1. Социальный облик автора размыт. «Житие» составил книжник, а конкретнее, может быть, церковник, а может быть, и дружинник, во всяком случае лицо, приближенное ко князю: «самовидець… възраста его», по авторскому признанию (159).
Автор выразил местный, областнический, взгляд на своего героя уже в начальной похвале: «Но и взоръ его паче инех человекъ» (160). Уточнение – «инех человекъ» – имело явственный ограничительный оттенок: Александр оказывался лучше не всех прочих людей вообще, как это можно было ожидать по обычаю панегириков такого рода, а только лучше лишь какой-то группы некоторых «человекъ». Слово «инех» в «Житии» не означало даже подавляющего большинства прочих людей. Ср. в другом месте: «И овехъ с собою поведе, а инех, помиловав, отпусти» – только некоторых, избранных (169). Масштабность похвалы была очень невелика.
И действительно, прочтем эту похвалу далее. Автор сравнил Александра с трубящей трубой: «И глас его – аки труба в народе» (160). Сравнение в общем традиционное. В библейских книгах не раз голос героя сравнивался с трубой: «Яко и трубу, възнеси глас свои» («Библия», 90 об. 1, Исаи. 58), «и слышах за собою глас велми, яко трубу (60 об., Апок. 1). Но тут можно заметить, что автор «Жития» добавил уточнение – «в народе» (160), представив трубный глас героя распространившимся не на «весь мир», не в «четыре конца вселенной», как это было принято в похвалах (ср.: «Сила же твоихъ глаголь, Златоусте, яко труба … всельньскыя вся коньца пригласова» – «Минеи служебные» 1097 г.2), а только в пределах одного народа. Притом слово «народ» и даже во множественном числе слово «народы» автор «Жития» понимал узко, областнически – как жителей одного княжества или одного города: «къ граду Пскову… весь народ» (172), «къ граду володимерю… весь народ» (178). Автор не распространил авторитет Александра за пределы Владимиро-Суздальского княжества. Это всего лишь оттенки, но симптоматичные.
И дальше, в центральной части «Жития», где речь шла о военных победах Александра, о победе в Чудской битве, автор тоже ограничил славу князя: «Зде же прослави богъ Александра пред всеми полкы, яко же Исуса Наввина у Ерехона» (171). Ссылка на Библию оттеняет позицию автора. В библейской книге Исуса Навина Бог обещал Исусу: «В сеи день начинаю възвышати тя пред всеми сыньми израилевыми» (98. 1. Гл. 3), то есть перед всем народом. В «Житии Александра Невского» же прославление происходит только локально, только перед полками, очевидно, перед участниками сражения. В уточнении отразилась местная ориентация автора.
В конце «Жития», в рассказе о смерти Александра, автор процитировал отзыв митрополита об умершем князе: «Чада моя, разумеите, яко уже зайде солнце земли Суздальской» (178). Князей, в том числе и умерших, обычно сравнивали с солнцем вообще, с солнцем вселенским (ср. «Киевскую летопись» под 1178 г.). Образ же солнца только Суздальской земли был, конечно, местным, областническим. Автор смотрел на Александра Невского глазами деятеля местного масштаба.
И не только на Александра Невского. Например, автор изобразил явление святых Бориса и Глеба, плывущих на судне, и противопоставил бросающихся в глаза святых князей малозаметным гребцам: Борис и Глеб сразу заметны, потому что «стояща», а гребцы почти невидимы, потому что «седяху»; Борис и Глеб выделяются «посреди насада», а гребцы кроются по бортам; Борис и Глеб – «въ одеждах чръвленых», а гребцы – «аки мглою одеани»; Борис и Глеб «руки дръжаща на рамехъ», а руки гребцов скрыты (165). Изложение этого эпизода было навеяно автору «Жития» текстом «Сказания о Борисе и Глебе» (Успенский сборник, 51.2), но в «Сказании» такое странное противопоставление князей гребцам отсутствовало, а проведено оно было именно автором «Жития». Отдельные детали, возможно, были взяты из «Жития Василия Нового»: «и лица ихъ мглою обията», «тии одеани въ одежду мъглену» (533, 541), но в «Житии Василия Нового» в соответствующих местах также не содержалось изобразительного противопоставления одних людей другим. Автор «Жития Александра Невского» словно резким лучом света выделил князей, а остальных людей спрятал во «мгле». Но каких? Всего лишь гребцов, а не народ или все человечество. Опять повторилось противопоставление князей небольшой группе «инех человекъ».
Наряду с местной ориентированностью автору «Жития» была присуща политическая трезвость оценок. Так, например, начальная в «Житии» похвала князю, о которой мы уже говорили, завершилась серией сопоставлений с библейскими героями, однако только однажды было проведено полное приравнивание: «И далъ бе ему богъ премудрость Соломоню» (161) – здесь Александрова мудрость безусловно равнялась Соломоновой. Все другие сопоставления уже не означали полного приравнивания: «Сила же бе его – часть от силы Самсоня» (160–161) – слово «часть» означало, что сила Александра Невского происходит от силы Самсона, но вовсе не равняется ей. «Лице же его – акы лице Иосифа» (160), «храборьство же его – акы царя римского Еуспесиана» (161), – это «акы» тоже означало лишь сходство, но не равенство качеств Александра библейским образцам. Автор знал меру.
Дальше – больше. Похвалы Александру Невскому, произносимые персонажами «Жития», автор быстро обрывал, превращая в цитаты, необычно урезанные и очень скромно звучащие для таких случаев. Например, цитировались в «Житии» восхищенные отзывы об Александре якобы магистра ливонского ордена и якобы самого хана Батыя. Магистр объявил о Невском не на весь мир, а только «къ своимъ», в своем кругу, и очень кратко: «Прошед страны языкъ, не видехъ таковаго ни въ царехъ царя, ни въ князехъ князя» (162) – и больше ничего не говорилось. После этого высказывания автор не изобразил Александра, но тут же перешел к парадоксально нетриумфальному следствию: «Сеи же слышавъ, король части римьскыя» безбоязненно напал на Александра. То есть особо важного, переломного значения похвале автор не придавал. Так же и Батый сказал не всем, а только «вельможамъ своим», в узком кругу: «Истину ми сказасте, яко несть подобна сему князя», – однако с царями не сравнил. Эта кратчайшая похвала ни к чему не обязывала, потому что тут же Батый «разгневася… и посла… повоевати землю Суждальскую» (174–175). Автор «Жития» не был в упоении от славы Александра и не отрывался от политической реальности.
Автор оставался верен себе и тогда, когда, на первый взгляд, чересчур широко очерчивал распространение славы Александра Невского в мире: «И нача слыти имя его по всемъ странамъ и до моря Хонужьскаго, и до горь Араратьскых, и об ону страну моря Варяжьскаго, и до великаго Риму» (173). Некоторая повышенность тона понятна. Но больше никаких преувеличений нет. Имя Александра Невского действительно «слыло» в этих четко обозначенных пределах – до Каспия и Кавказских гор, до противоположного берега Балтики и до Рима. Прав Н. И. Серебрянский: «В историческом отношении преувеличения эти в сущности не так велики»3. Автор проявил себя не столько панегиристом, сколько, выражаясь древнерусским языком, добросовестным «служебником» князя, погруженным в дела княжества и трезво осведомленным в окружающей обстановке.
Это был подтянутый «служебник», что видно по манере именования персонажей в «Житии», которых автор чиновно называл с указанием титула или должности. Почти каждое авторское упоминание имени Александра, даже одно за другим подряд, обязательно сопровождалось титулом – «князь великый Александр» или «князь Александр». Третьестепенный персонаж вводился с титулом тоже: «Савастиян икономъ», «от иконома его Савастиана» (179, 180). Указывалась должность и самого мимолетного персонажа: «Ияковъ, полочанинъ, ловецъ бе у князя» (167), – больше этого Иакова мы не встретим, но его должность знаем. То же о другом персонаже, мелькнувшем в сражении: «от слугь его, именем Ратмиръ» (167), – княжеский слуга. Постоянно употреблялся автором еще один элемент официального именования лиц – слово «господин»: «Си вся слышахомъ от господина своего Александра» (168), «подающе… славу господину князю Александру» (172), «написати кончину господина своего» (177), «се же бысть слышано всемъ от господина митрополита» (180). Это черта, возможно, новгородская.
«Житие» написал человек, представлявший в категориях служебных отношений весь мир, даже деяния Бога. Так автор упомянул об Александре: «Воистину бо без божия повеления не бе княжение его» (160). Многие древнерусские писатели повторяли мысль о том, что власть – от Бога или дана Богом, но, пожалуй, лишь один автор «Жития» сказал о Божьем «повелении» как назначении на княжение верховным администратором. Далее, сохраняя служебную настроенность, автор сослался: всем правителям «Боже… повеле жити, не преступающе в чюжую часть» (163). Об этом феодальном принципе древнерусские писатели обычно говорили как о междукняжеском соглашении, но, кажется, один лишь автор «Жития» опять осмыслил его как божье распоряжение, поступившее, так сказать, административно сверху вниз.
Впитавший правила службы автор внес специфическую деталь в изображение чуда. Один из персонажей «Жития» видел видение со святыми Борисом и Глебом, плывущими на судне, и слушал их разговор, довольно странный, если вдуматься. Борис обратился к Глебу с указанием: «брате Глебе, вели грести» (165). Подобного эпизода не было в предшествующих сочинениях о Борисе и Глебе, и его необходимость не диктовалась сюжетом. Почему же Борис сам не приказал гребцам? Да потому что перед взором автора «Жития» выстроилась цепочка начальников и подчиненных: старший Борис мягко указывал младшему Глебу, а тот уже как непосредственный начальник повелевал гребцам.
Как профессиональный «служебник» автор не мог не упомянуть прямую службу своему господину. На эту тему в «Житии» высказывался сам Александр Невский перед подданными: «Служите сынови моему, акы самому мне – всемъ животомъ своим» (177), – такие наставления не были характерны ни для житий, ни для повестей, ни для поучений. Пожалуй, лишь один автор, притом тоже «служебник» – Даниил Заточник в «Молении» к князю – рассуждал о службе, о разнице служения доброму или злому господину (392).