strąndu HræiþmaraR;
sitiR nú garuR
ą gota sínum
skialdi of fatlaþR
skati mæringa.
Ехал Тьодрик отважный, вождь мореходов берегом Хрейдморя. Ныне сидит в боевом снаряжении на своем коне под прикрытием щита князь Мэрингов.
Однако признание ранней датировки «Перечня» не сняло вопроса о его вторичности. Напротив, авторство Тьодольва лишь укрепило исследователей в убеждении, что «Перечень» – это результат скальдической переработки более безыскусных генеалогических текстов, например таких, как тулы. «Отвлекаясь от формы и ограничившись исключительно содержанием песни, мы можем считать несомненным, что она восходит к архаической традиции. 〈...〉 Основные признаки этих традиционных текстов в общем поддаются реконструкции: они содержали имена почитаемых предков, обстоятельства их смерти и упоминание места их погребения. Для хранения в памяти такого материала более всего подходила форма тулы» [Vries I, 133][20]. Все, казалось бы, подталкивает к предположению, что Тьодольв переработал эти первичные тексты, т. е. вложил их в вычурную раму скальдического языка специально ради того, чтобы преподнести свою хвалебную поэму Рёгнвальду.
Мы оставляем здесь без рассмотрения иные теории, в частности, связывающие жанр «Перечня Инглингов» с ирландским влиянием. К данной точке зрения склонялся Андреас Хойслер.
Но именно Хойслер оценил «Перечень» не только как источник культурно-исторической информации о давнем прошлом и не как скальдическую переработку утраченного оригинала, а как «оригинал», заслуживающий рассмотрения в своем собственном качестве, т. е. с позиций исторической поэтики. Слова Хойслера из его «Древнегерманской поэзии» остаются, как представляется, наиболее проницательной характеристикой «Перечня» как поэтического текста: «Почти 40 кеннингов, по большей части мифологических, приоткрывают жреческий и провидческий план языка: “высокогрудый Слейпнир (конь Одина) пеньки” = высокая виселица, “он ушел к дочери брата Бюлейста” = он умер. И напротив, временная точечность отдельных эпизодов сообщают тексту тонкость стальной пружины, столь непохожую на массивность обычной хвалебной поэзии. Тьодольв, истинный мастер формы, последователен и убедителен в своих поэтических приемах, и благодаря этому его песнь производит очень определенное и сильное впечатление» [Heusler 1957, 94].
Эти слова и определили в значительной степени направление предлагаемой работы. Подходя к «Перечню Инглингов» с позиций исторической поэтики, мы прежде всего позволим себе усомниться в правомерности закрепившейся за ним характеристики как «хвалебной генеалогической поэмы». Характеристика эта, как представляется, приписывает «Перечню» ту информацию, которая в нем отсутствует, и вместе с тем создает преграду для понимания заложенного в нем смысла.
Так, «Перечень Инглингов» трудно назвать в собственном смысле генеалогической поэмой. В самом деле, в нем отсутствуют какие-либо указания на ближайшие родственные связи и наследственные права конунгов. Слова со значением «отец» и «сын» не употребляются в нем (если не считать перифразы 22.3. bragnings burr «сын князя», т. е. князь). При этом правители неоднократно обозначаются как потомки божественных предков: 11.11. Freys afspring «отпрыски Фрейра» (об Альреке и Эйрике; они называются в той же строфе и «родичами Дага» – 11.1. Dags fríendr); 21.7. Freys áttungr (об Адильсе). Конунг Домар обозначается как 6.1. Fjǫlnis niðr «потомок Фрейра» (Фьольнир – сын Фрейра). Нуждается в комментарии обозначение конунга Эгиля как «потомка Тюра (?)»: 17.3. Týs áttungr. Представляется наиболее вероятным, что týr в данной строке – это не имя аса (прямого отношения к Инглингам не имеющего), а апеллятив со значением «бог». Если это верно, то перед нами одно из двух засвидетельствованных употреблений данного апеллятива как отдельного слова в единственном числе. В обычном случае апеллятив týr употребляется только в форме множественного числа – tívar «боги» (напр., Þrk. 5.6. ok um þat réðu / ríkir tívar «и о том рядили могучие боги») либо как субстантивный эпитет в двучленных именах Одина (напр., Sigtýr, Farmatýr; см. [Смирницкая 1994, 401 сл.]). Может быть, не случайно, что другой (и не вызывающий сомнений) пример обнаруживается у того же Тьодольва Хвинского – в его щитовой драпе «Хаустлёнг» (Skj 15.6.8), где апеллятив týr относится к Локи.
Напрашивается предположение, что указания на ближайшие родственные связи правителей и наследственность их власти содержались в «сопровождающей прозе». Без подобных указаний, разумеется, не обходится «Сага об Инглингах»; ср. начальные фразы глав XII—XIV: «Свейгдир стал править после своего отца», «Ванланди, сын Свейгдира, правил после него и владел богатством Уппсалы», «Висбур наследовал своему отцу Ванланди» (КЗ, 17—18). Но симптоматичная черта «Перечня Инглингов» состоит как раз в том, что составляющие его эпизоды целиком автономны и не слагаются в генеалогическую цепь, направленную из прошлого к настоящему. То, что прошлое представляется в «Перечне» как не имеющее глубины «время предков», с несомненностью следует из значения временны́х наречий, встречающихся в его строфах. Подобно тому как время мифологических, а иногда и героических песней обозначается в «Эдде» как начальное («раннее») – ср. формулу ár var alda в «Прорицании вёльвы» (3.1) и в «Первой Песни о Хельги Убийце Хундинга» (1.1), – время Инглингов обозначается как «давнее». Весьма примечательно, что синонимические наречия с этим значением (fyrr, endr, fyr lǫngu) встречаются как в строфе 5 о мифологическом конунге Домальди, так и в строфе 14 – о свейском конунге Ёрунде; и, наконец, в одной из последних строф перечня (33) – о норвежском конунге Гудрёде. Гудрёд приходился дедом вестфольдскому конунгу Рёгнвальду (которому Тьодольв преподнес свою песнь), а значит и Харальду Прекрасноволосому, двоюродному брату Рёгнвальда. Дату смерти Гудрёда относят к 821 г., т. е. правление его было еще на памяти современников Тьодольва. Сопровождающая проза, выстраивающая правление Инглингов в линейную временную последовательность, должна была бы неминуемо прийти в столкновение со стихотворным текстом, дистанцирующим «время предков» от на стоящего. Все это, как кажется, ведет к предположению, что «Перечень» сохранялся в устной традиции как самостоятельный текст. Это, разумеется, не исключает важности для понимания «Перечня» (и, в частности, таких встречающихся в нем выражений, как bani Guðlaugs «убийца Гудлауга», Ála dolgr «враг Али») тех или иных фоновых знаний об Инглингах, главных событиях их правления и также преемственности их власти; ср. [Beyschlag 1950, 32].
Но «Перечень Инглингов» трудно назвать и хвалебной песнью (если отвлечься от славословий, расточаемых Рёгнвальду в ее последней строфе). Нельзя все же не согласиться с мнением Г. Неккеля, что поэт на удивление мало делает для того, чтобы как-то приукрасить смерть предков того конунга, которому он преподносит свои стихи [Neckel 1908, 394]. Допустим, что истинным содержанием строф о мифологических Инглингах была ритуальная смерть (и Рёгнвальд был осведомлен об этом) и их не следует понимать в прямом смысле (упал в чан с медом, был затоптан марой, сожжен заживо сыновьями и т. д.). Но логично ожидать (если считать «Перечень» хвалебной песнью), что смерть по крайней мере норвежских конунгов могла бы быть преподнесена в более возвышенном духе. Между тем и смерть норвежских Инглингов весьма далека от героической: конунги Хальвдан и Олав (отец Рёгнвальда) умерли своей смертью, Эйстейн был убит корабельной реей, а Гудрёд – рабом его жены.
Песнь вообще скупа на величальные эпитеты (такие, как dáðgjarn «жадный на подвиги», frægðar fúss «стремящийся к славе») и на сложные поэтические обозначения князя. Большинство сложных обозначений – это композиты, построенные по продуктивным моделям (с nomina agentis в качестве основы) и принадлежащие к простейшему типу кеннингов: 3.11. menglǫtuðr (к men «гривна» и glata «ломать»), 13.3. val sœfendr (о братьях, убивших друг друга; к valr «павшие в битве» и sœfа «усыплять, убивать»), 20.7. vígfrǫmuðr (к vígr «битва» и fremja «совершать, направлять» (ср. ниже, с. 126). В одном случае композит развертывается в многочленный кеннинг с внедренным в его структуру эпитетом: 8.7. (val teins) spakfrǫmuðr (где valteinn – это «копье», а spak – «мудрый»). Но этот случай остается единичным. Напротив, мы находим немало примеров, когда двучленные композиты, во всем аналогичные вышеприведенным, относятся не к правителю, а к его воинам: 5.3. sverðberendr (к sverð «меч» и bera «нести»), sigrhafendr (к sigr «битва» и hafa «иметь») и др.
Заметим предварительно, что обозначения правителя типа «вершитель битвы» прикреплены к тем же строкам строфы (3, 7 в восьмистрочных строфах и 3, 7, 11 – в двенадцатистрочных; см. о структуре строфы ниже), что и обозначения типа «потомок Фрейра».
Кажется возможным предположить, что функция «Перечня Инглингов» состоит не в перечислении правителей (по типу тулы, но с многочисленными скальдическими «украшениями» [Vries. I, 133]) и не в героизации их смерти, а в сакрализации смерти. Говоря о сакрализации смерти в стихах Тьодольва, мы имеем в виду, как это следует из сказанного, не предполагаемую ритуальную подоплеку некоторых из них (реконструируемую специалистами в области мифологии и истории религии), а исключительно функцию песни как про изведения словесного искусства. Иначе говоря, речь идет не о реальных фактах культовой практики, которые, возможно, скрываются за текстом «Перечня», а о сакральности смерти правителя, выражаемой средствами поэтического языка. Сакральность смерти правителя из рода Инглингов в такой же степени не определяется его личными заслугами, как и его погребение в кургане. Тьодольв и сооружает такое словесное надгробие, с величайшим мастерством используя (а может быть, и создавая) необходимый для этого инструментарий. Конкретные обстоятельства смерти имеют значение прежде всего как опознавательный знак правителя, его индивидуальная эмблема.