Автор «Жития» принадлежал к преданным «служебникам»: «Отца бо оставити человекъ может, а добра господина не мощно оставити: аще бы лзе, и въ гробъ бы лезлъ с ним!» (178). Сходная служебная ламентация встречалась в летописи под 1238 г. по поводу смерти ростовского князя Василька Константиновича: «Кто же служилъ ему… и кто его хлебъ илъ и чашу пилъ, тотъ по его животе не можаше служити ни единому князю, за его любовь» («Тверская летопись», 372).
Некоторая «бюрократичность» автора сказалась в изображении похорон Александра: умерший князь «акы живъ сущи распростеръ руку свою и взят грамоту от рукы митрополита (179). Возможно, из «Жития Алексея, человека Божия» был заимствовав общий мотив манипуляции мертвеца нужной «харатией»4. Но в «Житии Алексея» покойник, не отдавая, держал «харатию», пока его не переложили на мягкий и богатый одр. В «Житии Александра» же почивший герой действовал активнее – недаром очевидцев охватила «ужасть»: из раки он не только сам вдруг протянул руку, но и сам взял грамоту, притом не нашаривая, а точно из рук митрополита. Автор создал «срединный» образ Александра: не живого, не воскресшего, но и не безнадежно мертвого, а «акы жива» как бы, несмотря на смерть, наблюдающего за действительностью вокруг себя. Этот образ дремлющего или подсматривающего покойника не был абсолютно нов для древнерусской литературы. Сходный эпизод: сел в гробе, простер руку и отдал грамоту умерший философ Евагрий в «Хронике» Георгия Амартола (438). В «Синайском патерике» персонаж рассказывал: мертвец из гроба «прость ръши левую руку свою, ятъ мя за десную руку и глагола ми» (143). Вспомним также в «Слове о Законе и Благодати» обращение митрополита Илариона к умершему князю Владимиру встать и отрясти сон. Но у автора «Жития» Александр продолжал принимать документы, то есть функционировать именно «делопроизводственно». Автор проявил себя именно в деталях.
Автор «Жития» в войне непосредственно не участвовал5 и не слишком интересовался военными делами. Хотя в «Житии» много батальных упоминаний, ибо речь шла о сражениях первостепенной важности, однако о победах Александра сообщалось очень кратко: «воскоре иде и изверже», «въскоре… изсече» (169), «гоняще, акы по и аеру» (171), «победи 7 ратий единемъ выездомъ» (173) – легкость побед необыкновенная, никаких воинских «потов». Такая же краткость в оценках военных заслуг Александра: «И не обретеся противникъ ему въ брани никогда же» (172) – и ничего больше. Зато служебные ритуалы автор расписал гораздо подробней – посылание вестей от младшего князя старшему князю, получение князем вестей от подчиненных, оказание знаков уважения церковным иерархам, советы с советниками, молитва перед сражением и пр. Эти сцены развертывались обстоятельно, без обычной для «Жития» беглости повествования.
«Штатская» настроенность автора главенствовала, войну он, думается, не любил, испытывая озабоченность разрушительностью ратей. Так, например, автор с чужих слов рассказал о Чудской битве, отметив особо: войска дрались так, «яко же и езеру померзъшю двигнутися; и не бе видети леду, покры бо ся кровию» (171). Замерзшее озеро обычно неподвижно, а тут двигается; лед обычно белый (ср. в рукописи XIV в.: «аки ледъ, бело»6), а тут лед красный. Автор не стремился создать яркую картину природы или битвы, а только отметил прискорбный непорядок: прошла «сеча зла», и вот как от нее нарушился привычный ход вещей. Подобная традиция изображения существовала в литературе. Ср. неожиданно печальную сцену победы Александра Македонского в «Александрии»: «Ничто же бяше ту видети, но токмо коня, лежаща на земли, и мужа избъены… Не видети бо бяше ни неба, ни земли от многы крови. И тоже само солнце, съжаливси о бывшихъ и не могыи зрети толика зла, пооблачися» (49). Автор «Жития Александра» тоже «съжаливси» от «толика зла». И все же в оригинальных древнерусских произведениях редко можно встретить такое уклонение от восхищения при изображении военной удачи любимого князя.
Пересказывая опять же с чужих слов другие воинские эпизоды, автор, привыкший к формальностям, вставил очень уж неуютные концовки, делая акцент на неэтикетности поведения сражавшихся. Так, один из храбрецов отличился необычайно: конный «въеха по доске и до самого корабля». Обычно по трапу не въезжали верхом. Однако любования смелостью храбреца автор не проявил, а констатировал неприятный результат нарушения, так сказать, приличия: «Свергоша его з доски съ конемъ в Неву». Хорошо хоть, что «Божиею милостию изыде оттоле неврежденъ» (166). Или: один из княжеских слуг «бися пешъ», хотя должен был сидеть на коне. В аналогичном эпизоде из «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, возможно, повлиявшем на «Житие», было объяснено, почему «сеи же творяше пешь», затем развернуты героические картины (403–4047). Автор же «Жития» не развил образа храбреца, зато указал на трагический конец того, кто спешился не по обычаю: «И обступиша его мнози. Он же, от многыхъ ранъ пад, скончася» (167). Правда, подобные истолкования не бесспорны.
Некоторые детали наводят на предположение о «юридическом» мироотношении автора, даже поражение врагов трактовавшего со «штатской», правовой, стороны – как резкое разрушение социального и служебного статуса проигравших битву. Автор сообщил, например, что Александр «и самому королю възложил печать на лице острымъ ко пиемь» (166), – королевское лицо обычно стараются оберечь, а тут на него кладут отметину острым копьем, то есть прежде всего проявляют самое вызывающее отсутствие должного почтения. (Ср. аналогию в «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, обозначавшую, однако, удачный боевой прием: «и по лицу сека, убивашеть я» – 364). Затем пленных «ведяхуть босы подле конии, иже именуют себе божии ритори» (172) – автор выразил скрытый сарказм «служебника»: рыцарям пристало красоваться в снаряжении на конях, а они влачимы босиком рядом с конями, то есть опять нарушение норм. Далее автор добавил, как русские поступали с пленными: «Вязахуть их къ хвостомъ коней своихъ» (173) – и нашел нужным пояснить, почему: «ругающеся» – то есть для унижения в принятой тогда форме.
В общем, автор «Жития Александра Невского» вполне выказал свою настроенность не военного, а чиновного «служебника». Своим «Житием» он нес образцовую гражданскую службу князю, в меру деловитую и в меру эмоциональную.
«Автор “Жития Александра Невского” спокоен, точен, приподнят и торжественен»8. Автор «Жития» как трезвый верноподданный из окружения князя, быть может, более соответствует реально-историческому облику Александра Невского, который в настоящее время представляется нам уже менее ура-патриотичным, но более земным и изворотливым феодальным деятелем9.
В заключение коснемся эстетической роли «Слова о погибели Русской земли», прибавленного к «Житию Александра Невского» в качестве предисловия и в результате этого выпятившего мотив погибели и болезни. Если лишь однажды, в конце собственно «Жития», люди восклицали: «Уже погыбаемь!» (178), то тему погибели уже с самого начала ввело «Слово о погибели»10. Если лишь однажды и тоже в конце «Жития» сообщалось о том, что Александр «разболеся» (177), то «Слово» ввело перекличку с этой темой, уже сразу поминая «болезнь крестияном» (155). «Слово» усилило минорные мотивы, не свойственные подтянутому автору «Жития». Хотя «погибель» – это, скорее, разорение, а не гибель. Автор «Жития Александра Невского», пожалуй, первый в русской литературе открыл собою длинную череду писателей-служащих. Все эти чиновные литераторы, как правило, выбирали для почтительных описаний самый крупный «чин» своего времени и самый ласкательный жанр и почти в каждой строчке являли свою дисциплинированность и опытность людей, находящихся на официальном посту, – так в наших современных понятиях, отчасти огрубляя суть дела, можно определить своеобразие этого автора XIII в.
1 Цитируемые произведения: «Александрия» – Истрин В. М. Александрия русских Хронографов: Исследование и текст. М., 1893. Приложения; Библия – Библия. Острог, 1581. Указываются листы и столбцы издания; «Житие Александра Невского» – Бегунов Ю. Памятник русской литературы XIII века «Слово о погибели Русской земли». М.; Л., 1965; «Житие Василия Нового» – Вилинский С. Г. Житие Василия Нового в русской литературе. Одесса, 1913. Ч. 2; «Синайский патерик» – Синайский патерик / Изд. под гот. В. С. Голышенко, В. Ф. Дубровина. М., 1967; «Слово о погибели Русской земли» – Бегунов Ю. Указ. соч.; «Тверская летопись» – ПСРЛ. Т. 15; «Хроника» Георгия Амартола – Истрин В. М. Книгы временьныя и образныя Георгия Мниха: Хроника Георгия Амартола в древнем славяно-русском переводе. Пг., 1920. Т. 1: Текст.
2 См.: Срезневский. Т. 3. Стб. 1004.
3Серебрянский Н. И. Древнерусские княжеские жития: (Обзор редакций и тексты). М., 1915. С. 207.
4 См.: Серебрянский И. И. Указ. соч. С. 190.
5 См.: Мансикка В. П. Житие Александра Невского: Разбор редакций и текст. СПб., 1913. С. 15–16.
6 См.: Срезневский. Т. 2. Стб. 14.
7 Аналогии см.: Мансикка В. П. Указ. соч. С. 28–29, 21–22. Цит. по: Мещерский Н. А. История Иудейской войны Иосифа Флавия в древнерусском переводе. М.; Л., 1958.
8Лихачев Д. С. Литературные памятники Киевской Руси // Художественная проза Киевской Руси XI–XIII вв. М., 1957. С. VIII.
9 См.: Феннел Дж. Кризис средневековой Руси: 1200–1304. М., 1989. С. 136–166, 210, 211, 213, 214.
10 См.: Серебрянский Н. И. Указ. соч. С. 208; Орлов А. С. Древняя русская литература XI–XVII вв. М.; Л., 1945. С. 143; Комарович В. Л. Повесть об Александре Невском // История русской литературы. М.; Л., 1945. Т. 2. Ч. 1. С. 51.
«Житие Александра Невского» и летописание XII в.
Переход книжников к старательному компилятивному использованию сложившихся фразеологических форм, к традиционному литературному творчеству заметен на примере «Жития Александра Невского», написанного во Владимире в 1282–1283 гг.