[124]. Эта концепция в значительной степени повлияла на советскую историографию.
Известному авторитету в области исследования древнерусской государственности Л. В. Черепнину принадлежит в общем оригинальная мысль, на которой, возможно, всё-таки сказалась только что упомянутая концепция, согласно которой Русское государство X в. предстаёт как политическая ассоциация ряда «светлых и великих князей» и «великих бояр», «седящих по городам», и находящихся под рукою «великого князя русского». Развивая эту мысль, учёный заметил: «не уверен, что политический строй рассматриваемого времени можно назвать монархией в смысле единовластия», оно складывается лишь во времена Владимира Святославича[125].
Набросанная видным историком картина выглядит, на мой взгляд, несколько лишённой динамики и вообще слишком спокойной. Ведь в течение трёх четвертей X в. русская государственность непрерывно развивалась. В летописях заметна ощутимая разница между государствами Олега и Ольги. В княжение Ольги страна выглядит более консолидированной. Складывается административная система, организуются опорные пункты княжеской власти в землях племенных княжений (погосты и стоянки), наконец, регламентируется собирание дани — преимущественно в форме полюдья. Всего этого недоставало государству времён Олега, да и его преемника Игоря. Вместе с тем вплоть до первых лет княжения Владимира разные племенные княжения пребывали в различной степени зависимости от Киева. Киевскому князю приходилось вести беспрерывную борьбу за инкорпорацию тех или иных княжений в состав державы. Вот почему термин «ассоциация» нельзя, как мне кажется, признать удачным. А вот с тем, что Русь довладимировой эпохи не стоит называть монархией, можно и согласиться, хотя черты монархического правления проглядывают уже в княжение Святослава.
Перед тем как перейти к рассмотрению государствообразующих процессов во времена Владимира, следует ответить на вопрос: какой была социальная сущность Древнерусского государства последней четверти X в.? Полагаю, её общество ещё не стало феодальным. Как писал крупнейший знаток проблемы, «термины „полупатриархальные — полуфеодальные“ или „патриархально-феодальные“ подчёркивают неразвитость феодализма, и в этом смысле имеют право на существование, но они не указывают на то, что же является ведущим в отношениях такого типа, т. е. в них отсутствует динамический признак»[126]. Учёный считал, что для IX–X вв. вернее говорить о периоде генезиса феодализма, бывшем длительным историческим процессом.
Древнерусская общность времён Владимира, думается, была обществом действительно переходного типа, социальные процессы в котором быстро прогрессировали. Если правление Владимира начинается в государстве, в котором господствовали родоплеменные отношения, то в течение его княжения это государство приобретает постепенно раннефеодальные черты.
Феодализации страны и при Владимире и, ещё больше, при его предшественниках препятствовали различная степень окняжения восточнославянских земель, неодинаковый уровень их социально-экономической эволюции. Как писал в 30-е гг. нашего столетия известный историк, территориальное государство времени начального этапа развития феодализма обыкновенно представляет собой пёстрый комплекс различных земельных единиц, часть из которых были вполне феодализованными княжествами, другие же — «племенными государствами», в которых процессы феодализации ещё только начинались[127]. В духе своего времени учёный преувеличивал степень феодализации Древней Руси в X в. Действительно, сохранение племенных княжеств с их немалой автономией препятствовало общественному прогрессу, тормозило государствообразующие процессы. Поэтому логичным выглядит то, что одной из первых мер укрепления государственной структуры стала административная реформа Владимира.
До сих пор остаются, по существу, не разработанными вопросы становления и эволюции княжеской власти на Руси. Как могло случиться, что в обществе, находившемся на стадии разложения родоплеменного строя, княжеская власть сумела вознестись над массой народа и противопоставить себя ему? Вряд ли это было достигнуто самой лишь военной силой, опорой князя на дружину. Один из немногих исследователей этой темы справедливо считает, что уже со второй половины IX в., во времена Рюрика и Олега, постепенно оформляется власть князя как главы государства. Безусловно, она опиралась на «авторитет силы» дружины, но в глазах современников главным признаком легитимности властителя была наследственность его власти[128].
Как считает специалист в области истории русского права, уже в княжение Олега был проведён ряд государственных мероприятий, благодаря которым наследственная власть князя начала восприниматься правосознанием того времени как власть государственная. На его взгляд, с вокняжением Игоря «стабилизация княжеской власти вступила в завершающий этап», с чем трудно согласиться. Ведь процессы государственного строительства, укрепления и углубления княжеской власти на Руси продолжались во взаимосвязи в последующие столетия. Но стоит признать верной мысль этого исследователя, когда он замечает, что в процессе отношений с Византией на древнерусскую почву переносилась «практика императорского могущества». Само уже подписание договоров с Византией возвышало власть князя, равноправного участника переговоров и самих соглашений. Практика дипломатических отношений, обмена посольствами также усиливала и институировала княжескую власть[129]. Эти слова ярко иллюстрируются внешней политикой Владимира Святославича.
Исследуя процессы эволюции государственности в восточнославянском мире, в данном случае для конца X — начала XI в., придётся рассматривать во взаимосвязи и взаимодействии два глобальных явления: 1) укрепление и социально-экономическое развитие самого государства и 2) повышение общественного статуса и легитимизация, упрочение власти князя.
Ко времени утверждения Владимира Святославича на киевском столе, а это произошло, согласно авторитетному свидетельству Иакова Мниха, 11 июня 978 г.[130], Киевская Русь только что вышла из состояния гражданской войны между сыновьями Святослава Игоревича. После смерти Святослава (972) центральная княжеская власть на Руси пришла в упадок. Младшие сыновья Олег и Владимир не желали признавать «отцем и господином» старшего брата Ярополка. Самовластия киевского князя не существовало. Далеко не все племенные княжения были присоединены к государству. Да и, наверное, смена князя в Киеве, когда Ярополка заменил Владимир, привела к тому, что часть княжений вышла из повиновения, как это бывало обычно в такие моменты на Руси. Не случайно Владимир начал свою государственную деятельность с походов на отпавшие княжения.
Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что Русь середины — второй половины X в. обладала определёнными и постоянными признаками государственной организации. Основные восточнославянские земли были инкорпорированы в её состав. При княгине Ольге регламентировали дани и другие повинности. Работал примитивный государственный аппарат, состоявший из княжеских дружинников. В стране действовало устное обычное право — свод его норм под названием «Закон Русский». В правосознании общества утвердилось понятие о князе как наследственном, следовательно, законном властителе. От предшественников Владимиру досталась и стратегия внешней политики, всем остриём своим направленная на Византию.
Выше отмечалось, что само понятие единовластия в «Повести временных лет» впервые применено под 977 г. к старшему брату Владимиру Ярополку: «А Ярополк посадники своя посади в Новегороде и бе володея един в Руси»[131]. Однако единовластие Ярополка было кратковременным, потому что через год он потерял и Киев и жизнь. Мне кажется, что это понятие было употреблено в отношении Ярополка только потому, что Владимир «переял» его власть, — а Владимир действительно был «самовластьцем»! Под 980 г. (как мы знаем, верная дата — 978 г.) Нестор торжественно сообщает: «И нача княжити Володимер в Киеве един»[132].
Отказ от взгляда на Древнюю Русь как на объединённое государство не позволял, естественно, большинству историков прошлого рассматривать киевского князя как её верховного сюзерена. В лучшем случае учёные воспринимали его как первого среди равных в господствующей верхушке. Отечественные историки 20–40‐х гг. также отдали должное этой теории. Б. Д. Греков утверждал, что киевский князь хоть и признанный глава государства, «но это не самодержец. Он представитель правящей знати, признающей над собой власть великого князя в своих собственных интересах, разделяющей с ним власть»[133]. Главный оппонент Б. Д. Грекова в проблематике складывания Древнерусского государства С. В. Юшков ещё менее был убеждён в том, что на Руси существовала сильная и единая верховная власть. Для него киевский князь был лишь первым среди Рюриковичей, своеобразным верховным сюзереном, во всём зависевшим от других князей и бояр[134]. Наша наука с началом 70‐х гг. отказывается от подобной точки зрения и формирует новую концепцию. Наиболее ярким и последовательным её выразителем был Л. В. Черепнин.
«Со времени княжения Владимира, — писал он, — имеются все основания говорить о раннефеодальной монархии на Руси… Форма государства при Владимире и Ярославе выглядит иначе, чем при Олеге, Игоре и Святославе»[135]. Другой стала во времена Владимира и структура государства.