский первопоселенец Скаллагрим сын Квельдульва, умел при случае сочинить вису, и некоторые из его «отдельных вис» приводятся в саге. В сагах, рассказывающих о жизни первых поколений исландцев, есть много скальдических стихов (ср., например, «Сагу о Кормаке» или «Сагу о Гисли»), откуда можно вывести, что скальдическое искусство было хорошо знакомо исландцам в это время.
Эгиль, вне сомнения, – самый знаменитый из исландских скальдов. Но, говоря о нем в настоящей заметке как о «первом исландском скальде», мы имеем в виду не только незаурядность его дарования, о которой читатель этой книги может составить собственное представление. Напомним, что «Утрата сыновей», как и другие наиболее прославленные произведения Эгиля («Выкуп головы», «Песнь об Аринбьёрне»), не приводятся в саге. Сага содержит лишь 46 «отдельных вис» Эгиля, связанных с теми или иными событиями, о которых в ней рассказывается, и прежде всего с теми конфликтами, на какие он был великий мастер. Что же касается поэтического мастерства Эгиля, сага если и привлекает к нему внимание, то в основном лишь в тех эпизодах, когда мастерство это проявляется как магическая власть скальда над словом. Подобных эпизодов не много. Так, на пиру у Барда, управителя конунга Эйрика Кровавая Секира, Эгилю был подан рог с брагой, смешанной с ядом. Эгиль принял рог, вырезал на нем руны и, окрасив их своею кровью, сказал вису (ПС, 29). Рог тут же разлетелся на куски. Особую известность получили хулительные висы Эгиля, которые он направил против норвежского конунга Эйрика Кровавая Секира, вырезав их рунами на жерди с лошадиным черепом. Приведем одну из них в переводе С. В. Петрова:
Да изгонят гада
На годы строги боги,
У меня отнявша
Нудой ношу судна!
Грозный вы на гнусного
Гнев на святотатца
Рушьте, Трор и края ас,
Фрейр и Ньёрд, скорее! (ПС, 31)
Гораздо чаще стихи Эгиля в саге не преследуют цели добиться желаемого, т. е. не являются в прямом смысле слова «речевыми действиями». Несомненно, многие из этих стихов свидетельствуют о том, что Эгиль в совершенстве владел скальдической формой, но все же нельзя с определенностью утверждать, что он превосходил в этом отношении таких скальдов, как его младший современник Эйнар Звон Весов – автор драпы «Недостаток Золота» (Vellekla), феноменальной по своему формальному мастерству.
И тем не менее сага и традиция, к которой она восходит, с несомненностью говорят об Эгиле как о первом исландском скальде. В каком же смысле? Проявляя исключительный интерес к истокам исландского общества и его «родоначальникам», традиция особым образом выделила фигуру Эгиля как родоначальника скальдической поэзии в Исландии. Это его особое место в исландской культуре никак специально не декларируется в саге, но оно явствует из нее. Свидетельствами саги или, точнее говоря, представленной ею версией, мы здесь и ограничимся, оставив за скобками все те стихи Эгиля (в том числе и «Утрату сыновей»!), которые не были в нее включены. Эта версия, как было сказано, скорее всего, берет начало в традиции, но она получает дополнительный вес, если согласиться с теми исследователями, которые считают автором саги Снорри Стурлусона (данная гипотеза, впервые выдвинутая Бьёрном М. Ольсеном [Björn M. Ólsen 1904], имеет и влиятельных противников).
Важность такой фигуры, как Эгиль, для исландского литературного самосознания определяется особенностями развития скальдической поэзии в Исландии. Можно считать общепризнанным, что основной и изначальный жанр скальдической поэзии – это хвалебная песнь в честь правителей. Исландские источники предоставляют богатейшие сведения о развитии дружинной скальдической поэзии в историческое время. Другой вопрос, что сведения эти неизбежно «исландоцентричны» и само историческое время в них отсчитывается от заселения Исландии. Из исландских источников, в частности, следует, что уже с середины Х в. (время расцвета творчества Эгиля) дружинными поэтами норвежских конунгов становятся едва ли не исключительно исландцы. В 60-е гг. Х в. (т. е. примерно тогда, когда Эгиль сочинил «Утрату сыновей») ушел на покой последний знаменитый норвежский скальд – Эйвинд Погубитель Скальдов. В «Саге о Харальде Серая Шкура» уход Эйвинда объясняется его нежеланием служить новому правителю после смерти конунга Хакона Доброго. Эйвинд воспользовался первым подходящим поводом (Харальд Серая Шкура завладел его золотым обручьем) и «поехал тогда домой, и не рассказывается, чтобы он после этого еще раз встретился с Харальдом конунгом» (КЗ, 89). Главным скальдом Харальда Серая Шкура стал Глум Гейрасон – исландец. «В продолжение трех с половиной веков, с середины Х и до конца XIII в., исландцы поставляли правителям Норвегии, а иногда и других скандинавских стран и даже Англии хвалебные песни» [Стеблин-Каменский 1979б, 108]. Возможно, что исландская версия абсолютного господства исландцев на поприще скальдической поэзии не во всем достоверна, но другими сведениями историки древнескандинавской литературы не располагают.
Главной загадкой остается, однако, не первенство исландских скальдов при дворах иноземных правителей, а процветание скальдической поэзии в самой Исландии, то есть в условиях исландского народовластия (þingveldi), где основной ее жанр, т. е. драпы и флокки в честь правителей, заведомо не мог найти применения. Именно в Исландии эта «самая трудная поэзия мира» распространилась едва ли не на все области жизни и превратилась в искусство если и не общедоступное, то популярное и вместе с тем почитаемое. Об этом свидетельствуют многие сотни «отдельных вис» в «сагах об исландцах». При этом для уяснения данного вопроса не существенно, какие из этих вис были подлинными, а какие, вероятно, присочинялись позже, специально для данной саги, – вопрос, более всего обсуждаемый в литературе. О масштабах популярности скальдической поэзии в Исландии свидетельствует уже один тот факт, что скальдические стихи включались в саги и слушатели или читатели саг не имели нужды в разъяснениях (skýringar), подобных тем, какими всегда сопровождаются скальдические стихи в современных исландских изданиях саг.
Основным жанром скальдической поэзии в Исландии стали «отдельные висы». Они отличаются от вис королевских скальдов в целом ряде отношений. Так, их могли сочинять и менее искусные скальды, и в некоторых из них встречаются формальные погрешности. Например, в первой строке висы, которая приписывается трехлетнему Эгилю, отсутствует корневая рифма. Говоря о языке «отдельных вис», нельзя не заметить, что в условиях исландской, т. е. преимущественно крестьянской, жизни утратили актуальность многие реалии, обозначению которых служили традиционные скальдические кеннинги, – такие, например, как «звери битвы» (и сама «битва»), «доспехи», а также «вождь, конунг». С другой стороны, для ряда обиходных реалий не существовало готовых моделей кеннингов.
Но главное отличие «отдельных вис» из «саг об исландцах» от хвалебных вис (а также от хулительных вис – нидов; см. примеры выше) состоит в том, что в типичном случае они лишены своей исконной функции, т. е. направлены не на другое лицо, а на самого скальда. Заметим, что это еще не дает основания считать все такие стихи зачатком лирики, ибо форма, за редким исключением, не служит в них способом поэтического самовыражения. Точнее было бы сказать, что виса в типичном случае была средством самоутверждения, т. е. демонстрировала хладнокровие, силу духа скальда, его превосходство над противником, словом – его способность владеть формой в любых, часто совсем не способствующих этому ситуациях.
Правда, нельзя не обратить внимание на то обстоятельство, что из 46 «отдельных вис» Эгиля лишь четвертая часть была сочинена им в Исландии. Поводом для его вис чаще всего становились битвы, сражения с берсерками и стычки с врагами, которых он постоянно наживал себе из-за необузданного своего характера. В этих висах, конечно, находится место для кеннингов битвы, крови и зверей битвы. Но, как следует из саги, с такой же легкостью и быстротой реакции Эгиль мог отозваться стихами на любой повод. Поразительна дерзость, с которой он переплавляет в стихи бытовые эпизоды, соблюдая при этом все условности вычурной скальдической формы. Приведем в оригинале и в переводе С. В. Петрова еще одну вису, которую Эгиль сказал на пиру у Барда (Eg, 110; ПС, 29):
Ǫlvar mik, þvít Ǫlvi
ǫl gervir nú fǫlvan,
atgeira lætr ýrar
ýring of grǫn skýra.
ǫllungis kannt illa,
oddskýs, fyr þér nýsa,
rigna getr at regni,
regnbjóðr, Havars þegna.
Лей мне пива! Эльвир
Бледен ибо с пива.
Дождь из дрота зубра (= рога)
Дрожью в рот мне льется.
Ты, железна ливня
Клен (= муж), стоишь преклонно.
Ныне хлещет ливень
Влаги Хрофта сладкий.
Лишь в одном месте Эгиль отступил от формы ради каламбура: в первой строке он заменил неполную корневую рифму полной, дважды сыграв на звуковом подобии имени своего противника Ǫlvir и слова ǫl «пиво, брага». В первой строке он также построил с этой целью смелый окказионализм – прибл. «мне неймется выпить пива» (по образцу безл. mik þyrstir «меня одолевает жажда» и т. п.). В целом же в этой строфе выдержаны все канонические звуковые повторы (рифма и аллитерация), но сверх того к ним добавлено множество других: таким образом, едва ли не весь звуковой материал стиха охвачен созвучиями (они выделены в тексте).
Но все-таки главное достижение Эгиля состояло в том, что он первым из «главных скальдов» разрушил тематические преграды скальдической поэзии, распространив ее на всю область «бренного времени» – настоящего.
Повторим, что сага лишь приводит стихи Эгиля, но никак их не комментирует и не дает им прямой оценки. И тем не менее все, что мы узнаем из нее об Эгиле как о скальде, выделяет его из числа других «главных скальдов» и определяет ту особую роль «родоначальника» исландской поэзии, о которой шла речь выше.
Так, Эгиль, хотя и служил в дружинах правителей, но никогда не в качестве скальда этих правителей. Этот симптоматичный факт ставит Эгиля в особое положение среди других «главных скальдов», более всего прославившихся своими хвалебными драпами. М. И. Стеблин-Каменский считал возможным говорить о семантическом раздвоении самого слова «скальд». Так, «скальдом» мог быть назван всякий автор стихов. «Не имело значения, сочинял он стихи обычно или сочинил их только в одном единственном случае, были ли его стихи, по мнению его современников, хорошими или плохими. Таким образом, слово “скальд” значило просто “автор данных стихов” и ничего больше» [Стеблин-Каменский 1979б, 91]. Но в другом месте Стеблин-Каменский пишет: «Однако у слова “скальд” было еще и другое значение. Как почетное звание или в сопровождении имени правителя в родительном падеже («Тьодольв скальд», «Сигхват скальд Тордарсон», «скальд Харальда Прекрасноволосого») оно означало того, кто сочинял стихи в честь правителя, обеспечивая ему этим славу. По-видимому, это было более древним значением слова» [Там же, 93]. Эгиль, хотя и провел большую часть жизни в военных походах, никогда не был скальдом иноземных правителей и его никогда не называли «Эгиль скальд». Ему, правда, приходилось в нескольких ситуациях восхвалять правителей, но ситуации эти лишь подтверждают сказанное.
Так, Эгиль сочинил хвалебную песнь в честь английского конунга Адальстейна (от нее сохранились лишь одна виса и припев), но не ранее чем получил от него подарок за свое участие в битве при Винхейде, а также виру за гибель его брата Торольва в той же битве. Обычно конунг одаривал скальдов за их стихи; в данном же случае Эгиль отдарил конунга, оказывавшего ему, как сказано в саге, большие почести (гл. 55). Одно из знаменитейших произведений Эгиля – это драпа «Выкуп головы», прославляющая его заклятого врага Эйрика Кровавая Секира. Эгиль сочинил эту песнь, ожидая казни, и наутро исполнил перед Эйриком. Эйрик согласился тогда «подарить ему жизнь», но лишь с тем условием, чтобы Эгиль никогда больше не попадался ему на глаза (гл. 59). Выкупив таким образом свою голову, Эгиль заметил (букв. перевод): «Я не прочь получить от вождя скалу шлема, хоть она и безобразна» (Eg, 193).
Эгиль согласился сочинить песнь в честь Эйрика, вняв уговорам своего друга херсира Аринбьёрна, который сослался на пример своего родича Браги скальда. Аринбьёрн сказал: «Я советую тебе не спать ночь и сочинить хвалебную песнь конунгу Эйрику. 〈...〉 Так же поступил Браги, мой родич, когда вызвал гнев шведского конунга Бьёрна. Он тогда сочинил ему в одну ночь хвалебную песнь в двадцать вис, и за это ему была дарована жизнь» (СЭ, 189). Браги Старый Боддасон – первый (норвежский) скальд, от которого со хранились стихи; иначе говоря – единственный скальд, чьи стихи запомнили исландцы, хотя он жил еще до заселения Исландии (возможно, в первой половине IX в.). Едва ли случайность, что исландская традиция связала его имя с именем и судьбой первого исландского скальда – Эгиля Скаллагримссона; ср. [Смирницкая, 2000].
Исландские саги не рассказывают о том, каким образом скальды обучались своему искусству. Поэтому привлекает к себе внимание тот эпизод «Саги об Эгиле», где рассказывается о его дружбе с молодым скальдом Эйнаром Звон Весов (гл. 78). «Однажды летом, – говорится в саге, – на альтинге, Эйнар зашел в палатку Эгиля, сына Скаллагрима, и они стали беседовать. Вскоре у них зашла речь об искусстве скальдов, и оба остались довольны этой беседой». Можно понять эти слова в том смысле, что Эйнар Звон Весов, скальд Хакона ярла, многому научился у Эгиля.
Дополнение 2. Несколько замечаний в связи с комментариями Йоуна Хневиля Адальстейнссона к «Утрате сыновей»
Йоун Х. Адальстейнссон опубликовал в недавние годы ряд работ, содержащих новые толкования отдельных строф в St [1991; 1999; 2001]. Некоторые из текстологических гипотез, намеченных ранее, были также предметом обсуждения в его докладе на 12-й конференции по сагам (2003). В предлагаемой заметке я опираюсь, в первую очередь, на текст этого доклада, черпая, в меру необходимости, разъяснения из других работ того же автора. Стихи Эгиля приводятся ниже в предложенной им редакции.
Строфа 3 (первый хельминг)
Lastalauss
es lifnaði
á nǫkkvers
nǫkkva bragr.
Как полагает Йоун Х. Адальстейнссон, ему удается объяснить данный хельминг, исправив лишь одну последнюю букву в его последнем слове, т. е. заменив bragi рукописи (имя бога?) на bragr – «поэзия» [2003, 275]. Данное исправление едва ли принципиально. Я не прибегала к нему в настоящем издании по двум (также не очень принципиальным) причинам. Во-первых, как ни свободен квидухатт Эгиля, в нем сохраняется неравносложность четных и нечетных строк, т. е. трехсложные четные строки не допускаются. Во-вторых, предикат lifna в значениях «оживать», «выживать» естественнее отнести (тем более имея в виду написание рукописи) к одушевленным субъектам, т. е. к Браги как к мифологическому олицетворению поэзии, а не к поэзии как таковой.
Больший интерес представляет предложенное Йоуном Х. Адальстейнссоном новое истолкование действительно трудного словосочетания á nǫkkvers nǫkkva. Автор остроумно предполагает частичное тождество обоих слов. В первом из них он видит композит – результат стяжения и опрощения *nǫkkva-verr. Данный композит он считает тождественным по словообразовательной модели («formed in the same way») таким общеупотребительным словам, как skip-veri, bátveri «корабельщик». Отсюда в его комментарии возникает мысль об Одине (заметим, что Один не упоминается в песни вплоть до заключительных строф, что может быть важно для понимания всего ее внутреннего развития; ср. комм. к строфе 20). Как полагает автор, Один представлен в висе одновременно как «корабль» (сказано более неопределенно – «the means of transport») и как «корабельщик», доставляющий мед поэзии в Асгард.
Убедительности этого истолкования, однако, препятствует то обстоятельство, что слова типа skip-veri построены по иной модели, чем слово, реконструированное Йоуном Х. Адальстейнссоном. Я имею в виду не только парадигматическое различие между ними, упущенное из виду автором, но прежде всего этимологию второго компонента: -veri в общеязыковых композитах не имеет отношения к verr «муж», но представляет собой то же слово (полусуффикс), что и в образованиях типа Rum-verjar (модель которых восходит еще к общегерманским этнонимам типа Bojuvarii, Chattuarii, см. [Vr., 655]). Skip-verjar (как правило, мн. ч.) – это, собственно, «обитатели корабля». Гипотеза Йоуна Х. Адальстейнссона, неочевидным для автора образом, предполагает переэтимологизацию модели. Но nǫkkva-verr nǫkkva «муж корабля корабля» – не бессмыслица ли это (даже и в качестве метафоры, денотирующей транспортировку поэтического меда)?
Автор, однако, приводит дополнительные доводы в пользу своего прочтения, ссылаясь на одно место в «Перечне Халейгов» Эйвинда Погубителя Скальдов, где Один – в той же ситуации – обозначается как farmǫgnuðr. Это последнее слово, не вполне ясное, толкуется им в двух смысловых планах – как (а) прибл. «крепитель корабля» (если понимать far как «корабль») и (б) «крепитель груза» (если понимать far как «груз», в данном случае мед поэзии). Мед поэзии, как пишет Йоун Х. Адальстейнссон, перебродил и обрел свою силу (magnaði; ср. у Эгиля lifnaði) в желудке у Одина. С этим не приходится спорить. Но сомнение вызывают два момента.
Во-первых, значение «груз» не засвидетельствовано для дисл. far. Это значение обычно для другого (не родственного) слова – farmr, и Одина в самом деле обозначают как farma-Týr. Происхождение этого обозначения неясно, но может быть предположительно связано и с медом поэзии.
Во-вторых, автор усматривает аналогию между тем, как Один освободился от переваренного им меда поэзии (выплюнул его в чашу) и муками Эгиля, которому не удается «извергнуть» (esa auðþeystr) свои стихи (строфа 2). Аналогия эта, может быть, небеспочвенна, но в версии Йоуна Х. Адальстейнссона она ведет к предположению, что под hyggju staðr («место разума») Эгиль подразумевал свой желудок.
Строфа 4 (первый хельминг)
Þvít ætt mín
á enda stendr,
hræbarnir
sem hlynir marka;
Как предполагает Йоун Х. Адальстейнссон [2003, 277], фатальный смысл, вычитываемый из строки 2 («род... подошел к концу» – «on the verge of dying out»), приходит в противоречие с действительным положением дел в семье Эгиля. В самом деле, его дочь Торгерд недавно вышла замуж и, возможно, ждала ребенка. Были живы и двое других его детей – сын Торстейн и дочь Бера. Строка á endi stendr, по предположению автора, подразумевает не близкую гибель семьи, а лишь то, что она была «перевернута» (upside down), или в буквальном смысле «стояла на голове» («was literally standing on its head»), потрясенная смертью двух сыновей Эгиля. Предлагая данное толкование, Йоун Х. Адальстейнссон исходит (как и автор наст. изд., см. комм.) из обиходного значения слова hræ, передаваемого им как «a broken tree in a forest or a broken branch» (Cl-V, 289: «scraps or chips of trees or timber» – «щепы»). По его мнению, деревья, которые могут быть названы hræbarnir, «вырваны с корнем, перевернуты, но все же живы». Не обсуждая данного мнения, заметим лишь, что, согласившись с автором доклада, мы неминуемо должны будем пересмотреть понимание всей песни Эгиля, где он постоянно возвращается к теме своего одиночества, невзирая на то, что некоторые родственники его живы, и даже на ожидающееся прибавление семейства.
Строфа 18 (второй хельминг)
Bir er bískips
í bœ kominn,
kvánar sonr,
kynnis leita.
Отказываясь от конъектур burr и Bileygs (cм. комм. в наст. изд.), автор предлагает следующий перевод данного хельминга: «the son of the woman has come to the world of the ocean (byr í bæ), outside the ship (bískips) in search of company» [278]. В скобки взяты места, комментируемые автором за рамками доклада. Так, он считает возможным, что bí– в bískips – это заимствованная приставка со значениями «с», «возле» [1999, 167]. В поддержку приводятся два существительных: bígyrðill (только в «Драпе Тора» Эйлива Годрунарсона, ок. 1000 г.) и bílífi «роскошь» (только в «Саге об Александре», XIII в.). Оба эти слова – заимствования (ср. да. bigyrdel и bileofa); данный факт следует отличать от заимствования приставки, т. е. от возможности употребления ее как словообразовательного аффикса при образовании новых исландских слов. Последнее представляется совершенно невероятным, особенно если учесть, что в древнескандинавских языках (в отличие от западногерманских) отсутствует предлог *bí, т. е. необходимое условие для вычленения приставки (ср. дисл. ymb < umbi). Но не останавливаясь на этом, автор усугубляет проблему, предлагая видеть в bískips наречие с искомым значением – «outside the ship». Что же касается самого употребления чужеязычной модели в «Утрате сыновей», автор мотивирует его следующим образом: «...the poet who composed Sonatorrek spent a long time living in Norway, travelled to Sweden and even farther to the east, and after that dwelt for a period in England. Such a man was more likely than others to resort to a foreign borrowing when under pressure» (Ibid.).
В своем чтении данного места автор исходит, далее, из возможности межстрочного разрыва композита: bir í bœ = í byrbœ. Доводом в пользу данной возможности служат для него сходные разрывы в дротткветте [1999, 168]. Но не упускается ли при этом из виду, что условности дротткветтной формы – такие, как переплетение предложений или, тем более, разрыв композитов, – совершенно несовместимы со стихом и стилем «Утраты сыновей»?
Основной же смысл данной строфы, как ее интерпретирует Йоун Х. Адальстейнссон, состоит в том, что, поселившись во владениях Эгира и Ран, Бёдвар обретет там и новых товарищей. Именно этот смысл, как полагает автор, заложен в сочетании kynnis leita: «að leita kynnis... seems to me to imply that you are searching for new companions in hitherto unknown surroundings» [2003, 278]. Остается неясным, на чем основано данное понимание импликаций древнеисландского словосочетания. Оно, во всяком случае, расходится с его обычным значением в прозаических текстах – «отправиться в гости к родичам». В «Саге о Бьёрне» сказано: Arngeirr karl fór heiman ok ætlaði í Knarrarnes at leita kynnis «Старик Арнгейр вышел из дому и держал путь на Корабельный Мыс – повидаться со своими родичами» (Bj, 192). В примечании Сигурда Нордаля и Гвюдни Йоунссона к данному месту поясняется: «У Корабельного Мыса жила дочь Арнгейра» (Ibid.).
Дополнение 3. Название песни
Согласно саге название «Sonatorrek» было дано песни самим Эгилем (Eg, 257). Слово torrek встречается помимо этого лишь дважды в древнеисландских текстах и обычно понимается как «ущерб». Ср. в «Круге Земном»: Hkr. 56. Furðu mikit torrek lætr faðir þinn sér at, er ek tók vist nökkura frá honum í vetr, en ek mun þér þat launa með feginsögu «Твой отец будто бы понес большой ущерб из-за того, что я прошлой зимой взял у него немного еды, но я возмещу тебе это радостным известием». И в стихах Сигвата Тордарсона: FJ, 251.22.7. várt torrek lízk verra «наша утрата кажется хуже». Так обычно понимается слово torrek и в названии песни.
Но представляется более вероятным, что, давая название своей песни, Эгиль вкладывал в это слово поэтический смысл, заложенный в ее внутренней форме. Внутренняя форма эта, вне сомнения, сохраняла всю свою прозрачность и выразительность для скальда, сочинившего в своей песни два неологизма с первым компонентом tor– «трудно-» – tor-fyndr и tor-velt (см. строфы 15, 25). Вопрос, таким образом, сводится к тому, чтó означает именной компонент -rek в составе обсуждаемого слова.
Существительное rek, ср. р., известно в древнеисландском как морфологический вариант более употребительного reki, м. р. Так назывались плавниковый лес, а также рыба, туши морских животных и т. п., выброшенные на берег (к сильному глаголу reka, в значении «выносить на берег, прибивать к берегу»; ср. ef þar rekr fiska, fugla eðr sela «если туда вынесет рыбу, птиц или тюленей» [Cl-V, 492]. В том же значении употреблялся и слабый глагол rétta. В главе 78 саги сказано: Eg, 243. hann fann rétt lík Bǫðvars; tók hann þat upp ok setti á kné sér ok reið með út í Digranes til haugs Skallagríms «Он нашел прибитое к берегу тело Бёдвара, поднял его, положил себе на колени и поехал на Дигранес к кургану Скаллагрима». Соблазнительно было бы истолковать слово torrek исходя из данного контекста и данного значения reka (rétta): тело сына, выброшенное на берег, – это tor-rek. Но подобное толкование вступает в противоречие с названием песни Sonatorrek («Сыновей torrek»), посвященной не только Бёдвару, но и другому сыну Эгиля, умершему от болезни (Eg, 245).
Остается предположить, что -rek в эгилевом композите не коррелирует с отдельным существительным и образуется от глагола reka в другом его значении. Именно к такому выводу пришел еще в 20-е гг. Ауртни Паульссон. Представляется, что в его краткой заметке «Sonatorrek» дается убедительное истолкование название песни, наилучшим образом отвечающее общему развитию ее темы. Основная часть заметки воспроизводится ниже.
«Согласно общему мнению слово torrek имеет значение «ущерб, тяжелая утрата». Вне сомнения, таково его значение в “Круге Земном”, в висе Сигвата (автор упоминает также одно место в древненорвежских “Законах Гулатинга”. – О. С.). Но представляется очевидным, что исконное значение сохранилось только в названии песни, где torrek значит «трудно дающаяся месть». Вторая часть слова образована от глагола reka, который часто употреблялся в древности в значении «мстить» (hefna), сохраняющемся и поныне, например, в выражении að reka harma sinna («отомстить за свои несчастья»).
Известно, что кровная месть была настоятельным долгом людей в древности. Не отличался миролюбием и Эгиль Скаллагримссон. Он не остался бы в постели, если бы сыновья его были повержены оружием. Но с ними расправились другие силы, над которыми он не властен. Потому утрата и сломила его. Он так говорит об этом в Sonatorrek (цитируются висы 8 и 9. – О. С.). Он не мог помышлять о мести. И тогда он нашел единственный способ утолить свое горе – сочинить песнь. Отмщение было бы больше ему по сердцу, но “чем дальше сочинялась песнь, тем более креп Эгиль”. Он все же как-то воздал за смерть своих сыновей. Потому он и выбрал для песни то примечательное название, которое она с тех пор носит» [Árni Pálsson 1926, 153].
Дополнение 4. Утрата сыновей (Пер. С. В. Петрова)[12]
1. Грусть велика:
Грузом воздушным
Безмен языка
С места не сдвинуть.
Трудно Хрофтову
Крадьбу добыть,
В укроме души
Она сокрыта.
2. Горькое давит
Горой горе
И не дает
Ётунхейма
Древле добытый
Дивный дар
Поднять со дна
Думы темной.
3. Раны выи
Имира грозно
Пред жилищем
Родича плещут.
4. Весь мой корень
Вскоре сгинет.
Буря клонит
Клены бора.
Разве рад,
Кто прах родимый
Должен из дому
Долу несть?
5. Вспомяну
Про конец
Отца-матери,
Венцом словесным
Украшу
Прах родичей,
Открыв врата
В тыне зубовном.
6. Вал суровый
Ограду рода,
В крепости деда
Прясло пробил.
Так и моя
Дырой зияет:
Место сына
Стало пусто.
7. Ран меня
Ограбила,
Други мои
Утрачены.
Разломало
Род мой море,
Мой забор
Разбит прибоем.
8. Когда б я мéсти
Меч мог несть,
То Пивовар
Не сдобровал бы.
Если б достало
Сил, то спорил
Я бы бранно
С братом бури.
9. Мне ли биться
С убийцей сына,
Если видит
Всяк и всюду,
Что у старца
Сил не станет?
Ужели мне
Поможет немощь?
10. Многое пало
Морю в руки,
Горько сказывать
Гибель близких.
Рода щит
Направил стопы
В путь блаженный
От жизни сей.
11. Знаю сам:
В сыне своем
Я дурного
Зерна не сеял.
Рос бы и зрел он
Древом щитным
И был взят дланью
Владыки боя.
12. Слушался он
Слова отцова
Боле, чем
Чужих речей.
Мне в дому
Был подмогой,
В стадну пору
Опорой верной.
13. В поветери
Свивёр
Мне братня
Утрата.
Если бесится
Битва, то я
Озираюсь,
Не рад, что сир.
14. Кой муж был бы
Мне пособник
В драке против
Вражьей рати?
Став осторожен,
Сам на рожон
На железный
Уже не лезу.
15. Трудно сыскать
Во всем народе
Мужа, кому бы
Можно верить,
Ибо продаст
Предатель подлый
Братню персть
За перстень малый.
16. Видно дело
бывает в деньгах
…………………
17. Сыну замену,
Если сам
Не породишь,
Где же найдешь?
Кто бы ни стал
На место брата,
Тот все едино
Не брат родимый.
18. Мне не любо
Бывать на людях,
Не мило даже
Их тихомирье.
Чадо наше
Ввысь умчалось,
В чертог воздушный
К душам родным.
19. Враг мой – владыка
Влаги пьяной,
Сей соложеной
Болотной жижи.
Клеть раздумья
Не вздымаю
И не в силах
Носить высоко,
20. С тех пор как жар
Хвори жадной
Сына свирепо
Со свету сжил.
Ведаю, правда,
Бежал весь век
Он, безупречный,
Речи хульной.
21. Правда, в обитель
Богов он был
Дланями взят
Друга людей.
Ясный, мною
Взращенный ясень,
Саженец нежный
Моей жены.
22. Жил я в ладах
С владыкой сечи,
Не знал заботы,
Забыл про беды.
Нарушил ныне
Нашу дружбу
Телег приятель,
Судья побед.
23. Рад я не чтить
Брата Вили,
Главу богов
Отвергнуть гордо.
Но Мимира друг
Дал дар мне дивный,
Все несчастья возмещая.
24. Сей боевой
Ворог Волку
Дал мне речь
Безупречну
И взор ясный,
Чтоб явью вражьей
Легко бы стали
Ковы лукавых.
25. Тошно стало!
Стоит на мысу
В обличье страшном
Волчья сестра.
Все же без жалоб
Буду ждать
По всей охоте
Хель прихода.