[97].
Значительно раньше появились славяне в бассейне озера Ильмень. В конце VII в., продвигаясь из более южных районов, они начали расселяться на северо-западе. Археология свидетельствует, что в VIII в. в Центральном Приильменье появляется вторая волна славянской колонизации. То были новгородские словены, земледельческое население с относительно развитым хозяйством. Они постепенно ассимилировали немногочисленное и разъединенное угро-финское население[98].
Особенно рано, где-то в конце V в., начинается славянская колонизация Юго-Восточной Европы. А в IX–X вв. древнерусское население Южного Поднепровья было представлено потомками племён уличей и оседлой части алано-болгарских племён, переместившихся из Подонья под давлением печенегов[99]. Южные степи, понизья Дона, Днестра и Дуная были колонизованы восточными славянами также в догосударственные времена. Однако в древнерусскую эпоху от когда-то компактных и многочисленных славянских поселений там впоследствии остались лишь некоторые, о чём красочно повествует Нестор. Рассказывая о расселении славян на юге, он замечает: «А улучи и тиверьци седяху бо по Днестру, приседяху к Дунаеви. Бе множьство их: седяху бо по Днестру оли до моря, и суть гради их и до сего дне»[100]. Речь идёт, вероятно, об остатках тех городов — городищах. Главной причиной оттеснения восточных славян от Чёрного моря и устьев больших рек было нашествие печенегов в X в., которых в XI в. сменили другие кочевники — половцы. Эта мало исследованная южная славянская колонизация издавна встречалась с могучим встречным потоком кочевников: аваров, тюрков-болгар, угров, печенегов, торков, половцев, наталкивалась на сильное сопротивление Византии и Хазарии.
Достаточно рано, по крайней мере с IX в., завязывались политические отношения между союзами славянских и неславянских племён на Севере. Уже в первых записях датированной части «Повести временных лет» (с 852 г.) встречаем известия о федеративном объединении на северо-западе, состоявшем из двух славянских (словены и кривичи) и двух угро-финских (чудь и меря) союзов племён, скорее, племенных княжений. Под 859 г. (дата условная, как и почти все годы, проставленные позднейшими летописцами в рассказах о IX и большей части X вв.) Нестор сообщает, что «имаху дань варязи из Заморья на чюди и на словенех, на мери и на всех кривичех». Славяне и неславяне названы здесь вперемешку, что и навело В. Т. Пашуто на мысль о существовании в то время конфедерации этих народов. Далее эти племенные образования «изъгнаша варяги за море, и не даша им дани и почаша сами в собе володети»[101]. Упомянутая конфедерация славян и неславян была, по-видимому, стойкой, о чём свидетельствуют последующие страницы летописи. А «согласованное действие четырёх земель свидетельствует об усилении тенденции к их слиянию, ускоренной северной (варяжской. — Н. К.) опасностью»[102].
Союзы славянских и неславянских земель сложились, как видим, ещё до образования Древнерусского государства. На севере их ядро составили новгородская Словенская земля и полоцкая Кривичская. В длительном и неоднозначном процессе образования древнерусской государственности неславянские земли попали в подчинённое положение. Когда с конца IX в. начался первый этап объединения Руси, государственный центр в Киеве постепенно присоединял и неславянские земли, превращая их в объект нарастающей государственной, а затем и феодальной эксплуатации. Часть неславянских народов растворилась в славянском этносе (мурома, водь, ижора, позднее — меря), другая устояла. Так, совокупность эстонских племён слилась в Чудскую землю, а укшайтско-жемайтско-ятвяжских — в Литву[103].
Неславянские союзы племён Восточной Европы на первых порах строительства Древнерусского государства были её союзниками, быть может, и подневольными. Рассказывая о знаменитом походе Олега из Новгорода на Киев около 882 г., следствием которого стало объединение восточнославянских племён (что принимается современной наукой за начальную дату существования Древнерусского государства), Нестор пишет: «Поиде Олег, поим воя многи, варяги, чудь, словени, мерю, весь, кривичи…». Точно так же неславянские племена пребывали в составе громадного войска Олега, двинувшегося в 907 г. на Царьград: «Иде Олег на Грекы, Игоря оставив Киеве, поя же множество варяг и словен, и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю, и деревляны…». Но в войске преемника Олега Игоря, также ходившего на Царьград в 943 г., представители неславянских народов уже не упоминаются[104]. Логично допустить, что одни из них (меря) были к тому времени уже поглощены Киевской Русью, другие не имели с ней союзнических отношений. В дальнейшем летопись ни разу не упоминает воинов из чуди, веси, мери и других угро-финских народов в составе войска русских князей.
Археологические исследования подтверждают как политическое сосуществование славян и неславян, так и бытование славяно-фин-но-угорского, славяно-тюркского, славяно-иранского и славяно-балтского социально-культурного симбиоза в Восточной Европе. Следует считать несомненным прогрессивный характер влияния Руси на подвластные народы. Восточные славяне-земледельцы, носители более высокой культуры, положительным образом влияли на неславян, бывших в основном охотниками и скотоводами. «Главной фигурой могучей экономической колонизации, развернувшейся во второй половине первого тысячелетия на Восточноевропейской равнине, был славянский земледелец… Экономический прогресс выражался во внедрении земледелия в среду скотоводческих, охотничьих и промысловых народов»[105]. Этнологи считают, что славянское экономическое и культурное влияние во многих случаях благоприятствовало даже этническому сплочению неславянских народов.
Завершая рассмотрение сюжета о вхождении неславянских народов в восточнославянские протогосударственные, а далее и государственное объединение — Киевскую Русь, необходимо подчеркнуть, что всегда в территориальном, политическом, экономическом и культурном отношениях в этих объединениях преобладал собственно славянский, далее древнерусский этнос. Сам феодальный способ производства, стимулировавший развитие государственности, возник и развивался у славян раньше, чем у подвластных им народов, долгое время остававшихся на родоплеменной стадии социальной эволюции. Киевская Русь была исторической прародиной не только российского, украинского и белорусского народов. В составе этого государства жили и приобщались к общественно-политической и культурной жизни страны десятки больших и малых неславянских народов Причерноморья, Прибалтики, европейского Севера, Поволжья, Северного Кавказа.
8. Дружинное государство
Возвращаясь к теме формирования древнерусской государственности, обратим внимание читателя на то, что социальная структура Киевской Руси времён Олега и Игоря представлена в договорах 911 и 944 гг. таким образом: киевский князь, светлые и великие князья или «всякое княжье» (и те и другие — вожди племенных княжений)[106], великие бояре и люди все русские. Дружинники в текстах договоров Руси с греками не названы. Однако великие бояре и, вероятно, племенные князья были членами дружины киевского князя, её привилегированной верхушкой. Они же составляли первоначальный аппарат управления.
Возникновение дружины у славян как социального слоя и военного института историки относят к различным временам: от VI до первой половины X в.[107] Мнения исследователей разделились и в отношении стадии развития общества, на которой складываются дружины. Т. Василевский напрасно, на мой взгляд, видел возможность формирования дружины в родоплеменном обществе. Ему возразил X. Ловмяньский, допускавший очень гипотетическую возможность создания дружины в родоплеменной среде, да и то непостоянной, а лишь для одноразового набега на соседей. В дофеодальный период для содержания дружины у вождей просто не хватало средств[108]. В последнее время этой проблемой занимался А. А. Горский. Он считает, что институт дружины был присущ обществам времён генезиса феодализма, а дружинная знать складывается во времена возникновения раннефеодальных обществ[109]. Работам А. А. Горского, как мне кажется, вообще присуща модернизация восточнославянского общества IX–X вв. Он видит в нём даже домениальное землевладение киевских князей. В действительности оно возникло одним-двумя столетиями позднее.
На мой взгляд, дружина представляла собой продукт не столько решительного изменения социальных отношений, сколько зарождения и развития государственности. В руках князя она была средством принуждения и управления, взимания дани, защиты собственных интересов и населения страны от врагов. А. А. Горский приводит археологические материалы, свидетельствующие, что наиболее мощные контингенты дружинников были сосредоточены в ядре Древнерусского государства в Среднем Поднепровье[110]. А это как раз и свидетельствует о созидательной деятельности дружины в эпоху становления восточнославянской государственности.
Соотношение дружины с аппаратом управления подробно рассмотрено в книге А. А. Горского[111]. Мне же хочется остановиться на взаимоотношениях князя и дружины, освещающих некоторые особенности социального и политического строя Древнерусского государства IX–X вв. Следует учитывать то обстоятельство, что свидетельства об этом заимствованы летописцем главным образом из фольклорных источников, поэтому им присущи хронологическая неопределённость и, главное, идеализация княжеско-дружинных связей.