ше ногама» (195); а то «вступль ногама босыма на пламени» и стоял (196) и т. д.
На долговременность явлений указывали также иные по форме, но распространенные в летописи концовки с формулами «до сего дне», «и доныне», «и ныне». Имелись в виду в основном материальные памятники – могилы, кости, церкви, города. Причиной распространенности таких концовок являлось стремление летописца показать постоянство иного рода – то, как устойчива на Руси память о своем прошлом: современники летописца знали и называли эти памятные места («есть же могила его и до сего дни, словеть могыла Ольгова» – 39, под 912 г., первая концовка рассказа об Олеге Вещем; еще: идола Перуна выбросило на мель, «и оттоле прослу Перуня мель, яко же и до сего дне словеть» – 117, под 988 г., концовка эпизода); погребения сами напоминали о себе (в пещере Антония Великого «лежать моще его и до сего дне» – 158, под 1051 г., концовка эпизода); древние предметы и села не были забыты (княгиня Ольга: «сани ее стоять въ Плескове и до сего дне и есть село ее Ольжичи и доселе» – 60, под 947 г.; концовка первого сообщения); старинные церкви были знакомы современникам летописца («церковь … яже стоить и до сего дне Тьмуторокани» – 147, под 1022 г., концовка летописной статьи; «и церковь, юже сдела Изяславъ, яже стоить и ныне» – 181, под 1072 г., концовка вступительного сообщения летописной статьи).
По рассказам летописца, памятники деяний русских властителей были известны и даже поминались и за пределами Руси (Кий пытался поселиться на Дунае – «и доныне наречють дунаици городище Киевець» – 10; разрушенные Святославом византийские города «стоять и до днешняго дне пусты» – 70, под 971 г.; у Святополка Окаянного «межю ляхы и чехы… есть же могыла его в пустыни и до сего дне, исходить же из нея смрадъ золъ» – 145, под 1019 г.; тмутороканский князь Роман Святославович был убит у половцев – «суть кости его и доселе лежаче тамо» – 204, под 1079 г.).
Русские персонажи у летописца тоже постоянно помнили о прошлом Руси и славян (например, через 90 лет после события один из киево-печерских монахов «именемь Еремия, иже помняше крещенье земле Русьскыя» – 189, под 1074 г.; Владимира-крестителя «в память держатъ русьстии людье, поминающе святое крещенье» – 131, под 1015 г.; «и есть притъча в Руси и до сего дне: “Погибоша, аки обре”» – 12). И сам летописец возвращался мыслями к далекому прошлому (например, под 1095 г.: «В се же лето придоша прузи на Русьскую землю … и не бе сего слышано в днехъ первых в земли Русьсте» – 226).
Внимание к явлениям постоянным в жизни побуждало летописца отмечать концовками устойчивость судеб других древних народов – хазар («володеють бо козары русьскии князи и до днешнего дне» – 17); поляков («быша же радимичи от рода ляховъ … платять дань Руси, повозъ везуть и до сего дне» – 84, под 984 г.; «многы ляхы … Ярославъ посади на Ръси, и суть до сего дне» – 150, под 1030 г.); печенегов («не ведяху, камо бежати … тоняху … а прокъ ихъ пробегоша и до сего дня» – 151, под 1036 г.); торков («торци убояшася, пробегоша и до сего дне» – 163, под 1060 г.). Иногда устойчивое свойство народа летописец отмечал не в концовке, а в попутном замечании по ходу своего повествования (например: «суть бо греци лстивы и до сего дни» – 70, под 971 г.). Преходящие черты этносов летописец не упоминал.
Наконец, максимальную долговременность явлений летописец обозначил в концовках о бесконечной вечности тех или иных состояний персонажей, особенно когда писал о «том свете» (блаженный князь «вечнеи жизни и покою сподобися» – 207, под 1086 г.; а злодей «по смерти вечно мучимъ есть» – 145, под 1010 г.; половцы «на ономъ свете … уготовании огню вечному» – 233, под 1096 г.).
И в земной жизни в концовках воинских рассказов летописец провозглашал вечную славу победы (например: разгромив половцев, «възвратишася русьстии князи въ свояси съ славою великою, и ко всимъ странамъ далнимъ рекуще – къ грекомъ, и угромъ, и ляхомъ, и чехомъ, – дондеже и до Рима проиде, на славу Богу всегда, и ныня, и присно, во веки, аминь» – третья редакция «Повести временных лет», 273, под 1111 г.2). Сюда же летописец подверстал и дипломатические договоры, где регулярно обещали противники вечность заключенного мира (в договорах руси со греками, в заключительных формулах: «да храним тако ж любовь … всегда и во вся лета» – 34, под 912 г.; «да хранить си любовь правую, да не разрушится, дондеже солнце сьяеть и весь миръ стоить в нынешния веки и в будущая» – 53, под 945 г.; «толи не будеть межю нами мира, елико камень начнеть плавати, а хмель почнет тонути» – 84, под 985 г.).
Иногда сроки вечности явлений в концовках у летописца сокращались, но все-таки оставались неопределенно долгими. Так, «человекы нечистыя», запертые еще Александром Македонским в непроходимых горах, но пытающиеся прорубиться, «в последняя же дни … изидут» «и осквернять землю … си сквернии языкы» (235–236, концовка рассказа под 1096 г.).
Судя по рассмотренным концовкам летописных статей и эпизодов, можно предположить, что летописец искал некие постоянные и устойчивые явления как в прошлом, так и в современном ему крайне нестабильном мире.
Перейдем к другому виду концовок. Многочисленные концовки о возвращении персонажей домой тоже свидетельствовали об уже знакомом нам отборе стабильных явлений летописцем. Например, рассказ о крещении Ольги в Царьграде летописец закончил концовкой: Ольга «иде с миромъ въ свою землю и приде Киеву» (62, под 955 г.). Дополнительный литературный смысл этой концовки – прочность крещения Ольги. И действительно, непосредственно перед концовкой рассказа царьградский патриарх заверил Ольгу о будущем: «Христосъ имать схранити тя … тя избавить от неприязни и от сетии его». И далее летописец прямо подтвердил это: Бог «защитилъ бо есть сию блажену Вольгу от противника и супостата дьявола» (69).
Тот же смысл долговременной прочности свершившегося события имела концовка рассказа о крещении киевлян Владимиром Святославовичем: «крестившим же ся людемъ идоша кождо в домы своя» (118, под 988 г.). Зачем летописцу понадобилось завершать эпизод само собой разумеющимся указанием о возвращении людей по домам? Только для того, чтобы композиционно «закруглить» рассказ? Думается, что эта концовка у летописца обладала и дополнительным смыслом, обозначая увековеченность крещения киевлян. Недаром опять же непосредственно перед концовкой дьявол стенал о своем будущем: «не имам уже царствовати въ странах сихъ».
Но выделение стабильных явлений не превратилось у летописца в навязчивую цель. Так, хотя самыми частыми в летописи были стандартные концовки о возвращении персонажей из похода домой, однако дополнительный смысл во многих этих формальных концовках был редок и слаб. Приходится сомневаться в том, что у летописца даже пышные концовки о возвращении с победой неизменно загадывали так уж далеко. Например, под 1103 г. летописец завершил статью о крупнейшей победе русских над половцами торжественной концовкой: «и придоша в Русь с полоном великым, и с славою, и с победою великою» (279). Но ни намека на длительность победных результатов концовка не содержала, а через два года, под 1106 и 1107 гг., летописец уже снова сообщил о нападениях половцев.
Концовки о возвращении домой в рассказах с иными, невоенными, сюжетами тем более не подразумевали длительных явлений. Вот парадоксальный пример. Статью под 1072 г. о перенесении мощей Бориса и Глеба русскими князьями летописец заключил благостной концовкой: «обедаша братья на скупь кождо с бояры своими с любовью великою … после же разидошася в своя си» (182). Великая любовь? Но и года не прошло, а тут же последующей фразой летописец объявил о раздоре между теми же князьями: «Въздвиже дьяволъ котору въ братьи сея … бывши распри межи ими» (под 1073 г., 182).
Тем не менее внимание к стабильности описываемых явлений летописец все-таки проявлял, хотя и непоследовательно. Об этом еще свидетельствуют концовки с формулой «и тако». Главный их литературный смысл – подразумевание длительности результата событий (разгром: «русь, видящи пламянь, вметахуся въ воду морьскую, хотяще убрести, и тако възъвратишася въ своя си» – 44–45, под 941 г.; спасение: «привезоша жито и тако ожиша» – 147, под 1024 г. и др. концовки эпизодов).
Некоторые из этих концовок эпизодов означали долговременное постоянство действий персонажей (ср.: словене «облеются водою студеною и тако оживуть, и то творять по вся дни» – 8–9; Владимир Святославович «стваряще праздникъ великъ … и тако по вся лета творяше» – 125, под 996 г.). Концовки же эпизодов о роковых нападениях на князей, возможно, подразумевали у летописца окончательность, даже вечность результата действий («и тако убьенъ бысть Ярополкъ» – 78, под 980 г.; «и тако скончася блаженыи Борисъ, венець приемъ от Христа-бога» – 134, под 1015 г.; «и тако зле испрооверже животъ свои Итларь» – 228, под 1025 г. и т. п.).
В общем, желанной для летописца была некая реальность со стабильными явлениями и свойствами. Поэтому летописец, рассказывая о конкретных событиях, делал выводы об общих принципах бытия, опираясь на цитаты из Священного писания, на афористические высказывания персонажей и на собственные рассуждения. Например, под 1068 г. летописец объяснил нашествие половцев и мятеж в Киеве нарушением мирного крестного целования между князьями и, закончив рассказ концовкой о победоносном возвращении домой того князя, который крестное целование соблюдал («и възвратися с победою в градъ свои»), летописец разразился поучением о необходимости всегда соблюдать крестное целование: «Да не преступають честнаго креста, целовавше его; аще ли преступить кто, то и зде прииметь казнь, и на придущемь веце казнь вечную» (172). Стабильности жизни хотелось летописцу начала ХII в.