«Восточная» редакция повести была «человечно-служивой».
Мы всмотрелись в повторяющиеся идейные и описательные мотивы «Сказания»; после этого перейдем к фразеологической манере высказываний автора. Главное, чем выделялся автор «Сказания», – это его умением отчетливо излагать события. Подчеркнуто отчетливыми он делал уже свои короткие высказывания – оттого что постоянно добавлял уточняющие слова. Чаще всего автор усиливал пространственные оттенки в сообщении («вон выслати из царства» – 102; «вышел из шатра вон» – 108; «вышел ис полаты вон» – 118; «пошел от темницы … проч» – 113; «с коня сщол долой» – 103; «сшиб ево с коня долой на землю» – 122; «ударил челом Зеленому царю ниско до земли» – 116; и пр.). Еще автор усиливал отрицания («ни с чемъ не тужи» – 102; «зла никотораго не учну думати» – 106; «даровъ ничево не возмет» – 107; «не ездит ни на один часъ» – 115). Добавлял и иные усиления («во уме своемъ помыслил» – 108; «роздумывает на великом своемъ разуме» – 113; «убил ево до смерти» – 118).
Кроме того, автор усиливал смысл выражений метафорами и приставками: «руку вырвет … ногу выломит» (101); «все царство вывоевал» (111); «полцарства выел» (123); «дороги пробиты» (113); «хош меня проглотити» (122); «девка учала изметоватися … всем переметалас» (114); «снял ему мечем все три головы» (124); «с коня ево сшиб» (117); «сшиб голову» (121) и т. п.
В запасе у автора были и другие подчеркивающие средства. Например, частица «де» – ею автор выделял слова, на которые падало смысловое ударение («играет, де, негораздо» – 101; «есть ли, де, тебя краше, а меня удалее?» – 125; «дай, де, Богъ здравие» – 103; «дурная, де, ты кляча!» – 104; «господине, де, Урусланъ!» – 109; «есть, де, подо мною меч…» – 115 и т. д.). Автор использовал союз «и» также для того, чтобы подчеркнуть ударное слово во фразе («яз тебе и до смерти друг буду» – 106; «а бутто ты меня и не видал» – 116; «жену Уруслан и забыл» – 125 и др.).
Отчетливость и определенность в изложение вносили также «запретительные» афоризмы: «не учи ты гоголя по воде плавати» (105); «доброй человекъ лихому не мститца» (106); «не гонися за ветромъ» (113); «назад не быти, дороги не познати» (114); «двожды богатыри не секут» (118); «два богатыря в поле не живут» (122).
Но особенно отчетливым автор делал изложение, прибегая к многочисленным повторам. Не только к сочетаниям тавтологическим («молодец молод» – 105; «силою силен … слухом не слыхано» – 113) или к сочетаниям синонимов («веселъ и радостенъ» – 101; «красна и хороша» – 111; «силнее и удалее» – 115), но сильнее всего – к удвоению и даже к утроению фраз, близких по смыслу («не предай мне смерти, дай живот, отпусти меня живого» – 106; «всех … отпустилъ … не оставил ни единого человека, остался одинъ» – 102; «не издержи ты, отпусти» – 114; «прозрили … стали волной светъ видети» – 119; «мне то все не надобно и … того делать не хочю» – 128; и мн. др.). Повторял фразы автор и внутри того или иного эпизода («в поле стоит дуб … велик добре, стоит середи поля, со все стороны ниоткуду лесу нетъ… стоит дуб велик ис пустоши» – 113; «нихто ег не позна за простово человека место … пустили за простова человека место» – 112; «и покинул Уруслан свою незаконную жену… а незаконную жену свою покинул» – 128). Регулярно в «Сказании» повторялись все растущие напоминания о подвигах Уруслана.
Зачем автор «Сказания» постарался сделать свое повествование таким отчетливым? Притом гораздо резче отчетливым, чем в предыдущих богатырских повестях (например, в «Повести о Бове» и «Сказании о киевских богатырях»). Автор «Сказания» заботился о читателях. Прямо к читателям автор, конечно, не обращался. Но зато последовательно пояснял для них ход сюжета, то есть о читателях думал («Уруслан … приезжает к рати блиско, ажно из рати к нему богатыр с копъем скачет, а не чаючи, что к Уруслану скачют» – 105; «сторожи ево к царю Киркоусу пустили… а не чаючи ево, что [он] Уруслан» – 112; «и царь и все людие в царстве … заплакали горко… а не чаючи тог, что Уруслан в озере живъ будет» – 124; «блюдяся, чтоб Зеленой царь не догодался, что Урусланъ приехал к нему служит лестью» – 117 и т. д.).
По-видимому, для читателей же, нуждавшихся в четкости и определенности изложения, автор «Сказания» составил своего рода «анкеты» персонажей. Им постоянно вменялось отвечать на вопросы: «Какой еси человекъ? А яз тебя не знаю… Какъ, де, тебя, брате, имянемъ зовут?» (103); «какой еси человекъ: царь ли, или царевич, или княз, или богатыр силной?»; «какой еси, брате, человекъ и которой земли? Как тобя зовут имянем?» (116); «господине, кто ты еси, какой человекъ?» (121) и др. Автор сообщал не только о возрасте персонажей, но и об их «служебной деятельности («стерегу … стада тритцет летъ» – 103; «стережет он на … рубеже семъ лет» – 111; «а нынеча тому уже 30 летъ минулос, какъ на меня не смеют никаков богатыр похвалитца» – 117). Удивительные обозначения масти коней и цвета нарядов вовсе не свидетельствовали о том, что автор писал как художник. Нет, автор просто указывал признаки персонажей, как можно было их опознать: конюх – «кон под нимъ сив, тегиляй (кафтан) зелен» (103); «княз Данило Белой, – кон под ним сив, кутас (шнур с бахромой) на нем червчат» (106); Феодул Змей – «конь под нимъ бур, кутас зеленъ» (109); Ивашко Белая Поляница – «кон под нимъ ворон, великъ добре» (121); приметы «Зеленог царя, – вогнененног щита, пламенного копъя, а ездит он на осмероногомъ коне» (114); «где живут красные царевны, – … в поле шатер бел, маковицы красново золота аравитцог» (120) – все это для того, чтобы герой «издалече усмотрил и по указу опознал» (109); «по указу догодался» (120), кто перед ним.
Предполагаю, что после окончания Смуты сформировался новый литературный вкус в обществе, – теперь читателей потянуло к отчетливой и ясной манере повествования после невнятицы начала ХVII в. Подтверждают это (по-своему) и другие памятники2, а еще – предельно сжатая редакция повести об Уруслане («Сказание о граде Каркаусе») по Погодинскму списку № 1556 1640-х годов3.
Остается кратко сказать о фразеологических повторах и взаимодействии персонажей как сквозной структурной форме в «Сказании». Автор часто начинал эпизоды со слова «ажно» (вдруг), неожиданные события делали изложение увлекательным. Автор постоянно перемежал повествование глаголами то в прошедшем времени, то в настоящем времени – рассказ то убыстрялся, то замедлялся; конечно, для интересности, уже не такой прямолинейной, как, например, в «Повести о Бове».
Любопытна цепочка персонажей в «Сказании». Женских персонажей здесь даже больше, чем мужских. Женщины и «девки» не имеют имен – это лишь смягчающий, местами «постельный», фон в произведении, опять-таки для нового типа интересности. Стержень произведения – это, так сказать, родные для Уруслана персонажи; последовательность их появления отражает занимательную биографию Уруслана, этапы его приключений: отец Уруслана Залазар – названый брат Уруслана русский богатырь Иван – любовницы Уруслана две кочующие царевны – законная жена Уруслана индийская царевна – незаконная жена Уруслана царевна в Солнечном городе – сын Уруслана тоже Уруслан от индийской царевны. Все для увлекательности повествования.
Но самый смелый шаг автор сделал, связав персонажей еще и в иную цепь. Герои в повести поочередно сообщают («молвят») Уруслану друг о друге. Выявляются две независимые цепи, кто о ком «молвит». Главная сквозная цепь: «на побоище человекъ» сообщает о русском богатыре Иване; Иван – о дочери Феодула Змея; дочь Феодула – об Ивашке Белой Полянице; Ивашко Белая Поляница – об индийском царе; индийский царь – о своей дочери; дочь индийского царя – о царевне в Солнечном городе. К этой цепи пристроена женская линия: дочь Феодула – две кочующие царевны – дочь индийского царя. Вторая цепь, независимая от первой: единственный человек, оставшийся в Киркоусовом царстве, сообщает о Залазаре; Залазар – о Зеленом царе; Зеленый царь – о человеческой голове; голова – о Зеленом царе. У этой цепи тоже есть свои индивидуальные отростки, но короткие. Наконец, автор вставил в «Сказание» еще одну независимую цепочку сообщений: конюх – конь Араш – старший брат Араша, тоже конь.
Такие цепочки существуют в «Сказании» параллельно и не пересекаются. То есть автор вставил в свою повесть несколько сюжетных линий сразу, наверняка для интересности произведения. Правда, и об этой цели автор не объявил ни прямо, ни косвенно. В «восточной», «человечной» редакции повести автор соткал целое кружево сюжетов как выразительную форму, обозначавшую сложность жизненного пути главного героя: «всякой человекъ хочет потешитися молодостию, да всяко время бывает до поры» (128).
Прошло почти сто лет, прежде чем появилась новая, сильно переработанная редакция повести под пространным заголовком: «Сказание и похождение о храбрости, о младости и до старости его бытия, младаго юноши и прекраснаго русского багатыря, – зело послушати дивно, – Еруслона Лазаревича»4 (по Погодинскому списку конца 1710-х годов).
Эту редакцию повести можно назвать «реалистической» – по тому, как она была переработана сюжетно и идейно. Неизвестный нам редактор повести убрал почти все фантастические эпизоды (например, разговор Араша со своим старшим братом, тоже конем; рассказ о птицах-хохотуньях, превращающихся в девиц); оставил эпизод о трехголовом «чуде», но сократил. Богатырская голова получила тело: «лежитъ человекъ-богатырь, а тело его, что сильная гора, а глава его, что силныя бугра»; а рациональный Еруслон «удивилъся, что мертвая голова глаголетъ» (314).
Наряду с русификацией имен (это исследователи отметили давно), редактор ввел историческую тему успешной борьбы с татарами: князь Данило Белый вроде бы оказывается татарином – «собралися к нему мурзы и татары» (313); Еруслонъ «присекъ рать-силу татарскую» (309), «прибил, и присекъ, и конемъ притоптал мурзъ и татаръ», а остальных «въ крещеную веру привел»; Данила Белого «сослал в монастырь и велелъ пострищи» (314–315).