Кельтомания в XIX в. действительно имела место. Она заключалась в тенденции валить на кельтов все неясное в европейских языках и истории и проистекала из неизученности действительных кельтов. Но альтернативой «панкельтизму» обычно являлся пангерманизм. Почти всегда наличие общих языковых явлений германских и кельтских языков объяснялось существованием некогда кельтско-германской общности. Между тем нет никаких оснований предполагать такую общность. В большинстве случаев просто следует предполагать воздействие кельтских языков на германские, причем такое влияние испытал уже готский язык.
Насколько сильны традиции германоцентризма, видно на примере судьбы гипотезы А.А. Шахматова, который, по существу, впервые попытался рассмотреть славяно-кельтские контакты в древности. Речь идет об упоминавшейся выше работе, в которой автор рассматривал прибалтийских венедов в качестве кельтов, усвоивших некоторые романо-италийские и германские элементы и передавших их славянам. В результате подчинения венедам славянских племен это имя, по Шахматову, перешло на славян. Шахматов приводит большой перечень предполагаемых заимствований в славянский язык из кельтского, причем видное место среди них занимают понятия общественного и государственного порядка, а также военные и хозяйственные термины (бояре, отец, слуга, щит, вал, влат в значении великан, господин, луда в значении свинец и др.).
Концепция Шахматова сразу подверглась атаке со стороны крупнейших германистов, занимавшихся балто-славянскими сюжетами[368]. Эта критика повлияла и на наших лингвистов, как будто признавших опыт Шахматова несостоятельным[369]. С критиками должно согласиться в том отношении, что Шахматов рассматривал языковые контакты через призму одной хронологической эпохи. Но объективное значение выявленных им лингвистических фактов вряд ли может быть истолковано иначе. Не случайно, что один из крупнейших специалистов по кельтике и германистике Ю. Покорный подтвердил наблюдения Шахматова, отметив ряд бесспорных кельто-славянских схождений. Основную ошибку Шахматова ученый видел не в лингвистической, а исторической области: он сомневался в возможности доказать существование славяно-кельтских контактов из-за их якобы территориальной удаленности друг от друга. Очевидное противоречие он предлагал разрешить допущением, что кельтизмы славянам передали иллирийцы[370].
Помимо названных работ славяно-кельтским отношениям посвящена небольшая статья Т. Лер-Сплавинского[371]. Между тем, перспективность такого рода сопоставлений трудно переоценить. Так, славянское «море» должно сопоставляться не только с латинским mare, но и с кельтским (континентальным) mor, mour (ср. Арморика – область у моря, морины – племя у моря). Важное для земледельческого населения славянское «орати» – пахать и «ратай» (от «оратай») может сопоставляться не только с латинским are, arrare, но и с ирландским arathar – плуг[372]. По-видимому, не составляет большого труда выделить сотни таких параллелей. И задача должна заключаться в выделении разновременных слоев и ареалов. Так, определенная часть славяно-кельтских схождений, видимо, поведет к эпохе сложения этих этносов в Центральной Европе на базе ряда родственных элементов (например, приальпийского населения и племен культуры колоколовидных кубков, а также в известной мере и выходцев из Причерноморья). На протяжении многих столетий были периоды, когда менялась направленность воздействия: от кельтов к славянам и наоборот. Поэтому не всякое совпадение должно означать исходное кельтское, а неиндоевропейские реликты в кельтских языках, в славянских – не отразились (таких реликтов, видимо, вообще было немного в континентальных кельтских языках).
В позднейшие эпохи в контактах с разными группами кельтов находились различные славянские племена. Это приводило к тому, что заимствования не носили общеславянского или общекельтского характера, что создает известные условия для хронологического определения тех или иных контактов. Так, самостоятельные контакты с кельтами были у ряда славянских племен Украины и Белоруссии, Чехии и Моравии, Польши и Поморья. Определенные совпадения явились следствием контактов и с какими-то третьими племенами, например, теми же иллирийцами или венетами, весьма широко соприкасавшимися с кельтами. Именно поэтому для многих явлений осторожней и правильней говорить о «кельтическом», а не собственно кельтском, тем более что язык континентальных кельтов существенно отличался от современных и старых островных кельтских языков. Особого разговора требует проблема соотношения венетского и собственно кельтского в Прибалтике. Этот вопрос будет рассмотрен ниже.
В понимании характера славяно-кельтских контактов ранней поры представляет интерес наблюдение О.Н. Трубачева: обозначение этносов у славян ближе к кельтским, нежели к германским[373]. Значение этого наблюдения тем более возрастает, что многие и германские этнонимы сложились под кельтским влиянием. В кельтских и славянских этнонимах очень часто отражается в сходных формах географическая среда. Кельтское квады (как полагают, германское племя) от coad – лес равнозначно славянскому дереви или древляне. Подобно кельтскому названию амброны – живущие по обоим берегам Роны – образовано славянское ободриты, неудачно «подправленное» как «бодричи»[374]. Подобные ряды соответствий могут иметь и хронологическое значение. У древнейших племен преобладали тотемные или родовые названия. Различие племен по занимаемым территориям отражает время перехода к государственным образованиям. В данном случае – это, видимо, латенская эпоха, когда возникают внушительные союзы племен.
Вопреки сомнениям некоторых германистов, исторически славяно-кельтские контакты были неизбежны. А языковые факты, говорящие о таких контактах, становятся важным источником для характеристики положения, сложившегося в Центральной Европе в латенское время, когда кельты нередко расселялись вперемешку со славянами. Появление элементов культуры латенского облика в Поморье и в междуречье Одера и Днепра, отмечаемое исследователями, связано, видимо, не столько с миграцией самих кельтов, сколько с передвижениями побежденных ими племен[375]. Наступление Рима изменило картину в том смысле, что и кельты попадали теперь в положение обороняющейся стороны, что, конечно, меняло характер их отношений с ранее зависимыми от них племенами.
В оценке процесса славянского этногенеза в целом самая большая сложность заключается в определении соотношения автохтонного начала на территории Альп и Северной Италии до Днепра, а также по меньшей мере трех миграционных потоков, идущих на эту территорию с разных направлений: с юго-востока из Причерноморья, с юга из Малой Азии и Балкан, с юго-запада из Испании. Положение осложняется тем, что эти потоки из разных мест и в разное время часто были родственными. Так, отмечаемое рядом авторов родство клинописного хеттского языка со славянским или балто-славянским может быть связано с миграцией разных племен (эпохи боевых топоров) из Причерноморья в противоположные стороны. Затем, однако, Малая Азия неоднократно выбрасывала волны избыточного населения (или отступавших перед натиском превосходящих сил племен) как на Балканы, так и на противоположный край Средиземного моря.
Славяне и балты в большой степени основываются на одних и тех же этнических компонентах, начиная с III тысячелетия до н. э. И те и другие в равной мере родственны малоазиатским индоевропейцам древнейшей поры. И в тех и других проявилось венетское участие. Лишь альпийские культуры с наслоенной на них культурой колоколовидных кубков не оказали заметного воздействия на балтов. У славян же, по-видимому, именно с ним связано возвышение племен, оказавшихся во главе других, родственных по языку и культуре. Это те самые славяне, которых имели в виду славянские средневековые хронисты – русские, польские и чешские.
Шафарик ошибался, отводя славянам обширные пространства в Европе с самого древнего периода. Но не правы и те авторы, которые пытаются отыскать «пятачок», с которого начиналось расселение славян. В этом смысле не было прародины ни славян, ни балтов, ни кельтов, ни германцев. Существовали довольно обширные зоны, в границах которых складывались родственные языки. На протяжении столетий племена перемещались, возвышались то одни, то другие, разные диалекты то наступали, то отступали. Во многих районах жили чересполосно разноязычные племена, и такое положение могло сохраняться тоже целые столетия. В конечном счете, их языки сближались, но сложение относительно единого языка могло осуществиться только в условиях государства.
С середины II тыс. до н. э. на больших пространствах от Альп до Днепра славянская или понятная славянам речь преобладает. Но на этой территории продолжают находиться и другие племена, причем одни из них покидают эти территории, другие появляются здесь, может быть, из несмежных областей. Несколько волн с юга, а затем кельтское нашествие побуждали славян и родственные им племена уходить на север и северо-восток. По-видимому, это часто сопровождалось определенным снижением уровня культуры, тормозило развитие. Вместе с тем в составе славянства возрастали северо-восточные (главным образом балтские) компоненты, которые привносили и изменения в антропологический облик, и в определенные элементы культуры. Переселенцы в последних веках до н. э. из Паннонии, видимо, попадали уже в основном в родственную среду. С этими явлениями может быть связано возникновение двух славянских культур – пшеворской (Польша) и зарубинецкой (Южная Белоруссия и Северная Украина).