ки страны, там были могилы их царей), считается наиболее изученным городом Древнего мира. Город, примыкавший к неприступной горе и возведенный на скальной платформе, в самом деле был великолепен. Чего стоила хотя бы одна парадная лестница, с двойными маршами, состоявшая из 111 низких пологих ступеней из белого известняка, куда поднимались толпы посетителей и данников персидских царей со всего света. Лестница вела в так называемые Пропилеи Ксеркса, величественный четырехколонный гипостильный зал – «Ворота всех стран».
Показательно то, что история Древнего мира величает Кира «Великим». В Пасаргадах, в роще из деревьев, находится могила Кира. В самой гробнице, по словам античных авторов, в золотом гробу покоилось набальзамированное тело царя, а рядом – застланное шкурами ложе, на котором лежали плащ Кира, драгоценное оружие, браслеты, другие предметы из его обихода. Гробницу его дважды посещал Александр Македонский. Местное население почитало гробницу, вокруг которой оно позже возвело из фрагментов колонн нечто вроде мавзолея, как святыню. В Средневековье ее называли еще «гробницей матери Соломона». Однако многие загадки персидской цивилизации так и оставались бы тайной за семью печатями, если бы не героические и самоотверженные усилия многих поколений ученых.
Георг Гротефенд
В деле расшифровки клинописи мировое научное сообщество многим обязано сыну сапожника, а затем учителю – немцу Георгу Фридриху Гротефенду (род. в 1775). Основательно изучив классическую филологию, он увлекался решением загадок, ребусов и шарад. Как ни странно, это и помогло его тренированному уму сделать открытие. В 1799 году выходит его работа, где он делает попытки открыть тайну «всеобщего» или «мирового» письма. («De pasigraphia sive scriptura universali»). Видно, как в нем зарождается дешифровщик… Затем в его руки попадает труд Сильвестра де Саси, в котором опубликованы некоторые короткие надписи на пехлеви, найденные в Накш-и-Рустеме. Причем многие из них находились над изображениями царей, как и надпись над изображением Дария в копиях Нибура (имена царей и их отцов, а также титул «царя царей»). Гротефенд на пари взялся расшифровать надписи в Персеполе. Он обращается к трудам Нибура, но этого оказалось мало для решения головоломки. Помогло знание классической филологии.
Он обратился к Геродоту. В седьмой книге своей «Истории» тот описывал, как Артабан, дядя Ксеркса, отговаривает его от похода на Грецию и что ему на это возразил сам Ксеркс. Ксеркс в гневе возразил ему: «Артабан, ты брат моего отца, и это сохранит тебя от достойного наказания за оскорбительную речь. Все-таки как малодушного и труса я опозорю тебя тем, что ты не пойдешь со мной в Элладу и останешься здесь вместе с женщинами; я и без тебя сделаю то, что сказал. Я не был бы сын Дария, внук Гистаспа, правнук Арсамеса, праправнук Ариамны, потомок Теиспеса, Кира, Камбиза… Ахеменеса, если бы не наказал афинян!» Это собрание староиранских имен помогло ему найти ключ к разгадке тайны древнеиранского языка. Поразительно, но гений Гротефенда буквально в кратчайший срок нашел путь к пониманию древнеиранской клинописи. Хотя отрывки из его статьи были напечатаны в «Геттингенских ученых записках» за 1802–1803 годы, это сообщение не встретило такого восторженного приема, с каким встречено открытие француза Шампольона. Возможно, это объяснялось тем, что человек, сделавший столь удивительное открытие, не принадлежал к университетским кругам и не был ориенталистом по специальности. А известно, что нет больших снобов, нежели университетские профессора, для которых «какой-то учителишка», «неспециалист» и человеком-то не был. Немецкая ученая публика почти сто лет не признавала заслуг этого выдающегося исследователя.
«Райский сад». Восстановленная мозаика
Однако подлинная слава персов – в присущем им даре поэзии. И хотя вышеупомянутый Руми и уверял нас, что он не любит поэзии, что в его глазах «нет ничего худшего», позволим себе ему не поверить. Поэзия Востока – лучшее, что есть в его наследии. Это безбрежный океан мыслей, эмоций, страстей и желаний. Любовь к поэзии присуща человеку Востока, она рождается вместе с ним, она – его пророк, шейх, любовник и наставник. Отчего же так совершенна, так прекрасна их поэзия? Может быть оттого, что, как говорит один из героев Монтескье, любовь в их жизни приходит раньше разума? Действительно, можно сказать, что «в Хафизе столько же смысла, сколько в Горации». Волшебник из Шираза, Хафиз, чье имя стало символом певца и сказителя, дал нам совет, которому, право слово, стоило бы следовать:
Дам совет я нелукавый,
как пойти стезею правой.
Преподал его мне старец,
полный мудрости веков:
«Будь своей доволен долей!
Нет у нас свободы воли.
Ненадолго этот жребий,
как бы ни был он суров».
Нет никого, кто мог бы сравниться с поэтами Персии (и Востока) в мелодичности, силе и мудрости поэтических строк. Метафоры, рубаи, бейты, касыды, газели, поэмы сверкают куда ярче и восхитительнее всех драгоценных камней мира. Или возьмите бессмертные творения Фирдоуси (что означает «райский»), жившего и творившего в Восточном Иране. Когда в X веке вновь получили распространение древние иранские мифы и героические сказания, их стали сводить в специальные сборники «Шах-наме» («Книга о шахах»). Эту синтезирующую работу начал талантливейший Дакики, погибший совсем еще молодым (977 г.). Его работу завершил гениальный Абулькасим Фирдоуси (934 г.), создавший поэму «Шахнаме». В этой поэме в разных вариантах (от сорока до ста двадцати тысяч бейтов) дано описание пятидесяти царствований, от царей легендарных до лиц исторических. Великолепно начало поэмы, в котором поэт воспевает хвалу Разуму. Стоит повторить его:
Венец, краса всего живого – разум,
Признай, что бытия основа – разум.
Он – твой вожатый,
он – в людских сердцах,
Он с нами на земле и в небесах.
От разума – печаль и наслажденье,
От разума – величье и паденье.
Для человека с чистою душой
Без разума нет радости земной.
Ты мудреца слыхал ли изреченье?
Сказал он правдолюбцам в поученье:
«Раскается в своих деяньях тот,
Кто, не подумав, действовать начнет.
В глазах разумных —
дураком он станет,
Для самых близких —
чужаком он станет».
Друг разума – в почете в двух мирах,
Враг разума – терзается в цепях…
Был первым в мире создан разум наш,
Он – страж души,
трех стражей верных страж,
Те трое суть язык, глаза и уши:
Чрез них добро и зло вкушают души.
Кто в силах разуму воздать почет?
Воздам почет, но кто меня поймет?..
Иди же вслед за разумом с любовью,
Разумное не подвергай злословью.
К словам разумных ты ищи пути,
Весь мир пройди,
чтоб знанья обрести.
О том, что ты услышал, всем поведай,
С упорством корни знания исследуй:
Лишь ветви изучив на древе слов,
Дойти ты не сумеешь до основ…
Поистине блажен поэт, верящий в мудрость и разум сильных мира сего. Ведь существует легенда о жестоком конфликте между великим поэтом и султаном Махмудом (997—1030), могущественным правителем Газни, покорителем Северной Индии. Султан ему обещал якобы за каждое двустишие по золотой монете, но обманул его, заменив золото серебром. Оскорбленный поэт, который, по преданию, находился в бане, когда пришел караван с деньгами, будто бы разделил деньги на три части: одну отдал банщику, другую – людям каравана, а на третью купил прохладительные напитки. Это был вызов правителю. Султан приказал бросить поэта под ноги слону. Фирдоуси бежал из родных мест, провел много лет в скитаниях, лишь к старости вернулся в отчий дом. Трудно сказать, что здесь правда, а что вымысел. Но правители Востока по крайней мере хотя бы понимали и высоко ценили поэзию. Мы же чаще сегодня вынуждены говорить: «Все ветви изучив на древе слов, прийти к нему не побудишь ослов».
Вкушающий жизненные плоды. Миниатюра
Секретарь голштинского посольства Адам Олеарий, посетив Иран (1636–1638), сказал о той великой роли, что играет поэзия в жизни иранцев: «Что касается до стихотворства, то оно до того любимо персиянами, что, по-моему, на свете нет ни одного народа, который бы предан был ему более их. По всей стране везде есть множество стихотворцев, которые не только излагают на бумаге разного рода забавные и важные сочинения и стихи, но и произносят их, ради выручки каких-нибудь денег, на собраниях у знатных господ, на майданах, в гостиницах и на иных пирушках, и нередко великие особы приглашают к себе таких стихотворцев ради своего и гостей своих удовольствия. Шах и ханы также имеют каждый своих собственных стихотворцев, которые уже не делаются уличными, не бродят по разным местам, но сидят по домам и занимаются тем, чтобы новыми сочинениями своими доставить удовольствие только господам своим, и иногда, когда они напишут что-нибудь, исполненное мысли или забавное, получают от этих господ богатое вознаграждение». Это народ в высшей степени грамотный. В каждом городе «столько же училищ, сколько улиц», так как училища там находились в мечетях, а каждая улица должна была иметь собственную мечеть. Тот же Олеарий отмечал, что редко найдется в какой-либо части страны персиянин, «какого бы состояния он ни был, который не умел бы читать и писать».
Могилы древних царей
Воспринимать иранские порядки и государственность как идеальный образец вряд ли возможно. Как и всюду, там чувствовалась разница в положении, мироощущениях, философии знати, интеллигенции и простого народа. Последний ощущал свою приниженность и зависимость от верхов. Поэт-философ Шахид Балхи (X в.) так выразил эту пропасть между богатством и знанием:
Видно, званье и богатство – то же,
что нарцисс и роза,
И одно с другим в соседстве
никогда не расцветало.