Относительное обилие художественных деталей в «Житии» Аввакума и их редкость в произведениях Аввакума, написанных до «Жития», можно было бы объяснить жанровой разницей (до «Жития» Аввакум писал письма, послания, челобитные, записки), если вообще в житиях XVII в. художественные детали также были бы нередки. Но в житиях XVII в. художественные детали почти не встречаются.
Например, «Житие Иоанна и Логгина Яренгских» отличается множеством скрупулезных реально-бытовых деталей, тем не менее не имеющих художественного значения. Протокольный характер имеет, например, сообщение о мощах Иоанна: «…а саван и покров яко вчера положен, токмо пожолте, глава же святого от телесе отлучися, но саваном держася неотлучена, шии часть земли отдалася, лице же святого цело и невредимо, токмо пожолте яко воск, власы же его ко главе и к лицу присх ли беша» (64–64 об.).
В житии любопытны «этнографические» и «краеведческие» отступления. Описывается земля Севера: «в Примории земля негобзователна, каменна и плодоносных нив не имеет». Говорится об обряде погребения на такой земле: «аще случится жестока земля и каменна, то камения нань могилу насыпают». Возможно, по каким-то источникам дается описание Белого моря: «Северское море, рекше полунощное, мелко есть и удобь от ветр мутится, зане из дна е могут возмутити бурнии ветри, яко поддонный песок с волнами размесити; многими же реками исполняемо, слаждьшу воду паче инех морь имать…» – и далее о ловле китов, называемых «лежаоси» (39 об., 40 об., 58 об. – 59 об.).
«Этнографические» и «краеведческие» подробности появляются и в других житиях XVII в. Например, в «Житии Никодима Ожеозерского» рассказывается, как святой готовит себе пищу: «ловяше же преподобный и рыбу малою удицею в реке Хозюге; и егда хотяше рыбы вкусити, и тогда бе прежде квасяше ю, дондеже бы червем от нея исходити и являтися, и потом убо вкушаше» (218). Так до сих пор делают на Севере. Но в общем все эти детали также не имеют художественного значения.
Среди реально-бытовых деталей в житиях играют не информационную, а изобразительную роль чаще всего детали, относящиеся к одежде и обуви святого. Симон Юрьевецкий зимой «бос, во единой худой лнянице до заутрия во граде по стогнам и по леду реки Волги ходаше в таковыя студеныя и долгия нощи… его же стопы ног босых многажды на утрии обретаху людие в снезе водружены…» (9–9 об.).
Но в этих деталях чувствуется уже отработанный прием; некоторые из них начинают становиться традиционными. В «Житии Трифона Вятского» упоминается о его сапогах: «Скут (онучи) же блаженный никогда не имяше, точию едины сапози ношаше, в ня же снегу многу всыпавшуся» (19). Сходные сапоги вспоминаются в «Житии Улиании Осорьиной», написанном ее сыном: «сама же без теплыя одежды в зиму хождаше, в сапоги же босыма ногама обувашеся, точию под нозе свои ореховы скорлупы и чрепие острые вместо стелек подкладаше» (43).
В общем же в житиях XVII в. реально-бытовые детали могут сцепляться в большие повествовательные куски, отличающиеся от традиционно-житийного стиля изложения, но, к сожалению, нехудожественные, несмотря даже на старания составителей украсить жития.
Итак, появление художественных деталей в произведениях XVII в. не объясняется их жанром непосредственно. Потенциальный литературный талант автора также не гарантирует обильного использования художественных деталей (что мы и видели на примере произведений Аввакума, предшествовавших «Житию»). Вероятно, решающим условием, толчком к «выходу» художественных деталей на листы произведения является цель писателя. Аввакум, например, не ставил своей главной целью обобщенное, или символическое, или «научно-познавательное» изложение событий. В своем «Житии» он обращал главное внимание на подробное описание конкретных эпизодов из своей жизни; хотя сами события были необычны, протопопа тянуло к описанию их обыденного, будничного течения. И именно тогда стали в массе «прорываться» художественные детали.
Подобное объяснение требует проверки; оно выдвигается в качестве предположения: будничное рождает художественное, а стремление к «высокому» нередко уводит далеко в сторону. Подтверждение этому можно найти, например, в «Сказании» Авраамия Палицына, произведении нежитийного жанра, примечательном, кстати, обилием именно реально-бытовых деталей, среди которых немало деталей художественных.
Не свидетельствуя о «природоведческой» или о лирической сторонах литературного таланта Авраамия Палицына, реально-бытовые детали «Сказания» выполняют ту функцию, которая в свое время была отмечена Н. К. Гудзием и А. Н. Робинсоном в отношении «Жития» Аввакума: вводят в быт страдающих в осаде в Троице-Сергиевом монастыре, «материализуя» чудеса. Таково, например, видение огненного столпа. Инок Пимин ночью в келье видит сначала не сам чудесный свет над церковью, а его скромное бытовое отражение. Он мог бы его и не заметить, не взгляни он на оконце кельи: «И се оконце келии его свет освети». Он воспринимает это как явление быта осажденных: «и виде светло, яко пожар; и мнев, яко врази зажгошя монастырь». И по-бытовому пытается стать повыше, чтобы лучше рассмотреть, в чем дело: «в той час изшед на рундук келейной» (133–134).
Так же развертывается другое чудо. Святой Сергий скромно входит в монастырскую больницу. Больной старец, лежавший в больнице лицом к стене, «слышит больницу ту оттворшуся и топот ног идущу». Старцу наскучила беспрестанная толкотня больных: «он же не обратися позрети, занеже мног вход и исход больным тогда в келий той; и мнози беднии от мирских чади ту живуще». И реагирует на появление очередного посетителя по-бытовому, чуть ли не огрызаясь: «Скажи, брате, что есть; не могу убо превратитися; веси и сам, яко болен есмь», «не хочу вредитися, поведай просто». А когда Сергий все-таки понуждает его встать, старец с досады «всею силою двигся». Интересно, что по-бытовому реагирует и сам Сергий: «И премолчав предстояй начат поносити ему». Сергий так похож на реальное лицо, что старец узнает его лишь по сходству с иконой: «И позна чудотворца по образу написанному на иконе» (186). Не икона теперь пишется со святого, а святой с иконы…
Итак, краткое резюме. Стоит ли изучать такое «мелкое» и сравнительно редкое в древнерусской литературе средство, как художественная деталь? Думается, что стоит, хотя не надо чересчур увлекаться. Реально-бытовые детали «Жития» протопопа Аввакума хорошо показывают «природоведческую» сторону таланта этого крупнейшего писателя Древней Руси. Без реально-бытовых деталей подобная направленность таланта Аввакума выразилась бы не так ярко и отчетливо. Тема «Аввакум и природа» без изучения его художественных деталей не может быть удовлетворительно раскрыта. Но на этом «запасы» детали кончаются. За нею скрывается, как видим, немного явлений. Например, вопрос о связи «природоведческого» и лирического начал у Аввакума на материале деталей лишь можно поставить, но нельзя разрешить. Здесь необходимы наблюдения над иными изобразительными средствами. И совсем зыбкий материал дают детали по таким широким вопросам, как сочетание сознательного и неосознаваемого художественного творчества, влияние сознательно преследуемых «нехудожественных» целей на художественные результаты изложения и пр., то есть по кругу вопросов, относящихся к деятельности писателей Древней Руси, когда художественное творчество еще не считалось безусловно необходимым фактором литературного сочинения.
1Орлов А. С. Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII в.). М., 1902.
2Робинсон А. Н. К вопросу о народно-поэтических истоках стиля «воинских» повестей Древней Руси // Основные проблемы эпоса восточных славян: Сборник статей. М., 1958. С. 131–157.
3Лихачев Д. С. Литературный этикет Древней Руси (к проблеме изучения) // ТОДРЛ. Т. 17. С. 5–16.
4Творогов О. В. Задачи изучения устойчивых литературных формул Древней Руси // ТОДРЛ. Т. 20. С. 29–40.
5Виноградов В. В. О задачах стилистики. Наблюдения над стилем Жития протопопа Аввакума // Русская речь: Сборники статей. Пг., 1923. Т. 7. С. 217–293.
6Адрианова-Перетц В. П. Очерки поэтического стиля Древней Руси. М.; Л., 1947.
7Лихачев Д. С. Средневековый символизм в стилистических системах Древней Руси на пути его преодоления (к постановке вопроса) // Академи ку Виктору Владимировичу Виноградову к его шестидесятилетию: Сборник статей. М., 1956. С. 165–171.
8Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1967. С. 158–167.
9Лихачев Д. С. Стилистическая симметрия в древнерусской литературе // Проблемы современной филологии: Сборник статей к семидесятилетию академика В. В. Виноградова. М., 1965. С. 418–422. Ср.: Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. С. 168–175.
10 Одно из определений художественной детали, данное в последнее время, см. в кн.: Лесин В. М., Пулинець О. С. Словник лiтературознавчих термiнiв. 2-е вид., перероб. i доп. Киïв, 1965. С. 96: «Деталь художня (вiд. фр. détail – подробиця) – така характерна риса чи подробиця, яка мае вiдносно самостiйне значения i служить для того, щоб глибше i яскравiше змалювати картини чи образ, пiдкреслити важливiсть i створити iлюзiю неповторного». Приведенное определение (а подобных определений отыскивается немало) может быть использовано в качестве «рабочего», предварительного. В данной статье я исходил также из следующего, тоже «рабочего», представления о художественной детали: 1) художественная деталь вместе с иными литературными средствами отражает картину, бывшую в воображении писателя; 2) художественная деталь обычно многозначна, то есть отражает сразу несколько предметных признаков воображаемого автором явления; 3) на художественной детали в основном «держится» вся картина, без детали отражение картины беднеет и тускнеет, если вообще не пропадает.
11