ручицами играше»2).
Любопытно, что почти все такие экспрессивные предметные детали относятся к окружающему быту, к хозяйству, к природе в пустыни («узкою и прискръбною тесною стъзею … приходити к ним … все пусто, съ вся страны лесове» – 340; «влъци тяжции выюще, стадом происходять сюду» – 308; «келиам … поставленным, ту же над ними и древеса яко осеняющи … шумяще стояху» – 320; «в нощи … токмо лучиною березовою или съсновою светяху себе» – 342; «от сукна ризу ношаше, ветошну же, и многошвену, и неомовену, и уруднену, и многа пота исплънену … и заплаты имущу» – 352; и пр.). В каждом отрывке «Жития Сергия» автор довольствовался кратким указанием самых выразительных внешних признаков обстановки в целом.
Кто автор деталей? Скорее всего, Епифаний Премудрый. Ведь, по тщательному исследованию В. М. Кириллина, первая часть «Жития Сергия Радонежского» в дошедшем виде как раз и вышла «из-под руки Епифания Премудрого»3. Для ранее рассмотренного нами «Жития Стефана Пермского» Епифания подобная повествовательная манера менее характерна, хотя нетрадиционные выразительные детали здесь тоже встречаются (например: Стефан иступленно «кумиры скруши … кумира преже обухомъ въ лобъ ударяше, ти потомъ топоромъ иссечашся на малыя поленца» – 136; «бысть слепъ влъхвъ и ходя ощупъ» – 140). В послании Епифания к Кириллу Тверскому, написанном примерно в те же годы, как и «Житие Стефана», Епифаний тоже использовал меткие бытовые детали: суетливые «неции наши … иконописцы … очима мещюще семо и овамо … нудяхуся на образ (образец) часто взирающе», а вот талантливый Феофан Грек не посматривал на образцы, «но … пишущу рукама… ногама же бес покоя стояше, языком же беседуя с приходящими»4. За 20 лет, от одного жития к другому, стиль Епифания, вероятно, больше выкристаллизовался соответственно с распространением хозяйственнобытовых мотивов в литературе ХV в.
И тем не менее добротная традиционная основа в отрывках (или эпизодах) первой половины «Жития Сергия Радонежского» тоже сохранилась: Епифаний здесь явно продолжил бытовые и хозяйственные мотивы «Жития Феодосия Печерского». Вклад Епифания в изобразительность его произведений нельзя отрицать. А в дальней исторической перспективе Епифаний Премудрый как мастер деталей оказался предтечей протопопа Аввакума.
Идеи «Домостроя», как магнит, притягивали и притягивают внимание множества исследователей. Но уклонимся от проторенного пути – текстологии и идеологии памятника – к его повествовательному стилю. Стилистикой «Домостроя» занимались единичные ученые (немного – А. С. Орлов; в наше время больше всех – В. В. Колесов, преимущественно языком произведения). Мы же попытаемся проанализировать общепризнанную, однако лишь оценочно, изобразительность «Домостроя» (Сильвестровской редакции).
Изобразительность эта однообразна. Типичный пример встречаем сразу, в третьей главке «Домостроя», «какъ … касатися всякой святыни»: «крестъ … образы … мощи … поцеловати … губъ не разеваючи; … губами не сверкати (не чмокать); … зубами просфиры не кусати…; не чавкати; … с кемъ … поцеловатися, а губами не плюскати»5.
Изобразительность данного отрывка неотчетлива: речь идет о двух абстрактных типах персонажей – положительном и отрицательном – и о их действиях. Но эти действия предметны – видимы и слышимы. Так возникают картинки. Отрицательные персонажи приметны разными мелкими состояниями губ и рта (губы разевают, чмокают, чавкают, слюнявят). Положительные персонажи тоже пребывают в постоянных мелких, но хорошо видимых телесных действиях (ср.: «перекрестяся, поцеловати, духъ в себе удержавъ; … приимати во уста опасно … руце имети к персемъ согбени крестаобразно; … вкушати бережно, крохи на землю не уронити; … хлебъ, уломываючи, невелики кусочки класти в рот … со опасением ести … воды прихлебывати … со опасениемъ творити»).
Чаще всего автор «Домостроя» изображал мелкие суетливые действия осуждаемых персонажей (например: «в церькви … никуда не обзираяся, ни на стену не прикланятися, ни к столпу … ни с ноги на ногу не преступати» и т. д. – 82). Но такими же беспокойными в своих стараниях являлись и персонажи одобряемые (опять же примеры из многих: «платейце высушить, да вынять, и вытерьть, и выпахать хорошенько, укласть, и упрятать» – 94). Нестабильными мыслились и разные домашние местечки, ведь могло быть всякое: «везде ества и питие … не згнило, и не поплесневело, и прокисло; и везде подметено, и вытерто, и не намочено, и не налито, и не нагрязнено, и не насорено» (152).
Чем объяснить такую мелочность деталей? Будем кратки: всеобщей слежкой друг за другом. «Домострой» содержит множество указаний и предупреждений о том, что Бог свыше следит за людьми, домохозяин – за близкими и слугами, слуги – за хозяином, соседи – за соседями, посторонние – за посторонними, владелец – за вещами. «Домострой» даже предостерегает от излишнего любопытства. Первая половина ХVI в. – время интриг и подозрительности. Не хочется продолжать эту тему. Желающие найдут подтверждения.
В данном случае нас интересуют мелкие начатки художественного повествования – самые минимальные, самые незаметные изобразительные средства – краткие иносказания. Их много в «Истории в память предидущим родом» Авраамия Палицына, особенно в первых шести главах произведения.
Повествовательным стилем Авраамия Палицына исследователи занимаются редко (в последнее время – М. А. Коротченко, Е. В. Логунова, О. А. Туфанова). Но богатейшее литературное творчество Палицына требует бóльших разысканий. Мы уделим внимание иносказаниям, обозначающим движение. Ввиду повествовательной однотипности начальных глав мы подробнее всего рассмотрим иносказания в первых трех главах «Истории». Материала для наблюдений более чем достаточно.
Прежде всего отметим, что Палицын местами пояснял смысл своих иносказаний, иногда сразу (например: «царю Феодору пременившу земное царство на небесное, – преставися»6; «сии к великому греху уклоняхуся, – во грады… украйныя отхождаху» – 106); иногда пояснял, но не сразу («юношу отсылают … в вечный покой … заколен бысть» – 102; «много зла нанесе им … смерти предаде» – 104); однако обычно Палицын выражался иносказательно без объяснений.
Так же пространственные ассоциации у глаголов движения Палицын не обозначал; тем не менее пространственный смысл глаголов в отдельных случаях вольно или невольно отражался в иносказательных фразах Палицына (например: «Димитриа Ивановича … отделишя на Углечь … да в своем пространьствии … пребывает» – 101; «силнии … далече отгоними бываху» – 105; «слух … во всю Росию изыде» – 1102; «в прекуп высок воздвигше цену» – 109; «к старости глубоцей уже преклонихся» – 127).
Как видим, глаголы движения объекта к объекту в иносказаниях были разнообразны по пространственному смыслу. Многие глаголы ассоциировались с касанием одного объекта к другому («коснухся делу сему» – 128; «царю … дошедшу кончины лет» – 101); касание то подразумевалось с каким-то поворотом к объекту («мнози тогда ко … идолослужению уклонишяся» – 106), то с прикосновением вплотную («да приложит ухо слышати» – 101; «безаконие к безаконию приложихом» – 105), то с движением как бы вниз («Бориса … ко греху сего низводят» – 102).
И это далеко не все оттенки глаголов движения в иносказаниях Палицына. Они обозначили и движение вверх («мы … гордостию возвышающеся» – 110; «в славе … вознесеся … знаменит бе» – 101); и движение внутрь объекта («сицеваа во уши внести» – 103; «многих человек в неволю к себе введше … в домы своя притягнувше» – 107); и падение в объект («человецы во ужасть впадошя» – 105; «в горшаа и злейшаа впадохом» – 110); и распространение вовне («на горшая и злейшая прострохомся» – 105); и отделение куда-то («изверзает … от себе Феодора Никитича» – 101; «от полка аггельска отскачюще, в демоны прелагахуся» – 119) и т. д. и т. п.
Почему глаголы в иносказаниях у Палицына все-таки частично сохраняли свое пространственно-предметное значение? Причины, как мы предполагаем, заключались, с одной стороны, в старании Палицына рассказывать о событиях конкретно, предметно, выразительно, с метафорами, сравнениями, восклицаниями – «да незабвенна будут» (101), «на память нам и предъидущим родом, да не забвена будут» (129), «яко да незабвенна будут благодеяния Бога нашего и заступление пречистые Богоматере» и пр. (249): ведь память людская тоже неустойчива («вскоре хощет забытися» – 238; «человек тленен» – 113).
С другой же стороны, Палицыну, вероятно, помогло его крепкое пространственное мышление. Палицын постоянно подчеркивал развитие событий в пространстве, особенно в широком пространстве: «от конец до конец всея Росиа … вся места по Росии» (101); «во всей Росии … покрываеми бо велиции поля бываху многочисленым воиньством» (116); «все пределы Росийскиа земли опровержены … в пустошьство» (120); «распространяшеся во вся страны» (101); «на край предел земли своя» (106); «в пределы дальние отсылаа» (103); «в селех далече от царствующего града» (108) и пр.
Небольшие пространства тоже были просторны: «надеющеся на пространство храма» (102); «от конца и до конца улиц» (112); «на градскаа пространаа места прешедше» (122).
Обозначал Палицын и связь явлений с высотой: «око, зрящее от превышних небес» (101); «овех з башен с высоких градных метаху, инея же з брегов крутых во глубину рек … верзаху» (123). Иногда же Палицын косвенно указывал на тесноту: «овеим рыбиа утроба вечный гроб бысть» (112); «нази, яко от утробы