Н. К.) соглашение: «Бог поял стрыя твоего Вячеслава, а ты ся ещё с людми (вечем. — Н. К.) Киеве не утвердил; а поеди лепле в Киев, же с людми утвердися». Ростислав не выполнил требования боярства — и проиграл поединок за Киев сопернику, Изяславу Давидовичу черниговскому[648].
Вече сажало и смещало князей не только в Киеве или Новгороде, где существовали древние традиции общественной жизни и аристократической демократии. Не успело ещё образоваться Галицкое княжество, как руководимое боярами вече его стольного града в 1144 г. решило избавиться от своего властного князя Володимирко, позвав на престол его племянника Ивана Ростиславича, который впоследствии получит ироническое прозвище «Берладник». Попытка смены князя оказалась неудачной. Володимирко выбил Ивана из Галича. «Галичане же всю неделю бишася по Иване с Володимиром, и нужею отворишася в неделю мясопустную»[649]. Князь сурово наказал восставших горожан (вероятно, в их числе были и бояре), но это не отбило у крупных феодалов охоту сбросить его. Через пятнадцать лет ситуация повторилась, и боярство (формально: вновь-таки галицкое вече) снова призвало на престол Ивана Ростиславича, но уже против сына Володимирко Ярослава: «Слахуть бо ся к нему (Ивану. — Н. К.) галичане, веляче ему всести на коне, и темь словом поущивають его к собе, рекуче: „Толико явишь стягы, и мы отступим от Ярослава“»[650]. И на этот раз боярам не удалось добиться своего.
Со второй половины 1140‐х гг. в летописях начинают встречаться следующие формулы посажения князей на стол — даже на великокняжеский: «По Ростиславли смерти (1167 г. — Н. К.) начаша слати по Мьстислава (Изяславича, племянника покойного. — Н. К.) братья, Володимирь Мьстиславичь, Рюрик, Давыд (Ростиславичи. — Н. К.), и киане (вече. — Н. К.) от себе послаша». Войдя в Киев, Мстислав «възма ряд с братьею, и с дружиною, и с кыяны»[651].
С течением времени князья начинают признавать законным порядок соглашений с вечем при замещении стола. И не стыдятся этого. Более того, в случае споров с другими князьями из-за того или иного престола выставляют себя пассивными игрушками в руках руководимого боярами веча. В 1155 г. вынужденный уступить Киев Юрию Долгорукому Изяслав Давидович оправдывался перед ним: «Изяслав же присла к Дюргеви, моляся и кланяяся, река: „Ци сам есмь ехал Киеве?! посадили мя кыяне, а не створи мне пакости, а се твой Киев“»[652]. На самом деле перед тем Изяслав силой завладел Киевом.
Отношения между князем и боярами (или руководимым боярами вечем, что одно и то же) часто бывали напряжёнными, что особенно ярко видно на примере Ярослава Владимировича галицкого, которого бояре заставляли жить с нелюбимой женой, даже заточили князя и на его глазах сожгли на костре любимую им женщину Настасью Чагровну[653]. Ожесточённо воевал с боярами Роман Мстиславич, когда въехал в столицу созданного им Галицко-Волынского княжества Галич. И всё же постепенно в большинстве земель обе стороны поняли: они имеют общие владения в одной и той же земле, следовательно, отстаивание её интересов перед центральным правительством должно объединять их.
Летописи сохранили немало свидетельств того, что враждующие между собой князья и бояре тех или иных земель объединялись, когда над ними нависала внешняя угроза — то ли от соседнего князя, то ли даже от самого верховного сюзерена. Те же Володимирко Володаревич и его сын Ярослав спокойно и уверенно опирались на бояр (составлявших со своими отрядами главную силу их войска) в войнах с киевским и волынским князьями.
Лишь после того, когда земельные интересы князей и бояр стали тождественными, разделение Русского государства на в той или иной мере автономные княжества приобрело необратимый характер. Только с того времени, а это 50–60-е гг. XII в., можно говорить о подлинном наступлении удельной раздробленности на Руси. Яркую и образную характеристику страны в эту эпоху создал Б. А. Рыбаков: «Князья, прочно оседавшие с согласия местного боярства (или по его приглашению) в древних городах, превращавшихся в столицы новых княжеств, уже не рассматривали их как временную добычу… Князья теперь остерегались истощать хозяйство своих подданных до предела; ведь их сыновьям и внукам придётся жить в этой же земле»[654].
Когда князья и целые княжеские кланы, наконец, осели на землях, раздробленность стабилизировалась, так же, как и отношения между князьями и боярами в большинстве земель и княжеств. Со второй половины XII в. определялись и упрочились также рубежи между отдельными княжествами, часто носившие ранее условный характер.
Вместе с тем Б. А. Рыбаков высказал чёткую мысль, что вследствие наступления раздробленности «Киевская Русь распалась на полтора десятка самостоятельных княжеств», а «власть киевского князя безвозвратно отошла в прошлое». Далее учёный следующим образом представляет политическую структуру государства эпохи раздробленности: «Постепенно оформилась новая политическая карта Руси со многими центрами. Киевская земля сохранилась лишь в пределах между Днепром и Горынью, Полесьем и степью»[655]. Из этих и других, высказанных в разных работах соображений Б. А. Рыбакова следует, что он рассматривал Киевскую Русь как государственное образование, которое осталось в прошлом и не существовало во времена раздробленности.
Эта мысль, как уже знает читатель, была распространена ещё в дореволюционной историографии. Однако из источников у некоторых моих предшественников и у меня самого создалось впечатление, что Древнерусское государство не прекратило существование. Оно лишь изменило структуру и форму правления.
8. Структура государства и власти эпохи раздробленности
Прежде чем непосредственно перейти к этой теме, стоит остановиться на естественном вопросе: понимали ли летописцы, государственные деятели, культурная элита XII–XIII вв. смысл событий, наступивших на Руси вскоре после смерти Владимира Мономаха?
Учитывая уровень сознания образованных и мыслящих людей времён раздробленности, имеем основания утверждать: безусловно, понимали, хотя и своеобразно, в духе ментальности своего времени и толкования истории прошлого и современных им событий. Государственная и культурная элита видела, что единство страны нарушено, и объясняла это эгоизмом князей и бояр, которые пренебрегли общерусскими интересами ради удовлетворения собственных материальных интересов, своих чрезмерных аппетитов.
Князья начали наводить на родную землю заклятых и безжалостных врагов — половецких ханов, дабы победить конкурентов и отнять у них лакомые города и волости. При этом феодальные властители вовсе не заботились о простых людях-тружениках, тысячами гибнувших в нескончаемых войнах или междукняжеских стычках, — то ли от русского меча то ли от половецкой стрелы. Вспомним горькие строки «Слова о полку Игореве: „Усобица князем на поганыя погыбе, рекоста бо брат брату“: „Се мое, а то мое же“. И начаша князи про малое „се великое“ млъвити, а сами на себя крамолу ковати. А погании (половцы. — Н. К.) с всех стран (сторон. — Н. К.) прихождаху с победами на землю Рускую»[656].
Современному историку должно быть понятно, что княжеские свары и половецкие вторжения на Русь — следствие, а не причина удельной раздробленности. Уместно поставить ещё один вопрос: как смотрели древнерусские образованные и культурные люди на государственную жизнь и государственное устройство того времени, видели ли они хоть какой-нибудь смысл и причины бесконечного перемещения князей из одной волости в другую, в их стычках и войнах за великое киевское, впоследствии владимиро-суздальское, и другие княжения? Создаётся впечатление, что летописцы пессимистически смотрели на возможнось прекращения княжеских «котор» и восстановления централизованной монархии на Руси.
Когда в разгаре борьбы за Киев в конце 40‐х гг. XII в. между могущественными княжескими кланами Мстиславичей, Давидовичей и Ольговичей была предпринята очередная и безрезультатная, как и все другие, попытка заключить мир и прекратить усобицы, летописец с едва скрытыми горькой иронией и сарказмом вложил в княжеские уста такие разоблачительные слова: «То есть было преже дед наших и при отцих наших — мир стоить до рати, а рать до мира; … оже есмы устали на рать… Тако на том целоваша хрест у Святом Спасе… а Руской земли блюсти, и быти всим за один брат»[657].
Я написал «с иронией и сарказмом» потому, что «преже», при отцах и дедах, было как раз наоборот, мир брал верх над войной, а нарушители спокойствия обычно карались великим князем и покорными ему вассалами. Ведь формула «мир до рати» и «рать до мира» стала грустным приобретением общества последнего двадцатилетия, после смерти Мстислава Великого. Горький сарказм просвечивает в этих словах ещё и потому, что очень быстро высокие договаривавшиеся стороны забыли о своих обязательствах и вновь принялись воевать друг с другом, добиваясь исключительно собственных, сугубо эгоистических целей.
Дореволюционные историки вообще отказывали внутренней жизни Древнерусского государства времён удельной раздробленности в какой-либо организованности, отбрасывали самую возможность определения минимальных её закономерностей, видели в ней лишь хаос, бессмысленные войны и близорукость сильных мира того времени. И больше ничего. В противовес подобному представлению отечественные учёные в течение 60–70‐х гг. выработали логичную и стройную концепцию государственной структуры Руси эпохи раздробленности, исследуя особенности и динамику её внутреннего политического развития, начиная с 30‐х гг. XII в.