þarfk þess opt «нуждаюсь часто», 16.1. Finnk þat opt «замечаю я часто»[22].
Возвращаясь к трактовке двусложных композитов в «Перечне Инглингов», заметим, что она обнаруживает оп ределенное сходство между строгим квидухаттом и дротт кветтом. Некоторые схемы дротткветта также строятся на стыке ударения в двусложных композитах (однако только в начале строки). При этом второй их компонент в типичном случае дополнительно выделяется корневой рифмой – хен дингом (см. о метрической функции хендинга с. 32 наст. изд.): Skj 122. 27.2. fémildr konungr vildi; 30.4. dagráð Heðins váða. Но при этом формальное сходство в трактовке подобных двусложников лишь подчеркивает функциональ ное различие между дротткветтом и квидухаттом. Скальд, сочиняющий дротткветтные висы, оперирует просодиче скими моделями слова как чисто формальными единицами. Он конструирует из них строку, но не текст. Это яснее всего видно в тех случаях, когда отдельные «просодические слова» в строке принадлежат разным предложениям. Именно в силу своей условности, или немотивированности, метрическая форма дротткветта приобретает универсаль ность (см. подробнее с. 25 наст. изд.). Дротткветт, как мы знаем, не имеет тематических границ, т. е. с одинаковым успехом применяется как в хвалебных драпах, так и в «отдельных висах», содержанием которых может стать любой единичный факт действительности. Строгий квидухатт Тьодольва имеет не менее сложную и регламентированную форму, чем дротткветт. Но его предельная регламентированность (в частности, упоминавшаяся выше дифференциация схем начальной и внутренней нечетных строк) – это не условность стиха, а форма выражения поэтического содержания отдельного слова (например, двусложного композита), хельминга (как минимальной синтаксически завершенной единицы строфы) и всей строфы (как композиционного целого). В этом, а не в отдельных метрических схемах проявляется прежде всего типологическое родство квидухатта и эддического стиха. Подобно эддическим размерам, квидухатт формирует особый поэтический язык и служит выявлению и иерархизации его смыслов. Вся разница в том, что эта связь метрической формы со смыслом создается в «Перечне Инглингов» как система приемов с предельно узкой сферой действия, т. е. всецело служащая одной задаче – сакрализации смерти правителя. Едва ли возможно установить, чтó в этой системе идет из традиции, а чтó было создано самим Тьодольвом. Необходимо отдавать себе отчет в том, что наши знания о деятельности скальдов при дворе правителя, по условию, односторонни. Мы черпаем их в основном из самих королевских саг. «Перечень Инглингов» приоткрывает завесу над той стороной деятельности королевских скальдов, которая в сущности остается неизвестной. «Перечень» может изучаться в его собственном качестве благодаря тому, что Снорри Стурлусон счел необходимым представить его как главный источник «Саги об Инглингах», т. е. нашел ему применение, не соответствующее его назначению.
Обратимся, наконец, к важнейшим особенностям языка «Перечня», связанным по преимуществу с определенными строками хельминга, а в ряде случаев и всей строфы. Начнем анализ с внутренних нечетных строк хельминга.
3. Внутренние нечетные строки (3, 7, 11) и «агенсы смерти»
Внутренние нечетные строки целиком формируются именами. Их метрические схемы определяются местом словораздела в именных словосочетаниях. Сочетание двусложного имени с односложным может быть описано, в терминах Э. Зиверса, как «усеченный Астих» (—́ × —́): 1.3. feigðar orð «приговор судьбы», 2.7. Dusla konr «родич Дусли», 4.3. sævar niðr «родич моря», 5.7. dreyrug vǫpn «окровавленное оружие», 7.11. Loka mær «дочь Локи». Сочетание односложного имени с двусложным, образующее начальный стык ударений, соответственно, описывается как «усеченный D-стих» (—́ —́ ×): 1.7. vágr vindlauss «безветренная бухта», 11.7. Dags fríendr «родичи Дага», 11.11. Freys afspring «отпрыски Фрейра». По тем же двум схемам строятся и композиты, нередкие во внутренних нечетных строках; ср. 7.7. konungmann «конунг» и 2.3. salvǫrðuðr «страж палат». Строка 7.7 показывает, что слоговое количество в данных строках не учитывается. Это единственные строки в хельминге, где возможна двойная аллитерация; ср., например: 3.3. vitta véttr «сведущая в колдовстве», 4.11. glóða Garmr «Гарм (мифологический пес) углей», 17.7. jǫtuns eykr, букв. «вьючное животное ётуна».
К данному месту хельминга привязаны упоминавшиеся выше (с. 115) перифрастические обозначения конунга – как потомка мифологических правителей или, например, как «вершителя битвы». Перифразы второго типа, содержащие nomina agentis, наилучшим образом соответствуют определению кеннингов мужа в «Языке поэзии» Снорри Стурлусона: «Какие есть кеннинги мужа? Его называют по его делам, по тому, что он совершает, предпринимает либо делает» (КЗ, 124). Но несравненно больший интерес представляет для нас другой тематический пласт лексики Тьодольва, доминирующий во внутренних нечетных строках. Речь идет о тех сложных наименованиях, которые обычно имеют в виду, говоря о скальдическом мастерстве Тьодольва и богатстве его словаря (ср. у В. Окерлунда: «Стиль стихов Тьодольва отличается большой изощренностью, для него характерно в особенности изобилие кеннингов» [Åkerlund 1939, 170]). Почти все эти наименования относятся к людям, мифологическим существам, животным, стихиям и другим «агенсам смерти» правителя. Некоторые из них укладываются в строку, например: огонь как 4.3. sævar niðr «родич моря»[23] или 4.11. glóða Garmar «Гарм углей». В строфе 27.7 употребляется выражение reyks rǫsuðr (к raka «мчаться» и reykr «дым»), обычно понимаемое как «мчащий» или «извергающий» дым и относимое к огню («røgstormeren» в издании Финнура Йоунссона (Skj, 12) и «rökens vältrare» в издании Э. Вессена [Wessén 1964, 72]). Принимая во внимание непереходность глагола rasa, возможно, следует отнести это наименование к самому дыму, «затаптывающему» свою жертву (27.2. ífjǫrvan trað) подобно маре (ср. строфу 3, где действие мары обозначается тем же глаголом troða «топтать»). В строке 18.3 голова быка обозначается как «капище бровей» (brúna hǫrg), а его рог – как «звериный меч» (hœfis hjǫrr). Веревка, на которой был повешен конунг Ёрунд, названа в строке 14.11. hǫðnu leif, букв. «наследство (или остатки, останки?) козы» (в комментариях Э. Вессена: «den av getskinn skurna remmen som brukades som galgsnara» [Wessén 1964, 65]). Более сложные наименования огня, виселицы, быка, чана с медом и ряда других «агенсов смерти» выходят за границы внутренней нечетной строки и могут занимать значительную часть хельминга. Примеры многочленных наименований «агенсов смерти»: 1.6—7. Svigðis geira / vágr vindlauss «бычьих копий безветренная бухта» (о чане с медом, в котором утонул Фьёльнир); 2.1—3. Ok salr bjartr / þeira Sǫkmímis / jǫtun byggðr «И палаты яркие Сёкмимира (и его людей), населенные ётунами» (о камне, который поглотил Свейгдира), 9.7—8. Sløngviþref / Sleipnis verðar, прибл. «швыряющее орудие корма Слейпнира» (о вилах).
Мастерство Тьодольва невозможно отрицать. Но право мерно ли рассматривать подобные сложные наименования, открывающие (говоря словами Хойслера) «жреческий и провидческий план языка», как скальдические кеннинги? Представляется, что мы находим в них тип наименований, во всем кеннингам противоположный.
Заметим, прежде всего, что, в отличие от кеннингов, они не опираются на продуктивные модели и, соответственно, не имеют аналогий в скальдическом языке. В словаре Финнура Йоунссона (LP) и в книге Р. Майснера [M] «кеннинги» Тьодольва выделяются особо – как принадлежащие ему новообразования. Значение некоторых из них не вполне ясно и служит предметом отдельных комментариев (ср. примеры выше). Можно было бы, правда, предположить, что мы просто не знакомы с той областью традиции, где для подобных новообразований существовали продуктивные модели. На именования «агенсов смерти» в стихах Тьодольва, однако, нельзя считать кеннингами не только потому, что для них не находится общей модели. Отличительный признак всякого скальдического кеннинга, входящий в его определение, – это условность его внутренней формы[24] и, стало быть, безотносительность ее к контексту. Напротив, наименования «агенсов смерти» актуализируются в контексте хельминга и семантически согласуются со всей его лексикой. «Гарм углей» воет и кусает свою жертву (glymjandi beit), «останки козы» (как бы ни переводить это наименование веревки) приблизились к шее князя (at halsi gekk), огонь пронзил князя насквозь своими «искрящимися стопами» (hyrjar leystum).
Скальдический кеннинг, в силу той же условности своей внутренней формы, не содержит образной характеристики референта, но лишь относит его к определенному классу (князь, корабль, море и т. д.). Не следует ли в таком случае отметить яркую образность картин, создаваемых Тьодольвом, и его умение говорить о смерти правителей на языке метафор? Представляется, однако, что отличие наименований «агенсов смерти» у Тьодольва от метафоры проходит по грани, разделяющей миф и поэзию. Метафора в качестве чисто словесного приема не содержит «никакого оттенка мысли о превращении предмета» [Виноградов 1976, 411]. Относя референт к не своему классу, она всегда подразумевает лишь частичное его уподобление объектам данного класса, выдвигающее на первый план тот или иной характерологический признак (женщина, которую назвали змеей, может обладать прекрасной походкой). В силу этого своего свойства метафора, как было замечено (см. особенно [Арутюнова 1979; 1990], принадлежит к числу предикатных по своей первичной функции слов. Можно сказать: «Ну, посмотри, какая змея», но предложение «Эта змея вошла в комнату с целой стопкой тарелок» требует предварительных разъяснений[25]