. И во многих случаях славяно– и балто-италийские параллели в общий узел не связываются.
На ряд древних славянских топонимов в Паннонии указал еще П. Шафарик. Так, озеро Балатон (Блатно – болото у славян VI в.) называлось Pelso, т. е. Плесо[350]. В надписи 157 г. н. э. на камне упомянут город Tsierna на реке «Черной» (сербской Црне)[351]. Характерное славянское «Быстрица» звучит в названии реки Bustricus[352]. Явно славянское название племени «озериатов»[353]. Из славянского некоторые авторы объясняют название племени «костобоков»[354].
Перечень топонимов, славянское происхождение которых вероятно, у Шафарика довольно обширен, и в несколько обновленном виде он воспроизведен В.П. Кобычевым[355]. Здесь только необходимы некоторые оговорки. В свое время одни и те же топонимы пытались распределить между славянами и германцами или между теми и другими и фрако-иллирийцами. Известный польский ученый М. Рудницкий опубликовал десятки статей и заметок, в которых находил интересные параллели и остроумно опровергал пангерманистские построения. Но доказательства славянства тех или иных имен нередко страдали у него такой же односторонностью. Между тем в догосударственный период существовали, конечно, многочисленные переходные диалекты между смежными (конечно только смежными) языками. Это, в частности, относится к широко распространенным в придунайской области топонимам (прежде всего названиям рек) с компонентом «ава» (Морава, Острава, Драва и т. д.), причем эти названия часто повторяются от Иллирии до Прибалтики и Приднепровья. При бесспорно разном значении форманта «ава» в древнейшем пласте и позднее у славян и балтов (у славян это суффикс), он воспринимался как «свой», понятный, поскольку совпадал по форме образования топонимов. И, видимо, он не случайно был унаследован славянами и балтами, прежде всего первыми[356]. Иными словами, на территории Паннонии и, возможно, Норика в доримское время проживали племена, язык которых к славянским был ближе, чем любой другой как из современных, так и древних.
В летописи приводится одно указание на время, когда славяне начинают расселяться на восток и северо-восток: «Волхом бо нашедше на Словени на Дунайския, и седшем в них и насилящем им, Словени же ови пришедше седоша на Висле, …по Днепру…»[357] Этот летописный текст обычно рассматривается с двух точек зрения: 1. Кого летописец называет «волохами». 2. К какому времени относится событие. Здесь нет необходимости рассматривать все варианты[358]. Но следует подчеркнуть плодотворность подхода к этому вопросу П. Шафарика.
П. Шафарик был одним из первых, кто обосновал положение о тождестве славянских «волохи» или «влахи» с германскими Walh, Walsche, Walah, Vealh и др., причем и у тех и у других так обозначались кельты[359]. Нетрудно определить, почему это имя получали у славян и германцев все кельты: вольки – одно из крупнейших кельтских племен, с которыми приходилось иметь дело обоим народам. (В немецком языке название племени отразилось в той же форме в понятии Volk – народ). Но в данном случае принципиальное значение имеет установление времени, о котором говорит летописец. Видимо, П. Шафарик правильно понял летописный текст. О нашествии «волохов» на паннонских славян могли рассказывать только предания и славянские исторические песни. И первоначальная запись их была сделана, по всей вероятности, не на Руси, а в придунайских же областях (в частности в Великой Моравии или Иллирии, в которой киевский летописец видел исток славян и руси). Русский летописец это неясное для него во времени событие связал с другими, позднейшими. Ему нужно было поднять значение славян как древнего христианского народа, соединив его с проповедями апостола Павла. Далее перед ним стояли совсем уже недавние события: походы на Средний Дунай в конце VIII в. франков, а затем изгнание их уграми[360]. Последнее имеет отношение только к идентификации «волохов» в русской традиции X – XII вв. (таковыми теперь признаются франки, точнее население Священной Римской империи).
П. Шафарик с полным основанием полагал, что предание, использованное русским летописцем, могло иметь в виду только вторжение кельтов на территорию Паннонии, которое произошло не позднее IV в. до н. э. Перенесение этнического названия «волохи» на итальянцев (так итальянцы называются в современных чешском и польском языках) могло произойти только потому, что действительные италийцы (и римляне) были отрезаны от славян кельтскими племенами, которые в IV в. до н. э. занимали всю северную часть Аппенинского полуострова.
Кельтское вторжение с территории севернее Альп, видимо, оттеснило славянские племена из области Норика. Но восточнее этой территории складывается ситуация, отраженная летописью: волохи-кельты жили вперемешку с местными, в частности славянскими племенами. Это обстоятельство, возможно, разъясняет причины своеобразного развития этнических отношений на территории Моравии: с латенского до славянского времени там фиксируется один и тот же антропологический тип в целом славянского облика[361]. Древнейшее славянское население в латенское время подверглось здесь кельтизации, а затем (как за счет внутренних сил, так, видимо, и за счет притока части населения извне) снова славянизации.
Таким образом, летописные предания о пребывании славян на территории Паннонии и, по всей вероятности, Иллирии и Норика представляются вполне достоверными. Это не значит, однако, что славяне локализовались только здесь. Речь, вероятно, идет об одной их группе, самой западной по территориальному положению, перемещение которой на восток отложилось в памяти позднейших поколений. Но кельтскому вторжению предшествовало еще несколько волн миграций индоевропейских племен, которые вынуждали искать новые места поселений для племен, оказавшихся на их пути.
Локализация летописцем изначального расселения славян в Иллирии, видимо, опиралась на изустные предания. Но достоверность их подтверждается фактом близости языка соседей – лигуров с запада и пелазгов с юго-востока. У тех и других реки и мелководья назывались «вада», а у лигуров культ Купавона вполне совпадал со славянским Купала[362]. Да и само этническое название «пелазги» («люди моря» или «поморья») яснее всего сохранилось, как отмечено выше, именно в славянских языках.
В XIII в. в Польше и Чехии распространяется легенда о «трех братьях» – Чехе, Лехе и Русе. Легенда сразу предстает в нескольких вариантах. В Польше отцом братьев объявлялся Пан, с которым связывалось и название Паннонии. В «Великопольской хронике» XIII – XIV вв. легенда подана как некое откровение. «Поскольку поляков называют также и лехитами, следует узнать, почему их называют этим именем. В древних книгах пишут, что Паннония является матерью и прародительницей всех славянских народов. «Пан» же, согласно толкованию греков и славян, это тот, кто всем владеет… Итак, от этих паннонцев родились три брата, из которых первенец имел имя Лех, второй – Рус, третий – Чех»[363]. Это была польская интерпретация легенды. Но был и вариант, связывавший начало славян с Адриатической Хорватией, именно вариант, сходный с более ранним представлением русских летописцев. Здесь указывали даже и место, где некогда проживали родоначальники славянских племен[364].
Первое или одно из первых значительных выселений предков славян за Дунай связано с тшинецкой (тшинецко-комаровской) культурой 1450 – 1100 гг. до н. э., занимавшей территорию от реки Одера до Днепра[365]. Вполне вероятно, что именно в этой культуре происходит соприкосновение протославян с балтами, что объясняет и смешение двух обрядов погребений: трупосожжение и трупоположение. Первый мог относиться именно к славянам (он распространялся по Европе именно с юга, из Малой Азии), второй – к балтам. Другое перемещение славянских племен с запада на восток проходит в рамках чернолесской культуры (IX – VII вв. до н. э.), причем на археологическую культуру накладывается топонимическая карта, в которой наряду со славянскими встречаются и иллирийские топонимы[366].
Столкновение славян с кельтами в Центральной Европе имело далеко идущие последствия для этнического и социально-экономического развития славянства. Расселившись между славянами, кельты, как сообщает летописец, «насилящем им», что не могло не сдерживать их естественного развития. Вместе с тем в славянскую культуру и язык неизбежно проникали кельтические элементы.
В сравнительном языкознании потрачены огромные усилия для отыскания следов влияния германских языков на славянские. Гораздо реже ставится вопрос о славяно-кельтских контактах (отчасти из-за узости круга лиц, имеющих представление об истории кельтов и их языке). Между тем именно широкое сравнение ранних славянских языковых и культурных особенностей с кельтскими может дать существенные результаты. Отсталость кельтологии – одна из главных причин неудовлетворительной постановки проблем этногенеза народов Европы. В более или менее благополучном положении находятся лишь вопросы германо-кельтских отношений. Однако значительная часть посвященной этим вопросам литературы – это борьба с «кельтоманией», которая чаще всего отодвигается германоцентризмом