В общем, в нашем распоряжении оказывается следующий небольшой (и, вероятно, не исчерпывающий) ряд рукописных памятников массовой предназначенности начала XVII в., преимущественно 1606–1612 гг. Это эмоциональные грамоты-воззвания и повести, имеющие характер воззваний: 1) «Повесть, како отомсти» 1606 г.; 2) «Повесть о видении некоему мужу духовну», октябрь 1606 г.; 3) послание патриарха Гермогена ко всем людям об исправлении церковного пения, не ранее 1606 г.; 4) грамота царя Василия Шуйского к солигаличским жителям, ноябрь 1608 г.; 5) послание патриарха Гермогена против использования гадательных и волшебных книг, 1610–1611 гг.; 6) «Новая повесть о преславном Росийском царстве», самое начало 1611 г.; 7–8) два воззвания патриарха Гермогена против свержения Василия Шуйского с царского престола, январь 1611 г.; 9) грамота смольнян к москвичам, январь 1611 г.; 10) грамота москвичей в разные города, январь 1611 г.; 11–12) два воззвания москвичей в российские города о борьбе с интервентами, февраль 1611 г.; 13) грамота ярославичей к казанцам, март 1611 г.; 14) грамота троице-сергиевского архимандрита Дионисия и келаря Авраамия Палицына в Пермь Великую, октябрь 1611 г.; 15) грамота тех же лиц к князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому и ко всем ратным людям, апрель 1612 г.; 16) грамота Д. М. Пожарского в Путивль, июнь 1612 г.; 17) «Плач о пленении и о конечном разорении Московского государства», осень 1612 г.; 18) грамота донских казаков к волжским, терским и яицким казакам, май 1614 г.; 19) предисловие к летописной повести «О бедах, скорбех и напастех, еже бысть в велицей Росии».
Сразу можно увидеть, что все перечисленные в обоих разделах данной главы старопечатные и рукописные произведения начала XVII в. исходили от верхов русского общества или от лиц, приближенных к верхам, и, следовательно, отражали точку зрения верхов на общество, на народ.
В отличие от старопечатных произведений, рукописные сочинения содержали немало резких высказываний о слабости душевных устоев «многонародного множества»: «в мирских людех, паче во священниках и иноческом чине вселися великая слабость и небрежение, о душевном спасении нерадение» (послание патриарха Гермогена ко всем людям об исправлении церковного пения, 56). Ср. фольклор того времени: «Плачется земля благочестивая христианския веры, Росийская страна – Московское царство… И ныне убо найде всемирное согрешение, от князей неуправление, и от властей нестроение церквам, и неисправление слову Божию, от иерей нерадение о стаде Христове, от простых же людей презрение закону Божию, и прочее, вовсе человецы неправду возлюбиша, любовь отбеже, страх Божий далече отринуша…» (покаянный стих «Плач земли Российской» начала XVII в., 476. По списку ГИМ, собрание Синодальное, № 207).
Авторы рукописных сочинений прямее, чем издатели, писали о конкретных пороках общества, особенно доставалось людям за чтение вредных книг: «А инии невегласи… держатся книг, отреченных святыми отцы седми вселенских соборов… Поумилися, о человече… А ты, безстудне, како сия твориши…» («Повесть, како отомсти», 253); «и тако и на ересные, и волшебные, и на гадательные книги кто на них надеетца, их держытца, тот вскоре и погибнет и душею, и телом» (послание патриарха Гермогена против использования гадательных и волшебных книг, 25). ср. признание в царской грамоте 1616 г.: «а по руски философских учений много лет не было» (472). Прямо определялись и враги – совратители народа: российские люди «вземше убо от скверных язык мерския их обычая и нравы; брады своя постригают и содомская дела творят» («Повесть о видении», 182); «и в темноту нужныя зимы литовскаго неправоверия отпадоша» («Иное сказание», 119).
Но при всей своей резкости и прямоте рукописные сочинения оказались менее ригористичными, чем печатные книги. Вот, например, только что цитированное послание Гермогена: «Токмо отрините всяку ересь и всяко нечестие… то будет был блудник, возлюби целомудрие… Или кто разбойник, или тать, или клеветник, или судья неправедной, или посульник, или книги гадательные и волшебные на погибель держыт, или ведует, впредь обещайся Богу таковых дел не творить» (25). Такое всепрощение, вплоть до прощения людям разбоя и ереси, совершенно необычно для печатных книг. Оно необычно и для традиционных рукописных посланий и поучений более раннего времени. Очевидно, патриарх Гермоген не клал тяжкого межевого камня между преступниками и праведниками, но ожидал скорого возвращения заблудших.
В памятниках начала XVII в., написанных до февраля 1611 г., сказалось это представление о неокончательности и даже случайности отпадения массы людей от основ православия и царепочитания: «и ныне убо мнози от них воспоминают грехи своя и хотят приити на покаяние» («Повесть о видении», 182); близка возможность «нашего обращения от пути заблуждения» («О изведении царского семени и о смятении Русского государства», 1606–1608 гг., 198); «чаем, что здрогнетеся и воспрянете» (второе воззвание Гермогена против свержения Василия Шуйского с царского престола, 288).
Авторы произведений массовой предназначенности рассчитывали на повышенную душевную ранимость или совестливость отпадших людей: «И аще воспомянем вам от божественных писаний, и мню, яко тягостно будет слуху вашему; сами бо весте…» (первое воззвание Гермогена, 287). Оставалось сделать как бы немногое – установить взаимопонимание с отпадшими, используя совсем простой язык: «А на волшебные и на годательные книги и на ведовство что надеющеся, и те что на воду опирающеся; а хто опретца на воду, тот и погрузитца и потонет» (послание Гермогена о книгах, 25); «как естя так учили, и чему поверили, и на что смотря смутились, и для чего душами своими погибаете? …и тут которому быти добру, толко станет вами Литва владети? …а впредь от них какого добра ждати за то всем православным христианам? – пригоже помереть» (грамота царя Василия Шуйского к солигаличским жителям, 341). Оставалось еще напомнить отпадшим людям о значении их поступков: «во тму отойдосте… к сотоне прилепистеся… лжу возлюбисте…» и т. д. и т. п. (первое воззвание Гермогена, 286), напомнить о Боге (в номинативной заставке того же воззвания). И пристыженные люди, в представлении авторов, легко перешли бы в состояние прежнего благочестия.
Эти надежды не сбылись. И примерно с января 1611 г. в грамотах и повестях массовой предназначенности зазвучали иные ноты. Авторы стали задавать читателям вопросы не эмоционально-безответные, как раньше, а побуждающие к размышлениям, наталкивающие на выводы: «Не поругана ли наша крестьянская вера и не разорены ли Божия церкви? Не сокрушены ли и поруганы злым поруганьем и укоризною божественныя иконы и Божие образы? Все то зрят очи наши. Где наши головы, где жены, и дети, и братья, и сродницы, и друзи? Не остались ли есмя от тысячи десятой или от ста един?.. Каким словам клятвенным верите? Что обещавает вам все сладкое и лучшее Михайло Салтыков да Федор Андронов своими советники? И по тому знаете ли, не предатели ли своей вере и земле?» (грамота смольнян к москвичам, 493–495).
В произведениях появились странные высказывания, напоминающие загадки. Например, «Новая повесть» так представляла читателям пособника поляков Федора Андронова, не называя его по имени: «Сами видите, кто той есть. Неси человек, и неведомо кто. Ни от царских родов, ни от болярских чинов, ни от иных избранных, ратных голов. Сказывают, от смердовских рабов… По его злому делу не достоит его… назвати… во имя преподобнаго, но во имя неподобнаго… или во имя святителя, но во имя мучителя… не достоит его по имяни святого назвати, но по нужнаго прохода людцаго, – Афедронов» (206). Подобных прозрачных для читателей загадок в «Новой повести» немало. Они заставляли читателей активнее вчитываться в текст и внимательнее перебирать доводы.
Пословицами авторы также заставляли читателей и слушателей взвешивать обстоятельства: «Будте с нами обще, заодно против врагов наших и ваших общих. Помяните одно: толко коренью основание крепко, то и древо неподвижно. Толко коренья не будет, к чему прилепиться?» (первое воззвание москвичей в российские города о борьбе с интервентами, 298); «может ли и невеликая хижица без настоятеля утвердитися и может ли град без властодержателя стояти, не токмо что такому великому царству с окрестными страны без государя быти? Соберитеся, государи, во едино место…» (грамота троице-сергиевского архимандрита Дионисия и келаря Авраамия Палицына ко всем ратным людям, 252). Авторы надеялись теперь не на порыв людей, а на их зрелое размышление: «И самим вам чего ждати? Мы вам, меншые болшым, не указываем. Сами то можете своим премудрым Богом данным разумом разсудити» (грамота ярославичей к казанцам, 519).
Оттого-то с начала 1611 г. сочинения массовой предназначенности обязательно заверяли читателей в искренности авторов и в истинности примеров: «А сему бы есте писму верили без всякого сумнения» («Новая повесть», 208); «все истинная правда написана, можете ото всех людей руских то уведати» (грамота смольнян к москвичам, 495); «объявляем сущую и прямую правду» (грамота ярославичей к казанцам, 519) и т. д.
Судя по обилию способов убеждения, использованных в грамотах и воззваниях, авторы обращались к массе людей, которые еще не сделали решительного шага для восстановления поколебленного благочестия. Да и сделают ли? Авторы взывали к «людем, которые еще душь своих от Бога не отщетили, и от православные веры не отступили… и к соперником своим не прилепилися, и во отпадшую их веру не уклонилися («Новая повесть», 189). Очень показательно это «еще не», как показательны и пожелания в отрицательной форме: «И вам бы не презрети, не восхотети видети поруганну образу пречистыя Богородицы, иконы владимерския, и великих московских чюдотворцов, и нас, братий своих, православных крестьян, не видети быти посеченым и в плен розведеным в латынство» (первое воззвание москвичей, 299). Перед авторами сочинений стояла нерешительная людская масса: «Что стали, что оплошали, что ожидаете и врагов своих на себя попущаете?..»; «говорите усты, а в делех ваших Господь весть, что у вас будет» («Новая повесть», 204).