От увиденного ему стало дурно, но монах, стиснув зубы, взял себя в руки, как и накануне, когда его ранило. На земле, корчась от боли, лежал варвар. Его ноги были сломаны, спина, судя по всему, тоже. Вероятно, когда Джавно бросил камень, он уже подбирался к вершине лестницы. Упав с семи ярдов, бедняга жестоко покалечился.
Еще более страшным оружием оказался сам брошенный камень. Мужчина, карабкавшийся первым, от него увернулся, но женщине, которая взбиралась следом, он попал прямо в голову. Она тоже лежала на земле, но уже неподвижно. Основание лестницы было перепачкано ее мозгами, выпавшими из раскроенного черепа.
Джавно нервно сглотнул. Он только что совершил свое первое убийство, к тому же лишил жизни женщину, хотя прекрасно знал, что местные дикарки дерутся не хуже любого мужчины из его родных краев. Эта смерть была явно не последней, судя по тому, какой яростной и решительной была атака альпинадорцев.
— Поднимайте! Живее! — приказал Джавно двум монахам, заметив, что инцидент с камнем ненадолго распугал врагов.
Он взялся за верхнюю перекладину лестницы. Товарищи, вдохновленные его смелостью, схватили ее с боков и потащили вверх.
Варвары снова кинулись к стене. Самый высокий из них подпрыгнул, ухватился за нижнюю перекладину лестницы, и дело наверху застопорилось.
На помощь подоспел монах с крюком в руке. Он и Джавно приладили его к третьей сверху перекладине. Веревка, привязанная к крюку, спускалась во внутренний двор, где стоял крепкий коленчатый вал, с помощью которого братья поднимали на холм большие валуны. Несколько человек, находившихся во дворе, принялись за работу. Лестница возмущенно заскрипела и затрещала, но начала подниматься вверх. Еще один варвар повис на своем товарище, но не мог ничего поделать. Используя стену в качестве точки опоры, монахам удалось поднять нижний конец лестницы ярда на три. Два упрямых альпинадорца по-прежнему висели на нем. Другие дикари бегали внизу и пытались поймать их за ноги.
В какой-то момент настало равновесие. Лестница замерла в горизонтальном положении. Три перекладины оказались по внутреннюю сторону стены, остальные — снаружи. В следующую секунду раздался треск, и варвары повалились на землю.
— Пора! — закричал монах, стоявший справа от Джавно.
Воспользовавшись сумятицей, царившей снаружи, они вскочили и запустили в упавших варваров целый град камней. Альпинадорцы бросились врассыпную. Не успели они оправиться, как из окна нижнего этажа ударила молния. Конечно, это была работа отца де Гильба.
Разряд лишил осаждающих последних сил. Они поспешили убраться из-под стен часовни, но даже под таким страшным огнем все равно унесли с поля боя павших товарищей — женщину, которую убил Джавно, и мужчину, павшего от удара молнии.
Брат Джавно без сил опустился на пол и прислонился к прохладному каменному парапету. Сегодня они победили, но он понимал, что этот день был лишь первым из целой череды подобных. Монахи не могли сражаться за пределами часовни, а варвары не собирались уходить, не добившись своего. Размеры армии, которая высадилась на остров Часовни, подтвердили его худшие опасения. Общее дело объединило разрозненные варварские племена Митранидуна. Еще несколько часов назад это было невозможно себе представить.
Монахи и их слуги значительно уступали противнику числом. Кроме того, каждый камень, каждое копье, брошенное сегодня абелийцами, означало, что на следующую битву остается на одно меньше.
— Отец де Гильб зовет вас, — сообщил выглянувший из-за двери монах.
Джавно кивнул и устало поднялся на ноги. Оглянувшись назад, он увидел, что варвары ставят большие палатки на пляже возле нескольких десятков кораблей, принесших их сюда.
Со стены над главными воротами в часовню Кормик смотрел на пятна крови, оставшиеся после битвы. Отсюда можно было без труда разглядеть осколки черепа и волосы несчастной, которой угодил в голову камень. Один из братьев сказал ему, что это была женщина.
Кто знает, может быть, прядь волос, трепетавшая на легком ветру, принадлежала Милкейле?
Кормик боролся с желанием броситься вниз. Вдруг он потерял ее навсегда? Вдруг она лежит сейчас на пляже с разбитой головой? Конечно же, она была здесь, вместе со своим народом, полная решимости освободить из плена трех своих товарищей.
Юноша всем сердцем, всей душой чувствовал, что отец де Гильб не прав. Проповедовать слово блаженного Абеля — прекрасно, но не так, не под угрозой заточения в подземелье. Даже если пленники согласятся отречься от своей веры и последуют заветам Абеля, даже если они искренне пойдут на это, то выгода для церкви окажется невелика и уж точно не будет стоить этой битвы.
Кормик облокотился о каменное ограждение, положил голову на руку и беспомощно уставился на прядь волос, молясь о том, чтобы она оказалась не с головы Милкейлы. Но даже если его молитвам суждено было сбыться, оставалась горечь от того, что сегодня здесь погибла раньше срока молодая и сильная женщина, полная гордости и убежденная в своей вере не меньше Джавно. За что?
— Брат Кормик! — раздался голос Джавно.
Юноша обернулся, стараясь стереть с лица отпечаток внутреннего смятения.
— Бой окончен, — объявил Джавно, выглядывая из двери, ведущей в главную башню, которую от внешней стены отделяло около шести ярдов. — Скорее принесите воды. Надо промыть раны.
— Вас еще не лечили? — участливо спросил Кормик, увидев рану на руке собрата.
— Я пойду к отцу де Гильбу, — ответил Джавно, тронутый искренней заботой юноши. — Он воспользуется душевным камнем.
— Идите же, — поторопил его Кормик.
Джавно кивнул и исчез за дверью.
«Хороший человек», — сказал себе молодой монах.
Он сердился на товарища за альпинадорских узников, за то, что это привело к сегодняшней осаде и к битве, в которой погибли люди, но знал, что у Джавно доброе сердце.
Но потом его мысли смешались.
«Как может хороший человек способствовать такому глупому и бессмысленному кровопролитию?» Кормик поморщился.
Поднявшись на ноги, он заметил во внутреннем дворе, окружавшем главную башню, какое-то движение. Его собратья суетились вокруг башенных стен, заделывая места, поврежденные в ходе сражения, и исправляя дефекты строительства, до которых до сих пор не доходили руки. Кормик не одобрял того, во что вылилась их миссия, но не мог не восхищаться трудолюбием абелийцев, построивших такую часовню. Тридцатифутовая главная башня была самым высоким строением на озере. Крепостная стена, быстро сооруженная монахами два года назад, когда начались схватки с соседями, возвышалась на шесть с половиной ярдов над землей. Высота центральных ворот составляла четыре ярда. Из верхних этажей круглой главной башни на стены были переброшены мосты, что позволяло братьям оперативно подносить боеприпасы туда, где они заканчивались.
Сегодняшнее сражение явилось настоящим испытанием для крепости. Никогда еще враг не был столь многочисленным, а осада — столь яростной. Кормик подумал, что цитадель с блеском выдержала проверку.
Юноша спустился на землю и вошел в небольшую квадратную пристройку слева от сторожевой башни, затем открыл люк в полу и начал спускаться по естественному туннелю, который монахи расширили и снабдили ступенями, вырезав их в скользком камне. Из ответвления, ведущего в подземелье, доносилось громкое демонстративное пение шамана, от которого Кормик поморщился.
«Они знают о сражении и о том, что их народ пришел за ними», — подумал он.
Кормик снял факел со стены, торопливо миновал следующий коридор, спустился еще ниже и оказался у массивной двери, закрытой на три железных засова. Прежде чем войти, он открыл два маленьких окошка, расположенных в двери, в одно из них просунул факел, а в другое заглянул сам. Пещера располагалась на уровне озера и была заполнена водой. Свет факела отразился от водной поверхности и озарил изнутри обширное пространство.
Кормик выполнил эту предосторожность скорее по привычке, чем по необходимости, поскольку монахи оборудовали вход в пещеру решеткой, которая пропускала рыбу, но надежно защищала от ледниковых троллей.
Стоило юноше открыть дверь, как его обдало влажным теплым воздухом и запахом рыбы. Накануне, готовясь к предстоящей осаде, братья рыбачили здесь, чистили улов прямо у самой воды и бросали отходы в озеро, чтобы приманить крабов.
Кормик надеялся, что тяжелый запах заставит его забыть об ужасах сражения, свидетелем которого он только что был. Ему очень хотелось остаться в этом убежище хоть ненадолго!
Но в ушах юноши все еще стояли крики, запах рыбы не мог вытеснить запах смерти. Кормик наполнил водой несколько кожаных мешков и двинулся обратно.
— Они придут снова, — сказал отец де Гильб брату Джавно. — А потом еще и еще. Что за упрямый народец!
— Скорее глупый, — ответил Джавно. — Наши стены неприступны!
— Я ценю вашу уверенность, брат, но мы оба понимаем, что в следующий раз враг изберет более изощренную тактику. Даже после этой переделки у нас несколько раненых, в том числе и вы.
— Это просто царапина, — возразил Джавно и показал рану де Гильбу.
Тот взял в руку гематит, коснулся пальцами увечья и стал молиться блаженному Абелю.
Тело Джавно наполнилось теплом, приятным, как руки любовницы. Нежась в объятиях волшебства, он дивился тому, как эти дураки варвары не понимают прелести учения Абеля. Как они смеют отворачиваться от мощи и доброты, которые способны дарить столь прекрасную магию, как эта? Как кто-либо смеет отвергать эту пользу, целительные силы, обещание вечной жизни?
Джавно закрыл глаза и отдался во власть целебного тепла. Он еще мог как-то понять сомнения самхаистов, ибо объятия Абеля отбирали у них их тираническую власть. Но почему так сопротивляются альпинадорцы, вдохновляемые своими шаманами? У блаженного Абеля есть все, что нужно обычным варварам, так зачем же они постоянно отталкивают монахов? Дикари, сидящие в подземелье, скорее умрут, чем примут абелийскую веру! И дело тут вовсе не в том, что один из них — высокопоставленный шаман. Двое других просто упрямились и не желали уступать. Но почему?