Н. К.) от Ярополка (выходит, пересиживали у него какое-то время в г. Владимире после изгнания из Тмуторокани. — Н. К.) и пришедша прогнаста Ярополка. И посла Всеволод Володимера, сына своего, и выгна Ростиславича, и посади Ярополка Володимери»[413]. В этом случае Всеволод поступил как настоящий феодальный сюзерен: восстановил порядок, поставив на место одних вассалов и восстановив в правах другого.
В действительности же борьба с Ростиславичами (скорее всего, это были, как предполагал М. С. Грушевский, Рюрик и Василько) оказалась тяжёлой и длительной. В своей автобиографии, помещённой в «Поучении», Владимир упоминает по меньшей мере два, если не три похода против Ростиславичей, лишь после которых ему удалось усмирить их[414].
Все же Всеволоду и Владимиру не удалось выдержать последовательную линию соблюдения системы сюзеренитета-вассалитета и укрощения непокорных князей. В том же 1084 г. «Давыд (Игоревич. — Н. К.) зая грькы в Олешьи», — скорее всего, то были «гречники», купцы, ходившие в Византию Греческим путём. Действия дуумвиров в этом уголовном деле оказались политически нечёткими и компромиссными: «Всеволод же, послав и (Давида. — Н. К.), и вда ему Дорогобуж»[415]. Подобным образом Всеволод с Владимиром стремились успокоить энергичного изгоя. Следовательно, в отношениях с изгоями дуумвиры использовали политику кнута и пряника: кого-то подавляли силой, а кому-то бросали кусок. Это приносило временную стабилизацию политической обстановки, но в конечном счёте вело к ослаблению центральной власти и единства государства.
Отданный дуумвирами Давиду Дорогобуж был небольшим городом. К тому же он стоял на порубежье между Киевской и Волынской землями, в так называемой Погорине. Из «Повести» и других источников не ясно, кому принадлежала тогда Погорина: Всеволоду или Ярополку Изяславичу. Из Киевского свода XII в. известно, что в этом веке за неё боролись киевские и волынские князья.
Допускаю, что, давая Давиду Игоревичу Дорогобуж с волостью вблизи Волынского княжества, Всеволод и Владимир предвидели, что этот изгой, отец которого по «ряду» Ярослава поручил г. Владимир, будет претендовать на волынский стол. Возможно, этим поступком хитроватый Всеволод, а может быть, его соправитель, дальновидный политик Владимир, стремился сдерживать претензии Ярослава Изяславича занять на Руси более важное место. Ведь появление на волынском порубежье напористого и не очень разборчивого в средствах (что он ярко продемонстрирует в 1097 г.) Давида Игоревича не могло не встревожить Ярополка. Волынский князь, вероятно, увидел в пожаловании своему двоюродному брату Дорогобужа — и увидел, убеждён, справедливо! — стремление лишить его Волыни. И поэтому решился на отчаянный шаг.
Под 1085 г. (в действительности это произошло в 1086‐м) «Повесть временных лет», явно симпатизирующая старшему Изяславичу, отметила: «Ярополк же хотяше ити на Всеволода, послуша злых советник». Узнав об этом, киевский князь послал на него Мономаха. Ярополк вдруг — ведь он собрался было воевать с великим князем киевским! — не стал оказывать сопротивления. Вместо этого, оставив в Луцке семью и дружину, бежал в Польшу. Наверное, рейд Мономаха, прославленного на Руси полководца, оказался молниеносным и неожиданным для Волынского князя. А «Володимер же посади Давыда Володимери, в Ярополка место»[416].
Так оправдались наихудшие опасения Ярополка Изяславича. Его самый опасный соперник в деле Волыни Давид овладел-таки г. Владимиром. Вероятно, поэтому в следующем, 1087 г. «приде Ярополк из Ляхов и створи мир с Володимером… Ярополк же седе Володимери». Status quo был восстановлен. Но в этом же году Ярополк пошёл в поход на принадлежавший Ростиславичам Звенигород галицкий и погиб от руки подосланного, вероятно, другим изгоем Рюриком Ростиславичем какого-то Нерядца — не случайно после убийства Ярополка Нерядец бежал к Рюрику в Перемышль[417].
Стоит отметить удивительную солидарность изгоев в отвоевании отчин даже тогда, когда их самих разделяли несогласия и вражда, — они дали себя в полной мере знать между Давидом Игоревичем и Ростиславичами лишь через десять лет. Но теперь они соединённым фронтом шли на Ярополка, в котором небезосновательно видели преемника Всеволода на киевском престоле, — если Всеволод соблюдет порядок родового старейшинства!
Велеречиво и растроганно поведав о смерти и торжественных похоронах Ярополка в киевской церви святого Петра[418], летописец далее как будто забывает на целых десять лет о судьбах Волынской земли. Однако из дальнейших рассказов «Повести временных лет», в частности из решений Любечского съезда князей 1097 г., видно, что Всеволод и Мономах решили разделить Волынь на несколько волостей. Львиную долю с г. Владимиром получил Давид Игоревич; Берестейскую землю киевский князь отдал тогда старшему с той поры Изяславичу Святополку, а себе взял Погорину, присоединив её к киевскому великокняжескому домену[419]. Для темы этого исследования важно то, что Давид, наконец, получил выделенный его отцу в 1054 г. Ярославом Мудрым г. Владимир-Волынский.
Было ли это простым стечением обстоятельств? Вряд ли. Слишком откровенно и активно домогался Давид Волыни, чтобы Всеволод и Владимир могли закрыть на это глаза. Мятежного изгоя — внука Ярослава — можно было утихомирить, даровав ему какое-то владение; естественнее всего было отдать ему отчину.
Так впервые на Руси de facto сработал отчинный принцип замещения княжеских столов — задолго до Любечского съезда, на котором этот порядок был официально признан. Как уже было сказано, отчинный принцип первыми начали отстаивать изгои потому, что во времена господства родового старейшинства им ещё долго было не на что надеяться!
Отчинный порядок серьёзно подрывал саму идею единовластной монархии и вёл к ослаблению её централизации. С ним связаны первые шаги к автономизации отдельных волостей. Б. Д. Греков считал наивным объяснение летописцем неспособности Всеволода держать в повиновении изгоев его немощью и старостью. Историк писал, что всё дело было в наступлении «новых времён» и присоединился к мнению С. М. Соловьёва, что при Всеволоде шла борьба за создание обособленных от Киева «вотчин-княжений»[420].
Прав был А. Е. Пресняков, утверждая, что изгои расшатывали основы государства, а «Всеволод не в силах довести последовательно до конца политику концентрации волостей и вынужден идти на уступки отчичам отдельных частей земли Русской, уступки, которые подготовляют постановления Любецкого съезда»[421]. Но он, как и абсолютное большинство историков, не учитывал того обстоятельства, что Всеволод правил на Руси не единолично, а вместе с сыном. Следовательно, существовали какие-то объективные обстоятельства, регулировавшие отношения дуумвиров с изгоями.
Трудно однозначно и исчерпывающе ответить на вопрос: чем была вызвана столь явная непоследовательность дуумвиров в главном: деле объединения государства и, соответственно, удерживания в покорности подчинённых князей. В определённой мере её можно было бы объяснить мягким и уступчивым характером Всеволода, его отмеченным летописью нежеланием прибегать к силе как раз тогда, когда без этого было не обойтись. Но у него был сын и соправитель Владимир, которому было не занимать ни государственного ума, ни решительности, ни полководческого искусства. Вероятно, нечто, не подвластное ни Всеволоду, ни Мономаху, препятствовало держать изгоев постоянно в послушании.
Это «нечто», на мой взгляд, лежало в правовой плоскости. Ведь правовое поле «ряда» 1054 г. в сфере престолонаследия и распределения земель ограничивалось единственным, первым поколением Ярославичей — пятью сыновьями старого князя. Даже старший и взрослый внук Ярослава Ростислав не был внесён в «ряд». И хотя нет уверенности в том, что завещание Ярослава дошло до нас в полном и неискаженном виде, приходится исходить из содержащегося в летописях текста. Зато во времена Всеволода сохраняли силу другие узаконения Ярославова «ряда»: сюзеренно-вассальные отношения в феодальном обществе и всеобщий принцип родового старейшинства[422].
Как бы там ни было, а Всеволод с Мономахом к концу 80‐х гг. XI в. в общем удовлетворили притязания изгоев. Поэтому, казалось бы, последние пять-шесть лет жизни этого, в сущности, ещё не старого, но дряхлого государя должны были пройти спокойно. Но этого не произошло. «Повесть временных лет» в цитированных выше образных эмоциональных словах сжато изображает отношения Всеволода с племянниками-изгоями. Они требовали у него волостей, и ему приходилось удовлетворять их аппетиты, что омрачало закат его жизни[423].
В этих словах историки видели обыкновенно доказательства существования на тогдашней Руси индивидуального княжеского землевладения и даже — свидетельство появления «волости как условного держания, бенефиция, жалуемого пока ещё только киевским князем»[424]. Не стану категорически возражать против такой возможности, хотя и считаю сомнительным наличие бенефициального владения на Руси в это время. Этот текст источника свидетельствует прежде всего о том, что политика Всеволода и дуумвирата вообще в отношении изгоев не была в конечном счёте успешной. Она не принесла дуумвирам удовлетворения, а государству — единства, пусть относительного. Покидая мир, Всеволод оставил Русь, на которую надвигалась волна усобиц. Она залила государство уже через год после его кончины.