Но вернемся к богатым и бедным. Изображенные в «Повести о Горе» богатые люди сыты, они «пьют-ядят, потешаются» (8); бедным же «кушати стало нечево» (7); показательно признание обедневшего Молодца: «уже три дни… не едал я, Молодец, ни полу куса хлеба» (16). Противопоставление богатых и бедных получилось в «Повести» исключительно выразительным, хотя автор «Повести» не старался специально противопоставить одних другим.
Авторскую мысль о соотношении людей «мудрых-добрых» и людей богатых выдает соответствующее словоупотребление. Человек богатый и человек мудрый для автора «Повести» фактически были синонимами; недаром эти понятия свободно подменялись одно другим в обращении к Молодцу: «Не хвастай своим богатетством, бывали люди… и мудряя тебя и досужае» (12–13). Искусная мудрость и богатство связывались у автора как причина и следствие; поэтому автор объяснял богатство Молодца его разумностью: «И учал он жити умеючи, от великаго разума наживал он живота болшы старова» (12); поэтому в наставлениях Молодцу мудрость исключала бедность: «Ты послушай пословицы добрыя, и хитрыя, и мудрыя – не будет тебе нужды великия, ты не будеш в бедности великоя» (3). Автор «Повести» различал людей «мудрых-добрых-богатых» и людей «глупых-плохих-бедных». Вот в чем заключалось у автора скрытое социальное различие людей. Скрытым это различие было и оттого, что автор «Повести» выражал свои социальные представления как писатель-рассказчик, а не как теоретик-публицист.
Автор «Повести» ввел длинный ряд дополнительных различий между людьми «мудрыми-добрыми-богатыми» и людьми «глупыми-плохими-бедными». Они, по изображению «Повести», различались своим отношением к обществу. «Мудрых» людей, в представлении автора «Повести», выделяли смирение и тихость; поэтому «добрые люди» «разумному» Молодцу советовали: «Смирение ко всем имеи и ты с кротостию держися…» (11); поэтому разум и смирение превращались у автора в синонимы, ср. синонимичное словосочетание: «Будет Молодец уже в разуме, в беззлобии» (3).
Слова «смирение», «кротость» имели в «Повести» социальный смысл. Слово «смирение» означало у автора прежде всего «вежество», умение по правилам вести себя в обществе; вот почему эти слова стояли в одном ряду синонимов: «за твое смирение и за вежество». Вот почему автор отметил, что, усвоив наставления смирению, «средил Молодец честен пир отчеством и вежеством» (12); автор даже поместил в «Повести» правила и примеры смиренного «вежества» на пирах (3, 8–9, 12). Смирение означало и подчинение обычаю; недаром автор отметил также, что смиренный Молодец «присмотрил невесту себе по обычаю» (12). «Мудрые-добрые-богатые» люди считались также и смиренными, послушными.
И наоборот, «глупые-злые-бедные» люди представали в «Повести» беспокойными и непокорными: «Ино зло племя человеческо в начале пошло непокорливо, ко отцову учению зазорчиво, к своей матери непокорливо и к советному другу обманчиво» (2). Безумие – это и есть несмирение: «а на безумие обратилися… а прямое смирение отринули» (2). Глупость – это и есть непослушание; поэтому когда Молодец был «глуп, не в полном разуме и не совершен разумом, – своему отцу стыдно покоритися» (4–5). Люди «глупые» насмешливы: «глупыя люди немудрыя чем тебе насмеялися» (9); насмешливо и Горе, которое «над молотцем насмиялося» (21). Люди «глупые» – это и есть воры и разбойники; поэтому Молодца предупреждали: «Бойся глупа, чтобы глупыя на тя не подумали да не сняли с тебя драгих порт… Не дружися, чадо, з глупыми-немудрыми, не думай украсти-ограбити и обманутьсолгать…» (3–4). Вообще «думать» – это дело людей плохих: «А зла не думай на отца и матерь» (4). Люди бедные, «нагие» – это отпетые разбойники; в «Повести» так и говорилось неоднократно: «а нагомубосому шумит розбой» (14, 15); Горе «научает… убити и ограбити» (22). Богатые в «Повести» представали угодными обществу, а бедные – опасными для общества. Подобное социальное деление нельзя не признать резким.
Деление обостряется изображением различного места людей в обществе. Богатым-смиренным людям положен почет: ведь «учнут… чтить и жаловать за… смирение и за вежество» (11). А озлобленным беднякам – «срамныя позоры немерныя», много «позорства, и стыда великаго, и племяни укору, и поносу безделнаго», у них неизбежность «жития сего позорного» (2, 4, 16); недаром Молодцу, когда он беден, всегда «стыдно» и «срамно» (5, 8, 15, 17). Богатые-смиренные люди «безпечалны», «веселы», у них «счастие» (9, 12, 18). А у «нагого» «скорби неисцелныя и печали неутешныя», он «кручиноват, скорбен, нерадостен» (9—10); его будущее – «в горе погинути», «замучится»: или быть уморену «смертью голодною», или «быть… истравлену… удавлену… убитому», или ждать, «чтобы… повесили или с каменем в воду посадили» (14, 16, 17, 20, 22). Автор «Повести» не пускался в рассуждения по поводу разделения людей в обществе. Но художественные представления автора о социальном делении людей являлись очень четкими и развитыми. У автора воочию были противопоставлены люди богатые-смиренные-почтенные и люди неимущие-непокорные-позорные.
Социальная позиция автора в «Повести» раскрывается также вполне ясно. Не нужно гадать, на чьей стороне стоял автор, если имущих он назвал людьми «мудрыми-добрыми», а неимущих – «глупыми-злыми». Автор любил в «Повести» перечислять признаки бедности, наготы, бессчастия людей. Но за этим не столько крылась жалость к бедным, сколько выражалось ощущение прочности, незыблемости отделения бедных от богатых. Автор, собственно, признавал это и прямо: «не быват бражнику богату, не быват костарю в славе доброй» (19). Кроме угнетающих перечислений проявления наготы-босоты, в «Повести» много парадоксальных, саркастических высказываний о якобы богатой жизни «глупых-злых-нагих» людей: бедному удастся «богато жить – убити и ограбити, чтобы… за то повесили» (22); бедные избавились от бедности: «босоты и наготы они избыли» – «во гроб вселилис» (13); нищему Молодцу «житие… Бог дал великое – ясти-кушати стало нечево» (7); в богатые одежды «учал Молодец наряжатися – обувал он лапотки, надевал он гунку кабацкую» (7; ср. 15); Молодцу особый почет: его ведет «под руку под правую» «Горе злочастное» (22); самый «голый» и самый «злой» персонаж – Горе – зловеще хвасталось довольством: «А вся родня наша добрая, все мы гладкие-умилные» (20); и вообще счастье и покой свойствены именно бедным: «в горе жить – некручинну быть», «когда у меня нет ничево, и тужить мне не о чем», «да не бьют-не мучат нагих-босых и из раю нагих-босых не выгонят, а с тово свету сюды не вытепут» (15, 17, 18) и др. Все эти саркастические высказывания отдавали не живым сочувствием автора к бедным, а жестким и спокойным авторским ощущением вечной и непреодолимой отделенности бедных от богатых126.
Этому социальному мироощущению автора, казалось бы, противоречит изображение жизни Молодца. Какое место занимал Молодец в обществе? Судя по «Повести», он скорее относился к людям имущим, к купцам, к купеческим детям: родители наказывали ему, как «сбирать богатство» (4), и «наживал Молодец пятьдесят рублев» (5); на пиру сажали его к «детям гостиным» (8), и было надето на Молодце «платье гостиное» (14). Пожалуй, специфически купеческий совет принимал к сведению Молодец: «а чюжих ты дел не объавливай, а что слышишь или видишь не сказывай… не имей ты упатки вилавыя, не вейся змиею лукавою» (11)127. Этот купеческий Молодец, побывавший в шкуре «нагих-босых», вроде бы воплощал связь двух полюсов общества.
Однако связь эта кажущаяся. Как в «Повести» было изображено общение Молодца с окружающими? Молодец охотно общался только с людьми своего круга, а не с «нагими-босыми»: дома – со внешне пристойным «милым-надежным» другом и с иными «милыми другами», а на чужой стороне – постоянно с «добрыми людьми» и опять-таки с «честными» друзьями; от Горя он всегда стремился «уехати», уйти, убежать и пытался вернуться домой к «честным своим родителем». Молодец все-таки старался выполнить наставления своих родителей: «не ходи, чадо, к костарем и корчемникам; не знайся, чадо, з головами кабацкими; не дружися, чадо, з глупыми-немудрыми… а знайся, чадо, с мудрыми и разумными…» (4). Не только родители Молодца, но и сам автор «Повести» на примере Молодца учил не водиться с «нагимибосыми».
Знаменательно также, чем социально расплачивался Молодец за свои ошибки. У него «все имение и взоры… изменилися» (10), однако он не выбывал из круга «добрых людей», к которому принадлежал по рождению: «гунка кабацкая» не навсегда прирастала к нему, но опять заменялась «платьем гостиным», а уж в самом худшем случае – «портами крестьянскими» перед возвращением домой (19); Молодец никогда не забывал «житие свое первое» и выбирал «спасеный путь» (17, 22); он продолжал в «Повести» называться «добрым» молодцом; у него сохранялось «белое тело» (16) и «белое лице» (10). Полное превращение Молодца в «нагого-босого» человека, полный его переход в число «глупых-бедных» в «Повести» были как бы невозможны. Молодец по недоразумению (то друг обманул, то Горе в облике архангела Гавриила обмануло) лишь «приметался» на время к «недобрым» людям, да и ушел от них128. Автор «Повести» сочувствовал именно такому Молодцу, его вынужденному соприкосновению с миром бедности. Автор целиком стоял на позициях «добрых-богатых-смиренных» людей. Получается, что по своей главной идее «Повесть о Горе-Злочастии» нельзя безусловно относить к произведениям демократическим; во всяком случае, это не демократизм по меркам литературы Нового времени.
Как же тогда «Повесть о Горе-Злочастии» вписывается в картину идейной жизни русского общества первой половины 1660-х годов? Сопоставим «Повесть» с произведениями, прямо говорящими о «нагих-босых». Таких произведений, близких к «Повести» по времени своего появления или бытования, обнаруживается очень мало; это все небольшие сатирические или юмористические произведения: «Азбука о голом и небогатом человеке» по исчезнувшему списку середины XVII в. и сохранившемуся списку 1663 г.; «Сказание о птицах», упоминаемое в документе 1679 г.; «Сказание о попе Саве», датируемое серединой XVII в.; «Повесть о Шемякином суде», датируемая второй половиной XVII в.; некоторые пословицы в самом раннем из дошедших до нас сборников пословиц конца XVII в.; две песни из сборника Кирши Данилова.