Исключение, правда, есть. В маленькой главе 7-й о событиях Смуты вначале уважительно упоминаются «благонадежнии боляре великаго князя и прочии вельможи», но дальше, напротив, рассказывается как раз об их неблагонадежности и коварстве, в которые они «вражиимъ наветомъ… уклонишася» (634). Это другой тип изложения, не подтвердительный, а саркастично-противопоставительный, и проник он из письменных источников Смутного времени, которые здесь пересказал составитель «Степенной книги». Однако всюду в остальных местах автор прочно придерживался навязчиво подтвердительно-закрепительной манеры изложения.
Но зачем с такой обязательностью составителю надо было подтверждать, поддерживать, закреплять те или иные мотивы в каждом своем мало-мальски риторическом повествовании, хотя он ни с кем не полемизировал своими подтверждениями? Причина в авторском мировоззрении. К подтвердительному изложению, по-видимому, привел принцип, последовательно проведенный автором, считавшим, что буквально все события, от великих до мельчайших, происходят «Божиимъ хотениемъ… а не человеческимъ самочиниемъ» (643): плохие события и дела «попущены» Богом, гневом Божиим, а хорошие дарованы, утверждены, поручены, споспешествованы, водимы Богом, его благоволением, помощию, заступлением, благодатию, хотением, силою, милостию, пособием, промыслом и мн. др. – подобными авторскими замечаниями, разъяснениями и восклицаниями обильно заполнено все изложение, каждый эпизод – «Богъ… везде сый и вся исполняя отъ небытия в бытие» (628). До «Степенной книги» повествователи, кажется, нигде так часто не ссылались на Бога. Раз «Богъ своею крепькою десьницею всегда и всюду наставляя» (630), то «крепко» надо писать о том, с усиленными подтверждениями соответствующих тем и мотивов.
Верой в непрестанность богоучастия в человеческих делах были порождены не только особая «подвердительная» манера повествования в «Степенной книге», но еще и авторское пристрастие к различным возвышающим мотивам в его исторических рассказах. Благодаря повсечасному и повсеместному участию Бога в событиях мир «Степенной книги» выше обыденного, свойства персонажей исключительные. Оттого прилагательными в превосходной степени начинил составитель текст семнадцатой части: царь – божественнейший, святейший, крепчайший, самодержавнейший, мужественнейший, кротчайший, возлюбленнейший и т. д. (666–668), «сладчайшее имя Иванъ» (629). Плохое, «попущенное» Богом тоже в превосходной степени: пожар – зельнейший, сильнейший, сугубейший (635); иконоборцы – злейшие (656, 662) и пр. Еще чаще в тексте употреблялись прилагательные с приставкой пре-: царь – Богом преславнейший, пресветлейший (666); митрополит – христоподобно превысочайший (634); Христа ради юродивый – сугубо преукрашенный (635); храм во имя Богородицы – «преудивленъ» (651); видения – предивные (637); победы – преславные (633, 649) и т. п. Сравнениями автор тоже повышал статус персонажей и их деяний как богоподдерживаемых: царь – «яко же Давидъ» (643), «подобно Моисею» (646), «яко же бо второе солнце» (666); царскими детьми – «яко райскими цветы крася» (652); александрийский патриарх – «лице его, яко лице ангелу» (665); юродивый – «яко бесплотенъ» (635); русские воины – «яко львы рыкающе» (646), «въ малыхъ челнехъ, аки въ кораблехъ» (673); чудесное – «светъ необыченъ, яко великъ пожаръ» (643), «звонъ… яко большого колокола гласъ» (646) и мн. др.
К возвышающим относятся также мотивы материального «изообилования» и довольства в повествовании: Москва – «милосердый же Богъ… всякая требования и богатства и утвари драгия сугуба дарова имъ… и различная имения ихъ усугубишася и всякаго блага исполнишася, тако же и торговая купля преизобиловала» (638), поход – «многое воиньство всюду, яко Богомъ уготовану, пищу обретаху… всякимъ благовоннымъ овощиемъ довляхуся… все бесчисленое воиньство не трудно доволяшеся. И тако всесильный Богъ пищу и всякую потребу… всюду готову и преизообильну устраяя… всякими потребами изообиловаху» (643); митрополит – «многимъ имениемъ изообилова его» (630); «христолюбий же царь… милостынею издоволи его» (665); монастырь – «благочестивый самодержецъ монастырь той имениемъ же… удовли… исполни… преисполнено украси» (652).
Наконец, к возвышающим мотивам относится всюду ощущаемая чудесность явлений. Традиционный мотив света и сияния, привычного в чудесах, знамениях и видениях, у автора перешел и на обыденную земную реальность, но благодаря участию Бога она тоже не совсем обыденна: например, перед падением Казани «разливашеся светъ надъ всемъ градомъ, во свете же мнози столпове пресветли блещахуся» – «христианское знамение» (646); а после казанской победы все «ведряно и светло… небеса – светлость… светлу и преславну победу нося… и все паче солнечнаго сияния просвещахуся» (647–649); у александрийского патриарха, избежавшего отравления, «просветися лице его» (665); царь «намъ светлейший явился еси… твое благочестие светится… и Божиею помощию… яко же… отъ солнычьнаго сияния грееми бываху» (666–667) и т. д.
Кроме того, удивительно беспрепятственно и «скороустремительно» передвижение богозащищенных персонажей у составителя «Степенной книги»: не только «мнози святии… по воздуху ходяху» (644) или юродивого «видеша его по морю ходяща, яко по суху» – «такову благодать приятъ отъ Бога великихъ чудодеяний» (635–636), но и «легцыи же воеводы» (632), и обыкновенные воины «скороустремительно поидоша… Богомъ подвизаеми… преидоша реку, яко ангеломъ носими» (658) или «Божиимъ хотениемъ… не трудно, яко играюще, преидоша» (643), «Богомъ подвизаеми… яко облакомъ носими, скороустремительно на градныя стены и на самый градъ скакаху» (646) и пр.
В общем, всеми относительно скромными красотами своего повествования составитель выразил представление о неотступном участии Бога в событиях везде и всегда. Такое доведенное до крайности представление еще не встречалось у древнерусских авторов.
Идея богоучастия постоянно смыкалась у автора «Степенной книги» с идеей богозащищенности. Автор, по-видимому, напряженно желал, непрерывно надеялся на помощь, защиту и покровительство Бога стране в свои дни. Поэтому начиналась семнадцатая часть с цитаты: «просите… и будетъ вамъ» (628); оттого человеколюбивым и милосердным автор часто называл Бога; повторял и более развернутые определения Бога как покровителя: «иже… отъ века и до века вся строя на пользу человеческому роду», «иже вся на пользу строяй человекомъ», «иже искони все на пользу строяй человеческому роду» (628, 630, 644); недаром автор затронул тему «невидимаго покрова Божия, всегда пребывающаго на верующихъ Богу» (645) и далее: «да будетъ покровъ и сохранение всемъ» (669); и даже молил (вместе с персонажами): «мы же непрестанно вопиемъ ти: “О, … Боже нашь, яко же ныне, тако и всегда не остави насъ и не отступи отъ насъ, помагая намъ, и милуя, и спасая насъ въ настоящей сей жизни и въ веки бесконечьныя!”» (648); и подтверждал с надеждой: «и до ныне чудеса содеваются – тако насъ пречистая Богородица преславно избавляя от всяческихъ бедъ и чюдесно спасая» (638), «пречистая Богородица… преславно и избавляя насъ отъ предлежащихъ бедъ» (637).
Литературный результат: тему божественной защищенности России и православных автор на разные лады повторял в рассказах семнадцатой части. Защищенность обретали города: например, Себеж обстреливало литовское войско прямо у города, однако «Божиимъ же заступлениемъ и посещениемъ пречистыя Богородица и чюдотворьца Сергия ни едино ядро пушечное и пищальное не прикоснулося ко граду, но чрезъ градъ летаху… иные же ядра предъ градомъ падаху» (633). Защиту получали и самые незащищенные персонажи, например, юродивый ходил полностью нагой и под знойным солнцем, и в лютый мороз – потому что «душевною же добротою неизреченно одеянну ему… его же ни огнь, ни мразъ не врежаше, Божия бо благодать греяше его» (635). Буквально все упоминания о Боге у составителя были так или иначе связаны с темой защищенности, помощи и поддержки, автор не отвлекался от этой темы, даже когда говорил о всяческих несчастьях: «сими скорбьми хотя ихъ очистити Господь, ово же утверждая Богъ совершено и непоколебимо царство…» (630), «человеколюбивый же Богъ… не хотя конечьной пагубе предати насъ» (635); «сама бо Богомати… всего мира покрывая и защищая отъ всякаго зла» (637); «всячески по Бозе благонадежно спасение имуще» (652) и пр.
Теперь охватим в целом всю «Степенную книгу». Для ее остальных частей типична та же подвердительная повествовательная манера, настаивание на тех или иных мотивах, хотя все-таки в меньшей степени – из-за включения множества разнотипных больших источников в общее повествование. Но рассмотрим самое начало – вступление к «Степенной книге», составленное в виде пространного жития княгини Ольги, которое написал Сильвестр, священник Благовещенского собора в Кремле4. Здесь составитель тоже все повторял один и тот же мотив. Например, сплошь подтверждал премудрость Ольги, начиная с заглавия: «…житие… въ премудрости пресловущия великия княгини Ольги», и далее: «премудрости и разума исполнена» (6); затем автор и персонажи постоянно поминали «Ольгу премудрую» (8): «Кто не удивится сея блаженныя Ольги премудрости, и мужеству, и целомудрию? …бе мо мудра паче всехъ, премудростию уразуме…» (11); в большинстве эпизодов персонажи удостоверялись в премудрости Ольги: «видевъ ю царь… въ беседовании смыслену, и разумомъ украшену, и въ премудрости довольну… и вельми царь почюдися великому разуму ея… глубокий въ премудрости умъ ея…» (13), «дивляше бо ся великия ея… тоя премудрости величеству» (16), «имеша ю яко едину отъ премудрыхъ и разумнейшу» (24), «ея же въ нашихъ родехъ никого же не бысть мудрейши» (26) и т. д.
Автор бессчетно подтверждал премудрость Ольги, потому что за всеми проявлениями этого качества всегда присутствовал Бог: даже когда Ольга «еще не ведущи Бога и заповеди его не слыша, такову премудрость… обрете от Бога» (8), «отъ Божия промысла свыше светомъ разума осияема» (12), а уж после крещения тем более «яко святый Духъ вселися въ душу ея и научи ю тако мудрствовати» (16), «отъ Него же неизреченную премудрости благодать обрете» (25) действовала «от Бога данною ти премудростию» (29), так что «дивити же есть… богодарованной премудрости и разуму блаженныя въ женахъ Ольги» (34), которую автор к тому же часто называл «богомудрой».