[547]. Подобная оценка этого юридического памятника представляется мне преувеличенной. В лучшем случае в ней разве что проглядывают черты будущего княжеского домена. Далее будет сказано о необходимости осторожного отношения к Русской Правде как к источнику, реально отражающему эволюцию крупного землевладения.
Нельзя отождествлять раннефеодальное господское хозяйство с понятием «двор», тем паче с понятием княжеского домена, что нередко встречаем в исторической литературе[548]. Двор, как справедливо отмечает М. Б. Свердлов, был резиденцией феодала — князя или боярина. И только! Ни из Краткой редакции Русской Правды, ни из летописей — конечно же, при спокойном и объективном толковании их свидетельств — нельзя сделать вывод о том, что двор был средоточием феодального имения, вотчины[549]. Не может поэтому быть принятым распространённое в литературе использование в качестве тождественных и взаимозаменяемых терминов «двор» и «вотчина».
Говоря о наличии или отсутствии крупного землевладения на Руси, следует помнить, что в это понятие теория вкладывает не только его размеры, но и феодальный характер самого владения, когда оно обязательно соединяется с эксплуатацией зависимого населения в форме ренты[550].
Первым, на мой взгляд, бесспорным свидетельством в пользу существования личного княжеского землевладения представляется хорошо известный историкам рассказ «Повести временных лет» под 1093 г. о досаждавших Всеволоду Ярославичу племянниках: «Седящю бо ему Кыеве, печаль бысть ему от сыновець своих[551], яко начаша ему стужати, хотя власти (волостей. — Н. К.): ов сея, ово же другие. Сей же (Всеволод. — Н. К.), омиряя их, раздаваша власти им»[552]. Но какой статус могли иметь эти пожалования Всеволода вассалам: условный или безусловный, об этом летопись умалчивает.
Для первой половины следующего, XII в. количество свидетельств летописей о существовании княжеского землевладения немного увеличивается, но всё же их мало[553]. Это может свидетельствовать и о неразвитости подобной формы собственности и о незаинтересованности князей, часто перемещавшихся из одной волости в другую, в имениях в тех волостях. Следовательно, княжеская домениальная земельная собственность до середины XII в. почти не отражена в летописях.
4. Земельные владения бояр и дружинников
Ещё сложнее обстоит дело с обстоятельствами и самим временем возникновения боярского землевладения. Четверть века назад выдающийся знаток этой проблемы откровенно признал: «Трудно сказать, когда появляется на Руси боярское феодальное землевладение. Этот вопрос пока ещё не разрешён историками из-за недостатка источников»[554]. Остаётся он нерешённым и в настоящее время, потому что за минувшие после написания процитированных слов годы круг необходимых для этого письменных источников практически не расширился (за исключением находок берестяных грамот в Новгороде, которые мало могут помочь в данном случае), а нарастание источников археологических практически не смогло изменить научные взгляды на время возникновения и особенности развития землевладения бояр.
Археологи расходятся во мнении по поводу времени рождения боярского землевладения на Руси. Ещё в конце 1940‐х гг. Б. А. Рыбаков в классическом труде «Древности Чернигова» решительно утверждал, что к началу X в. по крайней мере в Черниговской земле вассалитет без земельных пожалований князей дружинникам и боярам отошёл в прошлое[555], следовательно, подобные пожалования в X в. уже имели место. Напротив, через десять с лишним лет после этого В. В. Седов утверждает, что время возникновения феодальных укреплённых усадеб как центров земельных имений приходится на конец XI — начало XII в.[556]
Подобное расхождение в определении времени возникновения боярского землевладения нельзя объяснить лишь неравномерностью развития процессов феодализации на огромном пространстве Восточной Европы (фактор сам по себе в истории средневековья чрезвычайно важный!) или различной методикой исследования названных и многих других археологов. Вероятно, речь может идти об определённой ограниченности возможностей археологии в решении многих вопросов истории социально-экономической. Поэтому историку ничего больше не остаётся, как обратиться к традиционным для него письменным источникам.
За минувшие со времени классического труда Л. В. Черепнина четверть столетия по-прежнему остаются хрестоматийными его следующие слова: «Показательно, что в Краткой редакции Русской Правды данных о боярском землевладении нет, и только в Пространной редакции (складывавшейся в конце XI–XII вв.) мы находим сведения о „тивуне боярске“ (ст. 1), „боярске рядовиче“ (ст. 14), „боярстиих холопях“ (ст. 46), „боярьстей заднице“ (ст. 91)»[557]. Однако в одной из предыдущих работ, специально посвящённой Русской Правде, этот же историк писал: «Длительный процесс сложения текста Русской Правды завершился к началу XIII в. созданием в Новгороде Пространной редакции памятника. Это произошло, как можно думать, после восстания 1209 г.» При этом учёный сослался на аналогичную мысль М. Н. Тихомирова[558]. Тезис относительно создания Пространной редакции Русской Правды в начале XIII в. общепринят в современной историографии. Следовательно, в случае с датированием начал боярского землевладения главный памятник древнерусского законодательства не может помочь. Он лишь зафиксировал его существование в первые годы XIII в.
Обычно при использовании Русской Правды в штудировании социально-экономических процессов в восточнославянском государстве исследователи не принимали во внимание то важное и, кажется, несомненное обстоятельство, что этот правовой кодекс отражал не только — а может быть, не столько! — реалии древнерусской жизни, сколько идеальные нормы, к которым, по замыслу составителей Правды, следовало стремиться верхушке общества и которых должны были безусловно придерживаться все его члены. Поэтому сама по себе фиксация той или иной правовой нормы в Русской Правде вовсе не означала её распространённости в обществе. На мой взгляд, доказательными те или иные статьи упомянутого памятника станут разве что при подтверждении их другими письменными источниками, прежде всего летописями.
В связи с этим слишком оптимистичным выглядит вывод Б. А. Рыбакова, будто бы Пространная редакция Русской Правды отражает «не только княжеские, но и боярские интересы. Феодальный замок и феодальная вотчина в целом очень рельефно выступают в этом законодательстве»[559]. В действительности же только в отдельных статьях Пространной редакции мимоходом упоминаются боярские чиновники и зависимые от бояр люди.
Как это ни выглядит странным, сведения о боярском землевладении не часто попадаются в летописях, — при том, что, рассуждая логически, оно должно было быть распространённым явлением, по крайней мере — с началом удельной раздробленности на Руси. Одинокий рассказ «Повести временных лет» конца XI в. (1096) о том, что сын Владимира Мономаха Мстислав, прекратив на время военные действия против Олега Святославича, «распусти дружину по селам»[560], Л. В. Черепнин толковал как свидетельство существования собственных сёл у дружинников (безусловно, старших) Мстислава[561], тогда как В. Т. Пашуто видел в процитированном отрывке летописи лишь указание на то, что дружинников просто послали на прокорм в княжеские сёла[562].
И действительно, кормление в Древнерусском государстве было особенно распространено в X–XI вв. Подобные княжеские пожалования сводились к предоставлению вассалу доходов с села, города или земли — при том, что сами эти сёла, города и земли оставались в княжеской (государственной) собственности. Разделяю это мнение В. Т. Пашуто относительно смысла летописного рассказа 1096 г., потому что оно подтверждается контекстом самого сообщения о разведении князем своих дружинников по сёлам, очевидно, принадлежавшим самому Мстиславу, а также хронологией события — конец XI в., когда боярское или дружинное землевладение вряд ли могло уже существовать.
Более или менее систематические сведения о существовании земельной собственности у боярства начинаются в летописях с 40‐х гг. XII в. — того времени, когда уже дала себя знать феодальная раздробленность, а бояре решительно выступают на политическую сцену. Вряд ли было случайным совпадение во времени этих трёх явлений. Соответствующие тексты источников не раз уже рассматривались исследователями, что ввиду их немногочисленности было нетрудно сделать. Позволю и себе проанализировать некоторые из этих сведений.
В 1146 г. во время восстания против Ольговичей киевляне «разграбиша … дружины» Игоря и Всеволода и «села и скоты взяша именья много в домех и монастырях»[563]. Под 1150 г. в той же Киевской летописи рассказывается, как дружинники киевского князя Изяслава Мстиславича жаловались ему на трудности войны с его дядей и соперником Юрием Долгоруким. «Изяслав же рече дружине своей: „Вы есте по мне из Рускые земли вышли, своих сел и своих жизний (имущества. — Н. К.) лишились“» и пообещал либо сложить голову, либо вернуть свою отчину и «вашю всю жизнь»