Кончина Мстислава, как упоминалось, сделала Ярослава в 1036 г. единовластным правителем Руси. Сразу же он принимает меры к укреплению своей власти и консолидации государства. В статье «Повести временных лет» того же 1036 г. говорится: «Иде Ярослав Новугороду, и посади сына своего Володимера Новегороде, епископа постави Жидяту» (Луку. — Н. К.)[224].
4. Овладение Ярославом общерусской властью
Историки издавна должным образом оценили получение Ярославом власти в государстве: «Вообще „единовластьство“ Ярослава… было дальнейшим очень сильным движением в эволюции внутренних связей, внутреннего единства земель Древнерусского государства, основанного Владимиром». Но далее автор этих строк, думаю, ошибался, когда писал, что единовластие Ярослава не внесло в государственность ничего нового, «развивало предыдущее»[225]. Нового как раз было много, и далее читатель, надеюсь, убедится в этом.
Летописная статья 1036 г. заканчивается симптоматичным сообщением: «В се же лето всади Ярослав Судислава в поруб, брата своего, Плескове, оклеветан к нему»[226]. Подробнее и выразительнее выглядит это известие в Никоновской летописи: «Того же лета разгневася Ярослав на менший брат свой Судислава, и посади его в поруб во Пскове до живота своего…»[227] — из этого выходит, что вина Судислава была тяжёлой, он почему-то оказался опасен для киевского князя. Недаром, вероятно, триумвиры-Ярославичи выпустили Судислава из «поруба» лишь через пять лет после смерти отца, да ещё и взяли с него присягу не принимать участия в политической жизни и бросили его в монастырь: «Заводивъше кресту, и бысть чернцем»[228]. Убеждён в том, что рассказ о расправе с Судиславом стоит в прямой связи с двумя предыдущими сообщениями статьи 1036 г.: о «самовластьстве» Ярослава и о посажении им сына в Новгороде.
Дело было, вероятно, не в том, что кто-то оклеветал Судислава. В действительности речь шла о скреплении государства, подавлении сепаратизма в отдалённых его землях. Ведь заточение Судислава произошло вскоре после посажения Владимира Ярославича в Новгороде. И Новгород и Псков были очагами автономистских устремлений местного боярства. Эти города были в те времена важнейшими форпостами Киева на Западе, особенно при учёте того, что Ярослав отдавал предпочтение западной политике перед традиционной для его предшественников южной (византийской). Поэтому киевский князь стремился укрепить свои позиции в обоих главных городах русского Северо-Запада. Наконец, Ярослав мог считать Судислава потенциальным претендентом на киевский стол и решил избавиться от него. Таким образом, все действия киевского князя вели к абсолютизации его власти и укреплению его авторитета в правящих слоях Древнерусского государства.
Так же, как Владимир Святославич, его сын Ярослав принадлежал к числу князей-реформаторов. Но его реформы были несколько иного рода, чем подобные свершения отца. Они проводились уже в иную историческую эпоху и должны были объективно соответствовать развитию феодальных отношений, которыми ознаменовано княжение Ярослава. Следует считать ошибочным распространённое в научной литературе мнение, по которому Ярослав, подобно Владимиру, сажал сыновей-посадников в разных городах страны[229]. Оно основывается на некорректном толковании завещания («ряда») Ярослава сыновьям 1054 г., а также сведений летописей о том, в каких городах сидели Ярославичи после смерти отца: мол, он посадил их в этих городах ещё при жизни[230].
Однако ни один источник не содержит прямых свидетельств о том, что Ярослав посадил потомков в этих городах. Напротив, сам текст «ряда» недвусмысленно свидетельствует о том, что киевский князь лишь незадолго до смерти назначил города, ранее пребывавшие под его непосредственной властью, своим сыновьям: «Святославу даю Чернигов, а Всеволоду Переяславль, а Игорю Володимерь, а Вячеславу Смолинеск»[231] — следовательно, перечисленные в завещании Ярослава князья теми городами ранее не владели, а получили их из милости своего отца-сюзерена согласно его завещанию.
Можно думать, Ярослав на собственном опыте убедился в том, что административная реформа Владимира Святославича имела тот недостаток, что превращала постепенно сыновей-наместников киевского князя в тех или иных городах Руси в чуть ли не суверенных властителей, что сделало их сильными и помогло отважиться на выступления против отца. Ярослав, по-видимому, решил избегнуть этого, держа сыновей возле себя или посылая их с поручениями в те или иные города и земли[232].
Остаётся допустить, что в различных городах Киевской Руси при Ярославе сидели обыкновенные посадники из числа его бояр и чиновников. Это также знаменовало отход в прошлое дружинных порядков и дружинного государства с его замкнутостью на членах княжеского рода и их дружинном окружении. Страна сделалась более консолидированной, потому что сломанный Владимиром сепаратизм племенной верхушки исчез. Так Ярослав сделал дальнейший шаг на пути усовершенствования системы управления разными землями, составлявшими Киевское государство. В сущности, это было развитие административной реформы Владимира.
В пользу такого мнения свидетельствует и резкое уменьшение роли дружины в политической жизни Древнерусской державы. Одновременно отмирают реликты старого племенного деления страны и сами племенные названия. Оба явления проступают в летописи в ходе гражданской войны 1015–1019 гг. за киевский стол между потомками Владимира Святославича и его пасынком.
5. Отмирание остатков родоплеменного строя и дружинной формы государства
Описывая войну 1018 г. между Ярославом, с одной стороны, и Святополком и Болеславом Храбрым — с другой, Нестор сообщает: «Ярослав же, совокупив Русь и варягы, и словене, поиде противу Болеславу и Святополку»[233]. Однако в дальнейшем племенные названия исчезают со страниц летописей. Когда в 1036 г. Ярославу пришлось отражать нашествие печенегов на Киев, он, по словам «Повести временных лет», «постави варягы по среде, а на правей стороне кыяне, а на левемь криле новгородци»[234]. Постепенность и естественность замены племенных названий терминами, образованными от городских центров (Русь — кыяне, словени — новгородци), прослеживается в источнике достаточно чётко.
Подобно этому теряет своё значение в государственной жизни княжеская дружина. На неё и на наёмников-варягов опирается Ярослав Владимирович, утверждаясь в Киеве и победив, наконец, Святополка: «Ярослав же седе Кыеве, утер пота с дружиною своею, показав победу и труд велик»[235] (1019). Но это упоминание о дружине как об активно действующей политической силе — последнее в летописании времён этого князя. Далее она вообще упоминается в связи с Ярославом всего один раз, но уже в другом значении — войска вообще. В начале недавно упомянутой битвы с печенегами 1036 г. «Ярослав… исполчи дружину, и постави варягы по среде…» и т. д. Человек нового времени, реформатор и книжник, Ярослав в течение своего 35-летнего княжения на Руси опирался в государственных делах на других людей, рождённых новыми условиями жизни.
Совсем иным был брат Ярослава Мстислав, настоящий реликт дружинной эпохи. Всю свою жизнь он, подобно своему деду Святославу, провёл в походах, был окружён дружинниками, полагался на них во всём и ставил их выше всех других подданных. Отдавая дань древней традиции, Нестор в образе Мстислава рисует идеального дружинного князя. И, следует заметить, этот возвышенный портрет в общем соответствовал мировоззрению и характеру жизни этого былинного богатыря…
Само появление Мстислава на страницах летописи эффективностью рассказа и патетичностью изобразительных средств не уступает описанию в той же «Повести временных лет» выхода на историческую сцену героического Святослава. Под 1022 г. летописец рассказал, как княживший тогда в Тмуторокани Мстислав пошёл войной на касожского (черкесского) князя Редедю. Когда оба войска сошлись, «рече Редедя к Мьстиславу: „Что ради губиве дружину межи собою? Но снидеве ся сама борот. Да аще одолееши ты, то возмеши именье мое, и жену мою, и дети мое, и землю мою. Аще ли аз одолею, то възму твое все“». Мстислав охотно согласился на поединок. Словно античные герои, они с Редедей решают дело не оружием, а борьбой, в которой победил тмутороканский князь[236]. Отвага и сила Мстислава были широко известны на Руси. Во вступлении к «Слову о полку Игореве» вещий Боян «песнь пояше старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зареза Редедю пред пълкы касожьскыми»[237].
Своеобразным апофеозом дружинности Мстислава представляется яркий рассказ «Повести» о Лиственской битве 1024 г. между ним и Ярославом. Этот рассказ, равно как и предыдущий, вероятнее всего, почерпнут из воинского, дружинного эпоса. Со стороны Ярослава битву начали наёмники-варяги, главная ударная сила его войска. Мстислав же бросил в бой «север», т. е. своих подданных северян, ибо княжил тогда в Чернигове, главном центре Чернигово-Северской земли. Свою же приведённую из Тмуторокани дружину, состоявшую из хазар и касогов[238], он придержал до решительного момента сражения. «И трудишася варязи секуще север, и посем наступи Мстислав со дружиною своею и нача сечи варяги». Уставшие наёмники не смогли противостоять свежим дружинникам Мстислава и побежали. Ярославу пришлось податься в Новгород. «Мьстислав же, о свет заутра, видев лежачие сечены от своих север и варягы Ярославле, и рече: „Кто сему не рад? Се лежить северянин, а се варяг, а дружина своя цела!“»