[683]. На это требование, как и другие, подобные ему (в большинстве случаев не попавшие в летопись), Ольговичи отвечали, что также принадлежат к потомству Владимира, хотя и не Мономаха, а далёкого общего порядка Владимира Святославича и его сына Ярослава. К тому же глава черниговских Ольговичей Святослав Всеволодич незадолго перед тем умер великим князем Руси, просидев на неспокойном киевском столе почти полтора десятилетия.
За два десятилетия перед тем слабосильный Ярослав Изяславич луцкий, только что угнездившийся в Киеве, отказал в «части» самому Святославу Всеволодичу, гордо заявив: «„Чему тобе наша (Мономашичей. — Н. К.) отчина? Тобе сия сторона (Днепра. — Н. К.) не надобе“. Святослав же поча ему молвити: „Я не угрин, ни лях, но одиного деда есмы внуци, а колко тобе до него (Киева и Русской земли. — Н. К.), толко и мне“»[684]. Источники свидетельствуют, однако, что Мономашичам так и не удалось «монополизировать» южную Русскую землю.
Как уже отмечалось в научной литературе, «право распоряжения Киевом и подвластной ему территорией связывалось со „старейшинством“ в Русской земле, а „старейшего“ называли другие князья»[685]. В разгаре раздробленности им вовсе не обязательно бывал киевский великий князь. Он безоговорочно признавался старейшим лишь в начальный период удельного разделения государства. Но с возвышением Владимиро-Суздальского княжества, в годы правления Андрея Юрьевича Боголюбского (1157–1174) верховенство перешло к нему.
После печально известного взятия Киева в 1169 г. Ольговичами при поддержке Андрея Боголюбского несколько пришли в упадок политическое значение и экономический потенциал стольного града Руси, понизились авторитет и военная мощь его великих князей. Владимиро-суздальский государь в конце 60‐х — начале 70‐х гг. даже сажал князей в Киеве[686]. При этом Андрей обыкновенно подчёркивал законность своих подобных решений — ведь старейшим («отцом») его провозгласили все другие князья: «Том же лете присла Андрей к Ростиславичем, река тако: „Нарекли мя есте собе отцем, а хочю вам добра, а даю Романови, брату вашему, Киев“»[687].
Однако система посажения князей в Киеве владимиро-суздальским властелином оказалась недолговечной: реальная жизнь была сильнее вновь созданной нормы феодального права, ей противоречащей. Когда, рассердившись на Ростиславичей за неповиновение, Андрей Юрьевич решил изгнать из Киева Романа, а его братьев — из прилегавших к стольному граду «причастных» городов, те решительно отказались выполнить его волю, вместо этого посадив в Киеве Рюрика[688]. Безуспешной оказалась попытка Андрея, вновь-таки со ссылкой на всеми признанное его старейшинство, выгнать Ростиславичей из южной Русской земли[689].
Получив вооружённый отпор, владимиро-суздальский князь стал осмотрительнее. Когда после кратковременного пребывания на киевском столе Ярослава Изяславича луцкого и Святослава Всеволодича черниговского Ростиславичи вновь обратились к Андрею с просьбой (в которой, кажется, было больше вызова, чем покорности) утвердить киевским князем Романа, тот осторожно ответил: «Пождите мало, послал есмь к братьи своей в Русь; какими весть будеть от них, тогда ти дам ответ»[690]. Дальнейшему развитию событий воспрепятствовала насильственная смерть Андрея Боголюбского, последовавшая в ночь с 29 на 30 июня вследствие боярского заговора против властного и несправедливого князя.
Почти двадцать лет после начала своего длительного княжения во Владимире на Клязьме (1176–1212) младший брат Андрея Всеволод Юрьевич Большое Гнездо не вмешивался в южнорусские дела. Тем временем на Юге с началом 80‐х гг. сложилась своеобразная форма правления: дуумвират предводителей двух сильнейших княжеских родов, не противоречивший системе коллективного сюзеренитета, а органически влившийся в неё. Киевский великокняжеский престол занял глава династии Ольговичей Святослав Всеволодич, а Русской землёй, тогда в общем равнявшейся Киевской земле, завладел глава клана Ростиславичей Рюрик. Под 1181 г. киевская летопись засвидетельствовала, что Рюрик «размыслив с мужи своими угадав, бе бо Святослав старей леты, и урядився с ним съступися ему старейшиньства и Киева, а собе взя всю Рускую землю»[691].
В первые годы совместного правления Святослава и Рюрика в Южной Руси киевский летописец обычно называет Рюрика великим князем, а Святослава — просто князем киевским. Возможно, сам факт владения Южной Русской землёй в глазах общества уже означал общерусское старейшинство, и общество считало Рюрика старше Святослава. Сразу же после «ряда» со Святославом Рюрик начинает раздавать «части» в Русской земле, вершит дела в Юго-Западной Руси, не всегда советуясь со Святославом. Рюрик даже собственноручно поставил епископа в Белгород — в летописном рассказе об этом не упоминаются ни глава русской церкви митрополит, ни киевский князь Святослав[692].
Можно предположить, что Святослав Всеволодич, княживший в Киеве и формально считавшийся сюзереном южнорусских князей, но в то же время не владевший южной Русской землёй, болезненно переживал двусмысленность своего статуса и возрастающее самовластие Рюрика. Он силился вытеснить главу Ростиславичей из Поднепровья. В 1190 г. «Святослав же даяшеть Галич Рюрикови, а собе хотяшеть всей Руской земли около Кыева. Рюрик же сего не улюбишеть — лишитися отчины своея»[693]. Разногласия между дуумвирами продолжались всё их тринадцатилетнее соправление.
Но было бы несправедливым не отметить, что соправительство в Южной Руси глав двух могущественнейших княжеских кланов того времени — Ольговичей и Ростиславичей — установило равновесие политических сил, в значительной степени стабилизировало внутриполитическую жизнь и в определённой мере способствовало укреплению обороны страны. Под водительством Святослава и Рюрика было проведено несколько победоносных походов против половецких ханов (1183, 1185, 1190, 1191), ослабивших опасность для Руси со стороны кочевнической степи.
После смерти Святослава Всеволодича (1194) Рюрик Ростиславич сделался киевским великим князем, одновременно оставив за собой и южную Русскую землю. Однако привыкший к соправлению с опытным и хитроумным Святославом, он, оставшись одиноким, чувствовал себя неуверенно. Южнорусские князья вновь признают «старейшим» в Русской земле владимиро-суздальского князя, на этот раз Всеволода Юрьевича. Это должно было произойти вследствие междукняжеского соглашения на «снеме», не попавшем на страницы летописи. Ведь в 1195 г. Рюрик Ростиславич прямо заявил своему зятю Роману Мстиславичу: «А нам безо Всеволода нелзя быти, положили есмы на немь старешиньство вся братья во Володимере племени»[694].
За полученную «часть» князья обязывались охранять и защищать от врагов («стеречи») южную Русскую землю. Об этом свидетельствуют летописи. Одно из наиболее ярких доказательств этого содержится в Киевском своде под 1195 г. Тогда Всеволод суздальский упрекнул Рюрика Ростиславича за то, что киевский князь ему, «старейшему во Володимирем племени», «части не учинил в Руской земле», а раздал владения другим, младшим князьям. Ну что же, продолжал Всеволод, «кому еси в ней (Русской земле. — Н. К.) часть дал, с тем же ей и блюди и стережи, да како ю (Русскую землю. — Н. К.) с ними удержишь, а то узрю же»[695].
Эта история имела характерное продолжение. Получив ультиматум от владимиро-суздальского великого князя, «Рюрик же поча думати с мужи своими (боярами. — Н. К.), како бы ему дати волость Всеволоду, которыи же волости у него просил: „Всеволод бо просяше у него Торцького, Треполя, Корьсуня, Богуславля, Канева“ (юга Киевской земли. — Н. К.), еже бо дал зятеви своему Романови». Всполошившись и признав требование Всеволода законным, Рюрик тут же наделил его желаемым им «причастьем», не остановившись перед тем, чтобы отнять эту волость у собственного зятя Романа Мстиславича[696].
В свете всего сказанного позволю себе предложить объяснение смысла обращения автора «Слова о полку Игореве» за помощью в защите Русской земли от половцев ко многим русским князьям. Ведь все они были его совладельцами, несли за неё коллективную ответственность в глазах общества, едва ли не равную с киевским князем.
Сам порядок перечисления княжеских имён в этом обращении требует объяснения. В своё время Д. С. Лихачёв писал по этому поводу: последовательность, с которой «Слово» обращается к князьям, случайна. В ней отсутствуют и местничество, и родовая точка зрения. Автор не учитывает родственных отношений или степени важности княжества[697]. Позволю себе решительно не согласиться с этой мыслью.
Б. А. Рыбаков, напротив, видит в порядке перечисления князей в обращении «Слова о полку Игореве» определённые закономерности.
«Прежде всего, это цепь больших пограничных со степью княжеств (из которой выпало северское звено) — княжества Суздальское, Черниговское, Киевское, Галицкое». Вместе с тем, продолжает учёный, «помимо географо-стратегического принципа здесь присутствует и напоминание о родственных связях князей с Игорем и его женой»[698]. К этим соображениям прибавлю и собственные.