Вообще же подробное научное исследование понятия «Русская земля» началось лишь после Великой Отечественной войны. Выдающийся источниковед А. Н. Насонов на основе изучения основных летописных изводов и списков XII–XV вв. пришёл к выводу, что этот термин, который вначале применяли в основном к Южной Руси, с XII в. распространился на все земли восточных славян. Но, подчеркнул он, всегда это понятие имело государственное и этническое значение[717]. Б. А. Рыбаков чётко сформулировал своё видение названия «Русская земля». Он справедливо заметил, что в эти слова средневековые авторы вкладывали два разных понятия: во-первых, так называли часть лесостепи на юге Руси от Киева до Курска, во-вторых, так постепенно стали именовать все восточнославянские земли, территорию древнерусской народности от причерноморских степей до Ледовитого океана.
Оба толкования территориальных рубежей Русской земли, подчёркивал Б. А. Рыбаков, обусловлены исторически. Более древним следует считать взгляд на Русь как на приднепровские земли. Он возник ещё в VI–VII вв. и дожил до века IX. В течение X–XII вв. понятие «Русская земля» начало расширяться, отражая изменения, происходившие в Киевском государстве, в частности процесс складывания древнерусской народности, и стало отражать народные представления о всех без исключения землях восточных славян независимо от их удельной разобщённости[718].
Эту мысль поддержал крупнейший археолог П. Н. Третьяков. По его мнению, многочисленные свидетельства летописей доказывают, что вплоть до XII — ХIII вв. ни Новгородские, ни Смоленские, ни Ростово-Суздальские, ни Галицко-Волынские земли Русью не назывались. В представлении русских людей IX–XI вв. Русью была лишь одна Киевская земля[719]. Далее я постараюсь показать, что П. Н. Третьяков ошибался.
В то же время исследователи летописания, среди них и многие названные выше, не могли не заметить, что однозначная схема постепенного расширения содержания понятия «Русская земля» в течение X–XII или XII–XIII вв. не соответствует многим летописным контекстам. Так, в статье 1953 г. Б. А. Рыбаков мимоходом обмолвился, что в Киевской летописи 90‐х гг. XII в. г. Овруч противопоставляется Руси, но лишь потому, что был доменом князя южной Русской земли Рюрика Ростиславича[720]. Но при этом учёный не объяснил, почему в этом же источнике летописцы XII в. временами не включали в южную Русскую землю её основополагающие города: Чернигов и Переяславль.
В подробно аргументированном труде по этногенезу восточных славян Л. В. Черепнин проследил процесс формирования древнерусской народности и государственности, определил время её существования и начало разделения на российскую, украинскую и белорусскую. Много внимания историк уделил закономерностям и особенностям употребления в источниках понятия «Русская земля». Констатируя широкие рамки его применения в XI — первой половине XIII в. — наряду с традиционным приложением к Среднему Поднепровью, — он вместе с тем отметил, что с середины XII в. в источниках наблюдается тенденция нового суживания содержания этого государственного и этнокультурного названия. Это было очень важным наблюдением. Приведя ряд примеров из летописей, Л. В. Черепнин пришёл к выводу, что выражение «Русская земля», ранее употреблявшееся в источниках как в узком, так и в широком смысле, во времена раздробленности всё чаще означало южную Русскую землю, и объяснил этот исторический феномен расчленением территории древнерусской народности, начавшимся в конце XI в. и продолжавшимся в течение всего XII в. Оно было проявлением нарастания процессов феодальной раздробленности. Подобное объяснение представляется в основном верным, но слишком общим.
Этот историк считает, что «процесс образования отдельных самостоятельных княжеств был связан с окончательным изживанием племенного деления. Со страниц летописи постепенно исчезают названия старых „племён“»[721]. Всё чаще летописи упоминают о землях: Муромской, Ростовской, Полоцкой, Новгородской, Черниговской, Галицкой и др.
Позднее явление суживания смысла понятия «Русская земля» в XII в. рассмотрел Б. А. Рыбаков. Он заметил, что в древнерусских источниках XII в. можно обнаружить множество примеров воскресения старого, архаического понимания Руси как южной области. Учёный считает одной из причин подобного явления естественное стремление всех новых княжеств, недавно отделившихся от Киевского государственного центра, подчеркнуть новизну своего политического статуса, утвердить свою независимость от Киева, т. е. отгородиться от Руси Киевской (Южной), терминологически урезав значение понятия «Русская земля»[722].
В отличие от Л. В. Черепнина, писавшего, что в эпоху удельной раздробленности старое племенное деление было преодолено, Б. А. Рыбаков доказывал, что Древнерусское государство распалось на полтора десятка самостоятельных княжеств, подобных полутора десяткам древних племенных союзов. Стольные города крупнейших княжеств были ранее центрами союзов племён: Киев у полян, Смоленск — у кривичей, Полоцк — у полочан и пр[723]. Эта мысль кажется мне искусственной и не соответствует историческим реалиям эпохи раздробленности.
Историк называет ещё одну причину суживания смысла понятия «Русская земля»: все сильнейшие русские князья, потомки Владимира Святославича, хотя и имели в XII в. собственные земли, всё же продолжали считать своей общей династической собственностью древнее ядро государства — Южную Русскую землю. И каждый стремился получить свою долю в общем наследстве прапрадедов. Отсюда проистекало и желание противопоставить свои княжества Руси Южной[724]. С определёнными коррективами с этой мыслью можно согласиться.
Во второй половине 70‐х — начале 90‐х гг. нашего столетия продолжались исследования смысла и эволюции в общественной мысли страны понятия «Русская земля». В моей давней статье прослежена динамика развития этого термина и определён хронологический порог: 40-е гг. XII в., когда он суживался до рамок Киевской земли, — даже те восточнославянские земли, которые извечно (и это подтверждалось летописями) входили в неё: Черниговская и Переяславская, остались за пределами этой новой Русской земли[725].
Заметно влияние авторитетных предшественников на статьи А. И. Рогова и Б. Н. Флоря[726], вносящие, на мой взгляд, мало нового в толкование проблемы Русской земли в древнерусских источниках, на государствообразующие процессы на Руси. Оригинальной представляется статья В. А. Кучкина, в которой он чуть ли не с математической точностью вычислил по летописи города и сёла, входившие в южную Русскую землю. Учёному оказалось достаточно одного-единственного (часто неопределённого) летописного упоминания о том или ином поселении как русском, чтобы включить его в Русскую землю. Подобный формальный, скорее формалистический, метод исследования позволил В. П. Кучкину отказаться от традиционного и доказанного всем громадным комплексом свидетельств источников взгляда на Русскую землю Юга как на объединение Киевской, Черниговской и Переяславской земель.
В. А. Кучкин пришёл к удивительному и, на мой взгляд, ошибочному выводу, будто бы давняя Русская земля «простиралась не в меридиональном, а в широтном направлении. Её большая часть, располагавшаяся в правобережье Днепра, занимала главным образом водораздел, отделявший бассейны Припяти и Западного Буга от бассейнов Южного Буга и Днестра. На западе Русская земля достигала верховьев Горыни и Западного Буга»[727]. Знатока летописей и исторической географии Древней Руси В. А. Кучкина почему-то не смутило то обстоятельство, что очерченный им регион, в частности верховья Горыни и Западного Буга, начал заселяться и обрастать городами в основном в XII в., тогда как южная Русская земля была образованием, существовавшим по крайней мере в VIII–IX вв.
Удачно и остроумно полемизируя с В. А. Кучкиным, молодая исследовательница И. В. Ведюшкина разумно предложила прежде всего отказаться от попыток определить точные границы южной Русской земли[728]. Она справедливо подчеркнула условность, с одной стороны, и географическую неконкретность — с другой, самого понятия «Русская земля». Поэтому, считает она, не стоит увлекаться статистическими выкладками на предмет того, какие города и сёла входили в южную Русскую землю, а какие — нет. И. В. Ведюшкина предметно и убедительно анализирует факты использования в памятниках письменности XI–XIII вв. и узкого и широкого смысла названия «Русская земля». Для этого она привлекает новые источники, свидетельства эпиграфики и сфрагистики[729], что делает её работу особенно ценной.
Из конспективно изложенных мнений предшественников в изучении проблемы складывается впечатление о колебаниях и расхождениях в понимании летописцами понятия «Русская земля» в различные хронологические периоды. Вначале, в IX–XI вв., его смысл был весьма узким: под Русской землёй понимали только Южную Русь, да и то без Погорины, Галичины и Волыни. Затем это понятие стало распространяться на все восточнославянские земли (по наблюдениям учёных, в конце XI или в начале XII в.), но вскоре после этого его значение сузилось до очертаний старой Русской земли, т. е. Киевщины, Чернигово-Северщины и Переяславщины. На самом деле мнения учёных по этой теме не были столь единодушными. Но все названные выше историки придерживались подобного понимания территориально-хронологического развития термина «Русская земля». Например, такой авторитет, как Л. В. Черепнин, считал, что с самого начала это понятие имело общерусское значение.