Древнерусская литература как литература. О манерах повествования и изображения — страница 59 из 97

помысл» (219) и т. д.; даже сам автор говорит о своей вдумчивости: «трудихся мыслми» (223), а общий его вывод таков: «ум же началствует» (210), «пребывает в человецех ум, яко отец слову». Думание это особого рода – о будущем, герои пытаются предусмотреть будущее: «мысляше, что… сотворити, но недоумеяшеся» (211); «не ведуще будущаго» (218); только у Февронии «есть прозрения дар» (219).

В общем, получается, что в течение лет 15, с конца 1540-х по начало 1560-х годов, «подтвердительное» повествование выражало нарастающие степени озабоченности авторов, – от их напряженных раздумий о ближайшем будущем (в «Повести о Петре и Февронии») до поисков постоянства в этом мире («Житие Нифонта») и, наконец, до страстного желания, чтобы Бог защищал нас непрерывно («Степенная книга»). Через год была введена опричнина.

Но пойдем дальше в прошлое. В еще более ранние годы, в начале 1540-х годов (наверное, и несколько раньше), «подтвердительное» повествование использовалось, как правило, сугубо в документально-юридических целях – при официальной фиксации хода различного рода переговоров сторон: что стороны предлагали, о чем договорились и что выполнили. Например, в конце «Воскресенской летописи» 1542–1544 гг.9, под 1514 г., помещен изобилующий фразеологическими повторами рассказ о походе Василия III на Смоленск. Смольняне просили, чтобы «князь великий государь пожаловалъбою престати повелелъ… чтобы великий государь свою отчину и дедину пожаловалъ, опалу свою и гневъ имъ отдалъ, а очи свои велелъ имъ видети и служити имъ себе велелъ». Так оно и стало: «и князь великий государь въскоре повеле бою престати… и великий государь свою отчину и дедину пожаловалъсвою опалу и гневъ отдалъ имъ, и очи свои велелъ имъ видети, и служити имъ себе велелъ» и т. д.10 Далее в рассказе видно, как точная, юридическая «подтвердительность» переходит в более вольную, повествовательную «подтвердительность»: «боляры и воеводы и съ всеми людми… радующеся… такожде и жены межи себе и дети обрадовашася… и възрадовашася… и бе тогда радость видети… въ всемъ граде Смоленске промеже обоих людей радость и веселие» (256).

Если прослеживать совсем ранние истоки «подтвердительного» повествования, то можно предполагать, что в глубь истории оно не заходило, а сформировалось на основе официальных идеологических писаний последних десятилетий XV в. К самым ранним предшественникам «подтвердительного» литературного повествования можно отнести, например, «Послание на Угру» Вассиана Рыло Ивану III 1480 г.; кстати говоря, послание это включено в «Степенную книгу» (в 15-ю часть). Вассиан в своем послании побуждал царя быть твердым в борьбе с татарами и оттого беспрестанно повторял соответствующие слова царю о необходимой крепкости: «хочу воспомянути… на крепость и утвержение твоей державе», «слышаще доблести твоя и крепость»11; «еже како крепко стояти», «обещавшую крепко стояти», «крепко вооружився» (522, 524); «мужайся и крепися», «господь Богъ укрепить тя», «той же укрепит» (524); «ты, о крепкый, храбрый царю», «твердое, и честное, и крепкое царство дастъ господь Богъ в руце твои» (530, 534). Соответственно те, кому надлежит подражать, библейские и исторические герои, тоже крепкие в призывах и цитатах Вассиана царю: «возмогай о Господе, о державе и крепости его», «Господь дасть крепость князем нашим», «князю подобает имети… на супостаты крепость» (526, 528); Дмитрий Донской – «сей боголюбивый и крепькый», его сподвижники – «яко победители крепци врагом явишася» (528, 530) и т. д. Однако в отличие от более поздних произведений настоятельные повторы в послании Вассиана являлись узко прагматичными, употребляемыми для данной конкретной политической темы и не отражавшими авторского мироотношения широко.

Снова вернемся в XVI в. В течение XVI в. хозяйственно-деловое «подтвердительное» повествование существовало параллельно, не замещаясь «подтвердительным» литературным повествованием. Например, в «Домострое» так называемой Сильвестровской редакции уже в середине XVI в. «подтвердительное» повествование выражало не напряженную экспрессию, а лишь деловитость автора. Вот хотя бы отрывок из главы «О столовом обиходе»: «покласти в суды чистые… А столовые суды… – всегды бы было чисто… И столъ бы былъ чист… и огурцы, и лимоны, и сливы – также бы очищено… и на столе бы было чисто… А рыба… и капуста – очищено… А питье бы всякое – чисто… А ключники бы и повары… устроилися чистенко, а руки бы были мыты чисто… все бы было мыто и чисто» и т. д.13 Только нормативный смысл имели повторы в этой мелочной инструкции по ведению хозяйства.

История «подтвердительного» повествования показывает, насколько идейно изменчивым было традиционное литературное творчество при внешнем однообразии рассмотренной повествовательной формы.

Примечания

1 См.: Покровский Н. Н. Афанасий // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1988. Вып. 2. Ч. 1. С. 74–75.

2 ПСРЛ. Т. 21. Ч. 2. С. 662. Далее страницы указываются в скобках.

3 ПСРЛ. СПб., 1911. Т. 22. Ч. 1. С. 526–527.

4 См.: Буланин Д. М., Колесов В. В. Сильвестр // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1989. Вып. 2. Ч. 2. С. 323–333.

5 ПСРЛ. Т. 6. С. 133–134.

6 См.: Дмитриева Р. П. Василий // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Ч. 1. С. 114.

7 Пам. СРЛ. Вып. 4. С. 1. Далее страницы указываются в скобках.

8 См.: Дмитриева Р. П. Ермолай-Еразм // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Ч. 1. С. 220–225.

9 Повесть о Петре и Февронии / Изд. подгот. Р. П. Дмитриева. Л., 1979. С. 213. Далее страницы указываются в скобках.

10 О ней см.: Левина С. А. Летопись Воскресенская // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Ч. 2. С. 39–42.

11 ПСРЛ. Т. 8. С. 255.

12 ПЛДР. Т. 5 / Текст памятника подгот. Е. И. Ванеева. С. 522, 536. Далее страницы указываются в скобках.

13 ПЛДР. Т. 7 / Текст памятника подгот. В. В. Колесов. С. 138.

Литературные новации «Повести о прихожении Стефана Батория на град Псков»

История древнерусского литературного творчества и, значит, художественного видения мира древнерусскими писателями – сравнительно новая область изучения (в отличие, например, от исторической поэтики, от чисто текстологической, либо от преимущественно «идейной» истории древнерусской литературы). Место многих древнерусских памятников в истории типов литературного творчества и в эволюции писательского мироощущения еще не определено достаточно ясно. Среди литературно-исторических произведений XVI в. представляет интерес большая повесть об ожесточенной осаде Пскова в 1581 г. польско-литовским королем Стефаном Баторием; она была написана («списана») в 1580-х годах неким жителем Пскова иконописцем Василием, возможно, состоявшим при канцелярии воеводы И. П. Шуйского1.

В тексте «Повести о прихожении литовского короля Стефана Батория на град Псков» обращают внимание многообразные по содержанию фразеологические совпадения между рассказами о противниках – о персонажах русских и о персонажах польско-литовских. Вполне обычно, например, когда благонамеренная радость отмечается у положительных персонажей – псковичей, которые время от времени «неизреченныя радости исполнися» (452), «радости исполнишася» (462). Но явно отклоняется от древнерусской литературной традиции употребление тех же выражений по отношению к врагу – Стефану Баторию, – он тоже «несказанныя радости наполнися» (438). Похвалы, обычно своему русскому войску, распространяются у автора повести и на войско вражеское. Так, храбрыми в повести названы и те, и другие: русские «государевы воиводы и вои… храбро мужествоваше» (408); но тот же эпитет обращен и к польским «храбрым паном» (472); никак не опровергая оценок, автор излагает речь Стефана Батория с теми же определениями «храбрых литовских вой» (408): «Вы же… храбрыя воя… моего Полского королевства и великого княжества Литовского» (412). Еще: «Сия же християне-ненавистьцы… яко желателни елени, по Писанию… июдейским советом… тщателне же и изрядно к литовскому королю приходят» (406), – выделенные курсивом выражения обычно входили в рассказы о «своих» героях, а тут автор имеет в виду злейшего врага.

Особенно удивительно в повести одинаковое приложение сочувственных авторских выражений и к русским, и к их врагам. Например, «царь государь и великий князь Иван Васильевич… великою кручиною объят быв» (408), но и польский «король великую кручину… впад» (454), и «полякъ канцлер… в великую кручину впад» (472). Или автор отмечает не только «начало болезнем руские земли» (408), но и что «литовские люди… начало своим болезнем предпокозаваше» (428). Псковичи горюют «с плачем… и воплем многимъ» (436), точно так же и у литовцев «плач велик… и вопль мног» (454) и т. д. В отдельных случаях жалостное повествование автора относится к врагам, как будто это страдающие русские: «бедные литовские градоемцы… от нужи сердца с плачем глаголаху» (464).

Соответственно, одни и те же осудительные слова относятся к обеим сторонам, а не только к врагам. Так, автор повести называет «беззаконными» не только врагов («в беззаконной своей ереси» – 444), но и русских («ради ума беззаконного нашего» – 410); обе стороны у автора «свирепые». Стефан Баторий совершает на русских «свирепое его нашествие» (408), но и русский царь устраивает против «немцев» «