Существует немало оснований считать одной из главных причин общности древнерусской культуры ту, что местные черты в культурном облике каждой из земель возникали обыкновенно под влиянием феодальной верхушки, заинтересованной в обособлении от прочих земель и княжеств, прежде всего — от общерусского государственного центра. Зато культурная общность восточнославянского этноса обеспечивалась широчайшими слоями трудового населения. «Дроблению культуры по областям противостоит проникновение в неё народных и демократических начал… Эта народная основа явственно сказывалась и раньше, но особенно ощутимой она становится с конца XI в.»[791].
Уже чисто внешнее сравнение памятников искусства XI в. с аналогичными произведениями XII–XIII вв. свидетельствует о возрастании самобытности последних, постепенном высвобождении из-под влияния византийских образцов и традиций. Достаточно бросить взор на реальные и фантастические создания и образы белокаменной резьбы храмов второй половины XII — первой трети XIII в. во Владимире-на-Клязьме, Боголюбове, Галиче, Юрьеве-Польском (которые народное искусство восточных славян донесло сквозь столетия до наших дней), чтобы убедиться в глубоком проникновении в архитектуру и скульптуру народных основ и мотивов.
Уже давно высказана важная мысль, согласно которой носителями народных традиций и творцами единства древнерусской культуры были в основном ремесленники. Именно они создали общность русской материальной культуры на громадном пространстве Восточной Европы. Везде существовал приблизительно одинаковый состав и набор типовых вещей городского и сельского быта. Подчёркивалось, что характерной особенностью ремесленного производства на Руси XII–XIII вв. было отсутствие замкнутости мастеров в границах своего города, села, округи или земли. Они постоянно общались и обменивались опытом с коллегами из других краев. Замкнутым и традиционно-консервативным было село. Опыт смоленских и полоцких зодчих используют новгородские строители, галицкие каменных дел мастера трудятся во Владимире-на-Клязьме, а суздальские — в Галиче, смоленские архитекторы возводят сооружения в Киеве и Чернигове[792]. Прибавлю к этому ещё один характерный пример. Успенский собор Киево-Печерского монастыря служил образцом и даже моделью для возведения парадных храмов в разных городах Древнерусского государства.
Распространение народных основ в древнерусской материальной и духовной культуре в XII–XIII вв. воспрепятствовало её дроблению. Народное творчество в своей основе было целостным, что, конечно же, не означало отсутствия в нём региональных особенностей, возникавших под влиянием местных традиций, различных социальных, культурных, экономических и политических условий. Потому что «единым был труд русских ремесленников, где бы они ни работали — в Рязани или во Владимире, в Галиче или в Новгороде. Наконец, единой была в основе своей идеология трудовых классов населений всей необъятной Руси»[793].
При всём том, что в культурном развитии Древней Руси эпохи удельной раздробленности давали себя знать локальные особенности, одновременно вырастала и самобытная общая — народная! — основа восточнославянской культуры. Не раз отмечалось в научной литературе, что эти особенности, как правило, были внешними и часто поверхностными, а культурная общность — глубинной, потому что она питалась продуктивным творчеством трудового люда, составлявшего абсолютное большинство населения Киевского государства. Кроме того, само развитие культуры на местах логически вызывало возрастание элементов единства[794].
Могущественным стимулом, поддерживавшим близость культурных процессов и явлений в Древнерусском государстве эпохи раздробленности, была безусловная общность для всех земель и княжеств культурного наследия времён существования относительно единого Киевского государства. Эта общность ощущается буквально во всём: в областном летописании, которое обязательно начинается с «Повести временных лет» (в разных вариантах и редакциях) — общерусского произведения, а уже потом переходит к местным делам; в живописи, архитектуре, скульптуре и художественном ремесле, развивавших и творчески переосмысливавших прекрасные традиции мастеров прошлого; названиях рек, урочищ и новых феодальных городов Северо-Восточной Руси (Трубеж, Переяславль, Юрьев и др.), чем люди XII–XIII вв. стремились напоминать о своей связи с древнейшими реками, городами и сёлами страны, расположенными в южной Русской земле.
Наконец, существовали общие для всей Русской земли черты уклада, а структура общественных отношений, структура самой власти были одинаковы для всех княжеств и земель. Всюду существовали одни и те же формы зависимости сельского и городского населения от князей и бояр, та же феодальная иерархия. Одинаковыми или принципиально близкими были и внешний вид городов и сёл, быт и обычаи древнерусской народности на всём пространстве Восточной Европы[795].
Всё это (и многое другое, оставшееся за рамками моего рассказа) надёжно скрепляло единство материальной и духовной культуры Киевской Руси. Безусловно, её народ не мог не ощущать отмеченной общности культурных процессов и явлений в своей стране.
Одним из наиболее ценных элементов этого скрепления было чувство этнического единства, которое древнерусская народность вынесла из предыдущего времени, развивала в течение XII и XIII вв. и передала рождённым ею великорусской, украинской и белорусской народностям. Мысль об общности восточных славян с прадревних времён буквально пронизывает письменные источники эпохи удельной раздробленности. Это дало основания В. О. Ключевскому воскликнуть: «Всего важнее в своде (летописном. — Н. К.) идея, которою в нём освещено начало нашей истории: это — идея славянского единства»[796].
Правда, многие учёные скептически относились к реальным возможностям воплощения этой высокой идеи в жизнь, рассматривая политические отношения на Руси эпохи раздробленности преимущественно в плане торжества партикуляризма, своекорыстности князей и бояр[797]. Однако подобные высказывания не учитывали общественных настроений, политической активности горожан, а она во времена раздробленности была высокой, — можно привести немало примеров вечевых собраний, которые временами круто изменяли жизнь города, а то и княжества, народных движений, выливавшихся в настоящие восстания[798].
Как бы отвечая скептикам, недооценивавшим роль масс в общественно-политической жизни государства, знаток летописания М. Д. Приселков подчеркнул, что фактов стойкого существования «идей осмысленной национальности — единого русского народа и единой Русской земли» в XII–XIII вв. никак нельзя отрицать. Единая Русская земля была идеей основной и всенаполняющей, образующей тот воздух, без которого не могло быть жизни произведений нашей древней литературы[799].
И действительно, идея единства Русской земли — Древнерусского государства и его народности — была ведущей в памятниках письменности времён раздробленности. Уже в созданной накануне ослабления политической целостности Руси «Повести временных лет» (второе десятилетие XII в.) чувствуется живая и искренняя забота летописца, выразителя передового общественного мнения, о сохранении единства государства. «Повесть» обращается к современным ей князьям с напоминанием о древней славе и величии родины, об извечном единстве Русской земли. Даже описывая под 1093 г. страдания русских людей в половецком плену, летописец вкладывает в их уста гордые слова: «Кого бо тако бог любить, яко же ны взлюбил есть? Кого тако почел есть, яко же ны прославил есть и възнесл? Никого же!»[800]. В этих словах возвеличивается Русская земля и русский народ, их единство, могущество и слава, которыми гордятся в чужой стороне русские пленники. Недаром в «Повести временных лет» столь щедро приводятся программные речи Владимира Мономаха с призывами объединить Русь против наступления хищной Половецкой степи («Почто губим Русьскую землю…»)[801]. В прекрасной и сжатой характеристике «Повести» Б. Д. Греков подчеркнул, что средневековый историк последовательно отстаивал единство Русской земли. Учёный отметил стержневую идею произведения: гордость за своё прошлое, обеспокоенность будущим и призыв к защите целостности страны[802].
Когда на смену централизованной монархии Владимира Мономаха и его сына Мстислава пришло федеративное государство их потомков, это не могло не сказаться на древнерусской литературе. Изменяется её характер, представления о современном ей мире. Однако и в разгаре удельной раздробленности страны в народной массе продолжала жить идея единства Русской земли. В трудовом народе, больше всего страдавшем от княжеского произвола, стойко удерживалось представление о единой Русской земле, не разбитой на волости-полугосударства, живущей общими интересами и стремлениями[803].
Центробежные тенденции общественно-политической жизни, начавшие сказываться уже в 30‐х гг. XII в., не могли пройти вне внимания летописцев, выразителей общественного мнения, пусть даже часто классово ограниченного. Как заметил М. Н. Тихомиров, их идеология была идеологией людей периода феодальной раздробленности, привыкших к постоянным княжеским сварам[804]. Естественно, летописцы XII–XIII вв. были патриотами своих земель — Киевской, Новгородской или Владимиро-Суздальской, — но для всех их оставалась на первом месте мысль о необходимости борьбы с внешним врагом, поддержания единства и независимости государства.